KnigaRead.com/

Жак Ивер - Новые забавы и веселые разговоры

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Жак Ивер, "Новые забавы и веселые разговоры" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Когда же маркиза пришла в себя и узнала от камеристки и Люцидана всю историю жизни и смерти двух влюбленных, ей не оставалось ничего иного, как оплакать это горестное событие, наполнив замок рыданиями и стонами. И, понимая, что помочь им нечем и что единственное, в чем нуждается их бедная плоть – это последняя постель, где ждет се вечный покой, она велела похоронить их в склепе маркиза, куда и проводил влюбленных весь город, свидетельствовавший (и одеждами, и слезами) глубокую сердечную скорбь.

Так соединились в смерти те, кого в жизни прочно связала верная любовь. Поныне еще можно видеть на могиле их статуи, столь искусно изваянные из гранита, что если бы они двигались, их можно было бы счесть живыми. В самом деле, когда глядишь на эти печальные лица, думаешь, что лишь скорбь и тоска, сжимающая сердца влюбленных, мешает им говорить и сетовать на свою судьбу. Рыцарь опирается на правое колено, а под мышкой у него – обнаженная шпага, которая вытесана из крапчатой яшмы и оттого кажется окровавленной; он подносит принцессе яблоко из этого же камня (как если бы Адам искушал Еву). За ними, с пронзенным плечом, Адилон (чье тело было увезено в его родной край): он льет на яблоко яд. Подле влюбленных черная колонна, на ней стоит Купидон, поправший одной ногой голову Фортуны, а другой – голову смерти; он увенчан короной с надписью «Победа побежденных», а в руках держит плиту из чистого золота, на которой можно прочитать:

Cor fuerat bini unum, mens una, viator,
Quarum nunc unus contegit ossa lapis.

Что на нашем языке означает:

Едины духом эти двое были,
И под одной плитой они почили.

Так начертано по-латыни, ибо латынь – преложительница всех наречий; внизу же к чести нашего французского языка сделана следующая надпись:

Яблоко, несчастный дар!
Роковою красотою
Древле ты зажгло пожар,
Обративший в пепел Трою.
А теперь свой злой обман
Погубил чету влюбленных:
Украшение двух стран,
Горной цепью разделенных.

Что думаете вы, досточтимые дамы и господа, об этой печальной и горестной истории? Мыслима ли более глубокая, более искренняя любовь? И со всем тем – могли ли влюбленные ожидать худшего воздаяния за свое чувство, притом совершенно незаслуженного, без всякой вины кого-либо из них? Этим и подтверждается мое мнение, согласно которому все несчастья происходят от превратностей судьбы. Таков закон дел человеческих: счастье и несчастье чередуются столь же неизбежно, как после дождя бывает солнце, а после солнца дождь; поэтому следует помнить, что колесо не перестает вращаться, и, возносясь наверх, ждать падения вниз. Некоторые философы полагают даже, что больные счастливее здоровых: те ожидают выздоровления, а эти – болезни. Оттого-то благоразумный царь Египта расторг союз и договор с Поликратом,[501] царем Самоса, который был так удачлив, что ни одно из его предприятий не доставляло ему и малого огорчения: вспомнить хотя бы поимку рыбы, в чьем брюхе был найден бесценный перстень, нарочно брошенный в море этим баловнем судьбы, желавшим ощутить досаду и печаль. Египтянин же отверг его дружбу только потому, что знал: столь великое счастье не может не смениться столь же великой бедой. Так и случилось: спустя малое время счастливец лишился своего царства и позорно кончил жизнь на виселице. Приходят мне на память и слова Терамена,[502] сказанные после того, как среди пира, где он был вместе с двадцатью девятью другими царями, дом рухнул и все, кроме него, погибли. Видя свою необычайную удачу, он вскричал: «О Юпитер, для какого несчастья ты меня бережешь?» По его примеру царь Македонии,[503] слыша добрую весть, всякий раз молил богов оставить его счастье без внимания и смягчить бедствие, которого ему теперь следует ждать. Известно ведь, что у Юпитера, по словам мудрого поэта,[504] есть два сосуда: один с благами, другой, гораздо больший, с напастями; и, проливая на смертных содержимое этих сосудов, он поступает как царь, угощающий свой народ питьем, в котором всегда больше воды, чем вина.

Итак, все мы должны ждать какого-нибудь несчастья, которое нас рано или поздно настигнет (что хорошо знал Солон,[505] отказывавшийся называть кого бы то ни было счастливым, пока тот не умер), и Фортуна владычествует в этом мире столь безраздельно, что справедливо именуется царицей и богиней: поэтому смеем ли мы думать, что ее суд, для которого нет ничего святого, не властен и над любовью? Я, впрочем, не хочу признать, что он в силах ее угасить, ибо любовь вечна и, побеждая земные законы, торжествует над смертью в венце нетленного бытия. Свидетельство этому – ярчайшие созвездия Персея и Андромеды,[506] Вакха и Ариадны[507] и многих других, чья любовь осияла небеса. Нельзя забыть и тех, которые нисходят в преисподнюю (о чем рассказала душа влюбленного Поликсена[508]). Но эта мачеха Фортуна всячески препятствует благому стремлению любящих, муча и тираня их различными бедствиями. Так подрезают крылья птице, чтобы лишить ее природного совершенства. Однако смею утверждать, что Фортуна, подобно молнии, поражающей наиболее высокие вершины, обычно ополчается только против истинно сильной любви и, пренебрегая борьбой с дюжинными противниками, ищет славы в одолении тех, кто возвышается над другими. – Воистину так! – отвечала мадемуазель Мари. – Но чем вы на сей раз оправдаете порочность мужчин? Ведь из вашего рассказа явствует, что причиной этого ужасного несчастья стала их ревность. Вы поневоле должны осудить или скудоумие сеньора д'Алегра, который так слепо доверился Адилону, что, право же, заслуживал быть обманутым, если бы от этого пострадал только он сам, – или злокозненность его бессердечного приятеля, который, мстя врагу, умертвил собственную возлюбленную. Хотя любовь не терпит товарищества, мне думается, что если бы эти два дворянина прониклись теплом дружеского чувства, они были бы уступчивей и поладили между собой, как два греческих государя,[509] которые прибегали к переговорам в любовных делах, не превращая любовь в противницу дружбы, ибо они родные сестры.

На это сьёр де Бель-Акей возразил:

– Я согласен, сударыня, подобное и вправду случалось в древности, когда люди были так добры, что не только возлюбленную могли отдать по чьей-нибудь просьбе, но отказывались даже от жены, как Катон,[510] сделавший это ради своего врага Гортензия,[511] хотя тот не смел его просить. Тогда было признано, что у друзей все должно быть общим, – правда, скифы не включали сюда меч и чашу. Однако этот род людей вымер, и никто в наши дни не пожелал бы вести себя как великий воин, который поклялся вовек не сражаться, когда царь у него отнял его любимую Бризеиду,[512] и все же нарушил данную клятву ради своего друга Патрокла,[513] доказав этим, что дружба более властна над ним, чем любовь. И потому, как ни достоин осуждения поступок Адилона, я осудил бы принца еще сильнее, если бы он малодушно отступился от своей добычи. Так что, сударыня, прошу вас довольствоваться моей снисходительностью к принцессе, ибо я не ставлю ей в вину легкомыслие, с которым она покинула старого почитателя ради нового – чужеземца и человека неизвестного.

– Я не намерена, – смеясь ответила мадемуазель Мари, – с вами спорить: ведь вы решили внять разуму, заглаживая проступок сеньора Флер-д'Амура и воздавая наконец хвалу дамам, – ее, без сомнения, снискали им ваш рассказ и прекрасная Кларинда, достойная жалости не только потому, что была отравлена возлюбленным, но и потому, что вместо утешения, которого она ждала среди ужасных страданий, ей пришлось воочию видеть прискорбную смерть того, чья жизнь была ее единственной отрадой. Его же я почитаю счастливцем не только потому, что он сподобился столь славной участи, как смерть от любви, но и потому, что имел несравненную свидетельницу искренности его чувства. И если избавление от зла должно называть благом, то этот влюбленный, полагаю я, истинно блажен, ибо вследствие своей смерти он избавился от величайшего зла, не увидев смерти возлюбленной. Так, Никокл, который вместе со своим лучшим другом Фокионом[514] был приговорен выпить яд, хотел пить первым, а Фокион (никогда в жизни не отказывавший другу), согласился с ним и в смертный час, хотя это было ему горше всякого яда.

Когда она кончила, владелица замка распорядилась, чтобы дворецкий велел накрывать стол для ужина, и они просят у нас позволения туда идти.

Франсуа де Бельфоре

Необычайные истории[515]

История третья —

о том, какую хитрость задумал Гамлет, в будущем король Датский, чтобы отомстить за своего отца Хорввендила, убитого его родным братом Фанюном, и о других событиях из ею жизни

Приступая к сему труду, я обещал держаться рамок нашего времени, ибо ныне отнюдь не испытываем недостатка в событиях трагических; и все же, частью из опасения задеть самолюбие тех, кого мне вовсе не хотелось бы рассердить, частью ради достоинств истории, которая пришла мне на память, – ибо она поистине заслуживает внимания славного французского дворянства из-за редкостных и замечательных подробностей, в ней содержащихся, – я позволяю себе отклониться от текущего столетия, покидаю пределы отечества и соседних государств и устремляю взор на историю королевства Датского. История эта может служить образцом и примером и доставить удовольствие французскому читателю, а ведь именно ему я тщусь угодить, именно для его пользы и блага осматриваю каждый цветок в садах поэзии с надеждой извлечь хоть каплю чистого и сладкого нектара, дабы заслужить у соотечественников одобрение моим трудам. Рвения моего нисколько не охлаждает равнодушие наших неблагодарных времен, когда люди, отдающие свой труд на общую пользу, всеми забыты и оставлены без всякого вознаграждения, хотя своим усердием делают честь Франции и снискивают ей высокую славу. Впрочем, нередко виновны в этом сами они, а не сильные мира, занятые другими, на первый взгляд более важными делами. Про себя могу сказать, что вполне доволен своей жизнью; лучшей наградой мне служат удовольствие и свободная игра мыслей, сопутствующие моим занятиям; к тому же меня любит на верную службу французская знать; пользуясь благосклонностью образованных господ, которым я воздаю заслуженные почести, я не обойден и уважением простых людей, хотя их суждениями нельзя руководствоваться всецело, ибо они недостаточны для увековечения славного имени, все же могу почесть себя счастливым: немного найдется французов, которые погнушались бы читать мои книги. Напротив, многие ими восхищаются. Правда, немало у меня и завистников, которые возводят поклепы на мои писания;[516] но и им я по-своему благодарен, так как они вынуждают меня удвоить старания, чем я снискиваю еще больше славы и почета, чем имел прежде. Вот самая великая моя радость и самое лучшее богатство моих сундуков! По мне, это куда приятнее, чем владеть всеми сокровищами Азии, но оставаться безвестным.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*