Андре де Нерсиа - ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (Félicia, ou Mes Fredaines, 1772)
— Ну что же, монсеньор принадлежит тебе, люби его и будь счастлива.
Вошедший слуга объявил о приходе госпожи д'Орвиль… Сильвина побледнела, но подруга, улыбаясь самым светским и дружеским образом, заявила, что приехала просить нас к обеду.
Глава XXIX. Глава, в которой все те, кто интересуется прекрасным шевалье, узнают, что о нем много говорят
— Откуда это хмурое лицо, моя дорогая Сильвина? — спросила госпожа д'Орвиль, привыкшая к тому, что в нашем доме ее всегда принимают очень радушно. — В чем дело? Неужели нас может поссорить хорошенький хлыщ? Ты дуешься, даже не узнав, хочу ли я отказаться от него в твою пользу? Ну же, развеселись! Я принесла тебе хорошие новости. Во-первых, от всей души уступаю тебе честь быть разоренной и преданной знаменитым д'Эглемоном. Во-вторых, отдаю тебе также и твоего монсеньора, бросившего на меня несколько заинтересованных взглядов, которого я на несколько мгновений хотела у тебя украсть, — признайся, ты заслуживала маленького наказания! Я убедилась вчера, что сей любезный пастырь создан скорее для того, чтобы наставлять на путь истинный таких овечек, как мы, а не для того, чтобы руководить глупым стадом христианских послушниц. Он слишком честен, чтобы его обманывать, а мне пришлось бы, ибо я почти разорена и должна предпочесть ему русского князя, только что сделавшего мне самое соблазнительное предложение. У меня совершенно нет денег, так что капризничать не приходится! Мне нужно золото — и много… Ты немало денег выжала из монсеньора, так что он мне не подходит. Итак, как здесь обходятся с моим бывшим шевалье? Вас ведь двое, дамы! И наша скромница Фелисия…
Скромница Фелисия покрылась ярким румянцем и готова была лопнуть от досады. Но госпожа д'Орвиль, желавшая просто пошутить, мило щебетала о «взаимной симпатии», о «странности» некоторого соперничества и о том, что д'Эглемон создан в основном для того, чтобы кружить женщинам головы. Потом она рассказала нам — в мельчайших деталях, — как они познакомились и полюбили друг друга (если, конечно, можно быть обожаемой подобным человеком!), как, ради того, чтобы насладиться обществом этого редкого образчика самца, пришлось заботиться о его здоровье и свободе, ибо вконец расстроенные денежные дела привели и то и другое в совершеннейший упадок. «Я уверена, — продолжила госпожа д'Орвиль, — что шевалье д'Эглемон — человек чести и умеет в глубине души быть благодарным за оказываемые ему услуги, но при этом воображает, что женщина, разоряющая себя ради него, себе оказывает услугу большую, чем ему. У него хватает деликатности обещать, что однажды он вернет все, что взял в долг, продолжая брать обеими руками. Он ничего не ценит по достоинству, он — раб своих прихотей, он, подобно древнему римлянину, приковывает к своей колеснице столько безумных дам, сколько способен вообразить. Преуспев в коварном искусстве изображать самые живые страсти, сложенный так счастливо, что способен вынести груз излишеств, от которых могли бы скончаться четверо здоровых мужчин, он прогуливает по миру свой неукротимый темперамент. Шевалье лжет направо и налево, уверенный в действенности своих слов. Опьяненный небывалыми успехами, он слепо бежит к неминуемой пропасти, со страстью, не знающей ни границ, ни тормозов. Я владела им вчера, дорогая Сильвина, ты получила его сегодня, кто-нибудь еще завладеет им завтра. Счастлива будет женщина, которая сумеет удержать его при себе дольше меня!»
Я постаралась извлечь урок из панегирика госпожи д'Орвиль и сказала себе:
«Если господин д'Эглемон таков, каким она его описала, хорошо, что я не влюблена в него страстно, но я стану любить его до тех пор, пока буду им довольна, а оставлю — за мгновение до того, как он надумает покинуть меня!»
Глава XXX. Глава, свидетельствующая о том, что шевалье дух примирения был свойствен не меньше, чем его дяде
Мы рассчитывали на визит д'Эглемона, но госпожа д'Орвиль опасалась, что если, явившись в наш дом, он узнает о ее присутствии, то не захочет войти. Она попросила Сильвину, чтобы мажордом объявил шевалье, что его ждут и никого постороннего в гостиной нет.
Наш герой появился к вечеру. Его костюм свидетельствовал о самом большом желании нравиться, а легкий румянец, виной которому стала неожиданная встреча с госпожой д'Орвиль, сделал его красоту еще более броской. Парис, прекрасный сын Приама, оказался однажды наедине с тремя богинями-соперницами, поставившими его в весьма затруднительное положение. Ситуация шевалье, конечно, не шла ни в какое сравнение с судом Париса: доведись ему присуждать яблоко, он разделил бы его между тремя, да что там — между десятью женщинами, и каждая сочла бы, что нравится ему больше остальных, с которыми он просто вежлив. Однако в тот день д'Эглемону предстояло распорядиться собой, — а как в подобной ситуации не огорчить ни одну из участниц?
Госпожа д'Орвиль не ошибалась: шевалье был самым неискренним существом на свете! Напрасно мы пытались отгадать, кому из нас троих он отдает предпочтение: он был невероятно мил с госпожой д'Орвиль, когда она сообщила, что нашла ему преемника, сказал, что счастлив за нее, хоть и ощущает потерю всем сердцем, но понимает, что не заслужил лучшего обращения. С Сильвиной он мужественно играл роль записного любовника, Очень довольный тем, что она как будто совершенно не сомневалась в искренности его чувств к ней. Однако старательнее всего талант соблазнителя этот демон испытывал на мне. Как много мне хотели сказать его глаза! Я прекрасно понимала эти взгляды, но не смела довериться их выразительности, хотя по-прежнему любила д'Эглемона со веем пылом юной страсти. Меня привела в восторг записка (которую он весьма ловко, незаметно передал мне), гласившая, что шевалье явился в наш дом от художника, пишущего его портрет по моей просьбе, и что сходство очень велико (я сомневалась, что кто-нибудь способен передать на полотне сии небесные черты!). Лицемер писал, что умирает от любви и нетерпения увидеться со мной наедине, но вряд ли его чувство было сравнимо с моим! Я больше не была уверена в его сердце с тех пор, как госпожа д'Орвиль просветила нас насчет его натуры, но, не заботясь о будущем, хотела наслаждаться настоящим. Я любила самого прекрасного мужчину на свете и хотела оградить его от посягательств Сильвины — меня приводила в бешенство мысль о том, что я вынуждена делить шевалье с тетей! Утешали меня рассуждения госпожи д'Орвиль, не слишком большой пыл д'Эглемона и возвращение монсеньора, который подходил Сильвине гораздо больше, чем мне. Я надеялась, что все это излечит Сильвину и позволит мне сохранить шевалье для меня одной.
Глава XXXI. Глава, служащая продолжением предыдущей. Отъезд в провинцию
Так как же разрешились столь запутанные сердечные интересы? За кем остался этот драгоценный объект стольких любовных желаний? Он продолжал принадлежать всем троим женщинам… или не принадлежал ни одной, — что, собственно, одно и то же. Шевалье заставил госпожу д'Орвиль поверить, что все еще питает к ней нежные чувства, умолил не отказывать ему от дома, принять его дружбу до конца дней. Позже я узнала, что хитрец продолжал пользоваться милостями этой дамы, несмотря на договор, подписанный с русским князем. С другой стороны, Сильвина, которая не могла преподнести новому любовнику никакого существенного дара, не была уже так уверена в его любви, но не отказалась от д'Эглемона, а ему только того и было нужно, ведь иначе двери нашего дома закрылись бы перед ним. Кроме того, Сильвину следовало обхаживать из-за дяди — шевалье очень зависел от него в тот момент. Что до меня — я знала свою силу и преимущества молодости и не сомневалась, что возьму верх над соперницами. Я была фавориткой, и д'Эглемон, подобно античному Антею, всегда находил для меня достаточно сил и страсти. Ночью Сильвина «законно» получала от шевалье не слишком много ласк, я же днем, украдкой, тайком, наслаждалась его любовью, а риск придавал остроты нашему счастью.
Так прошли несколько недель, которые монсеньор вынужден был провести при дворе. Он часто писал нам. Наконец однажды он сообщил, что, по его настоянию, мне дали место первой певицы с хорошим жалованьем и он советует не пренебрегать предоставившейся возможностью и переселиться на некоторое время в другое место. Прелат добавлял в письме, что в его изгнании мы станем ему необходимой опорой и утешением. Он просил нас уговорить друга Ламбера тоже ехать в епархию, чтобы заняться некоторыми переделками и реставрацией в соборе и епископском дворце. Последняя фраза письма особенно порадовала нас: монсеньор планировал увезти с собой и своего очаровательного племянника — чтобы доставить нам удовольствие. Шевалье был совершенно счастлив сообщением дяди, — не потому, что он так уж сильно любил меня, но надеялся помириться с семьей, уехав из Парижа, под надзор дяди, человека, любящего наслаждения, но всегда сохраняющего приличия и способного наставить на путь истинный молодого ветреника.
