Гальфрид Монмутский - Жизнь Мерлина
Популярность «Истории» отразилась не только на обилии ее списков. Среди последних было обнаружено несколько таких, которые довольно существенно отличались от большинства остальных. Эта группа списков была названа исследователями «Версией-вариантом» («Variant Version») книги. Появление этой версии представляет, пожалуй, трудно разрешимую загадку. По крайней мере со времени ее публикации[141] не утихают связанные с нею споры. Впервые изучивший эту версию Джекоб Хаммер полагал, что этот вариант «Истории» является ее «ответвлением», столь типичной для эпохи Средних веков переработкой (причем переработка эта коснулась не всех глав книги, а лишь отдельных ее частей, точнее говоря, начальных, «доартуровских» глав). Дж. Хаммер видел в появлении опубликованной им версии как свидетельство огромной популярности сочинения Гальфрида, так и яркий пример методов работы средневековых редакторов и писцов.[142]
Между тем Роберт Колдуэл (которому принадлежат страницы, посвященные «Версии-варианту», в коллективном труде «Артуровская литература в Средние века») высказал предположение, что эта версия не только не принадлежит перу Гальфрида Монмутского (что, строго говоря, очевидно), но и предшествует его книге.[143] Р. Колдуэл писал: «,Версия-вариант" упоминает имя „Galfridus Arturus Monemutensis" только в колофоне. В ней нет посвящений, нет обращения к Вальтеру Оксфордскому и какого бы то ни было намека на загадочную книгу на языке бриттов».[144] Поразительное утверждение! Достаточно обратиться к изданию Дж. Хаммера (а Колдуэл постоянно на это издание ссылается), чтобы убедиться, что имя автора, посвящение, упоминание валлийского источника и т. д. есть и в «Версии-варианте».[145] Правда, есть не во всех ее рукописях. Но в основных своих частях рукописи эти очень немногим отличаются друг от друга, поэтому отсутствие в некоторых из них начальной страницы с посвящением можно считать случайным. И было бы ошибкой полагать, что в список Кардиффской публичной библиотеки посвящение это оказалось включенным «под влиянием» текста Гальфрида, а сам этот список якобы восходит к некоему прототипу «Версии-варианта», независимому будто бы от книги Гальфрида Монмутского. Все было как раз наоборот. Прототип «Версии-варианта» бесспорно существовал. Эволюцией этого варианта и являются известные нам пять рукописей. Лишь в некоторых из них посвящение осталось, в других же было почему-то снято.
Довольно запутан исследователями вопрос и о хронологическом соотношении «Версии-варианта» и так называемой «Вульгаты» (т, е. гипотетического текста Гальфрида, представленного очень большим числом списков). Здесь возможны по крайней мере три точки зрения. Можно предположить (как это сделал Дж. Хаммер), что «Версия-вариант» – это ответвление от основной рукописной традиции, принадлежащее какому-то амбициозному переписчику, снабдившему свой текст стихотворным панегириком народу Уэльса и самому Гальфриду. Автор этого своеобразного стихотворения (написанного рифмованными стихами, что не очень типично для средневековой латинской поэзии) называет и себя: это некий «брат» (т. е. монах) Мадок из Эдейрна.[146] Не был ли он действительно автором этой версии, а не только ее переписчиком, украсившим свой труд изящными, как он полагал, стихами? Совершенно очевидно, что писал он при жизни Гальфрида Монмутского (видимо, в середине столетия) и прекрасно знал, кто является подлинным автором первоначальной версии «Истории бриттов».
Французский филолог-медиевист Пьер Галле высказал предположение, что «Версия-вариант» является последним звеном в эволюции латинского текста «Истории».[147] С этим, однако, трудно согласиться. Палеографический, текстологический и лингвистический анализ рукописей книги Гальфрида (а анализ этот еще никак нельзя считать законченным) показывает, что и поел «создания «Версии-варианта» продолжали возникать новые списки «Истории». Еще меньше оснований встать на точку зрения Ганса-Эриха Келлера, который пришел к совершенно парадоксальному выводу, что автором «Версии-варианта» был Вальтер, архидьякон Оксфордский, и что творение его и было той «стариннейшей валлийской книгой», которую переработал по его указанию Гальфрид.[148]
Интересно отметить, что, помимо «Версии-варианта», которая, как нам представляется, могла возникнуть еще при жизни Гальфрида Монмутского, тогда же, все в том же XII столетии, появились обработки «Истории» на валлийском языке. Учеными выявлены по меньшей мере пять таких независимых переводов-обработок;[149] самая ранняя из них дошла до нас в рукописи рубежа XII–XIII вв. (оригинал же был создан значительно раньше). Так, валлийские легенды, до этого не записанные на их родном языке, через посредство Гальфрида были возвращены создавшему их народу.
Если «История бриттов» стала пользоваться почти беспримерной популярностью сразу же после ее создания, то иной была судьба последнего творения Гальфрида Монмутского, его стихотворной «Жизни Мерлина». Он написал ее уже на склоне лет, видимо, около 1148 г. или несколько позже, и посвятил Роберту Чесни, епископу Линкольнскому.[150] Роберт занял епископскую кафедру как раз в 1148 г. (и занимал ее до 1167 г.); свой небольшой стихотворный «роман» Гальфрид написал, возможно, в связи с этим назначением. Так или иначе, эта дата – вполне надежный terminus a quo. По крайней мере это можно заключить по начальным строкам «Жизни Мерлина». Тогда terminus ad quem – это конец 1150 г., после которого судьба писателя, как увидим, резко переменилась. В отличие от других его произведений «Жизнь Мерлина» не пользовалась популярностью: сохранилась всего одна ее полная рукопись.[151]
Если мы знаем предельно мало о молодости Гальфрида Монмутского, то несколько лучше известны нам последние годы его жизни. В 1151 г. он был направлен в Сент-Асаф (Северный Уэльс) и 7 марта 1152 г. был возведен в епископский сан.[152] Сан епископа сделал Гальфрида видным лицом в государстве; так, он скрепил своей подписью в качестве свидетеля хартию короля Стефана, в которой Стефан признавал наследником престола своего двоюродного племянника Генриха Плантагенета (16 ноября 1153 г.).
Но пробыл в Сент-Асафе писатель недолго. Видимо, большую часть времени он проводил в Лландафе, где, как говорится в валлийской «Хронике принцев» («Brut y Tywysogion»), он скончался и был похоронен в местной церкви. Согласно последним разысканиям, это могло случиться между 25 декабря 1154 и 24 декабря 1155 г.[153]
3Как мы могли убедиться, жизнь Гальфрида Монмутского не очень насыщена яркими событиями. Писатель был далек от острых политических конфликтов, на которые было столь богато это столетие, хотя он и был близко знаком с рядом видных деятелей эпохи и даже подписал весьма важный политический документ. Но эта известная удаленность от столкновений и соперничества различных феодальных группировок не означала, что он был безразличен к совершавшимся вокруг него событиям. Даже напротив: эта позиция «над схваткой» позволяла писателю давать самостоятельную оценку историческому процессу, вырабатывать собственную концепцию эволюции кельтского населения Британских островов.
Гальфрид, был, конечно, историком. По крайней мере именно так представлял он стоящие перед ним задачи. Но историком он был довольно своеобразным. Дело в том, что, рассказывая об исторических судьбах кельтов, он многое сочинил, придумал, нафантазировал. Важно, какие источники он использовал, на какую традицию ориентировался, но еще важнее, что он стремился решать не только политические и исторические задачи, но и задачи художественные.
В его столетие история вновь становилась наукой, вырабатывая передовые для своего времени методы исследования. Она постепенно преодолевала безраздельное господство церковной традиции (согласно которой «историю» следовало начинать от «сотворения мира»), преодолевала также бескрылую фактографию монастырских хроник и анналов. Все в большей степени образцом для писателей-хронистов XII в. начинали служить историки Античности – Светоний, Тацит, Тит Ливии, Цезарь, да и не только историки в прямом смысле слова, но и поэты, разрабатывавшие исторические и псевдо-исторические сюжеты.
Для нас важно не столько умножение исторических сочинений, чем был отмечен XII в., сколько изменение их характера, их повысившаяся вариативность, вообще тот расцвет историографии, который отмечается всеми исследователями,[154] расцвет, выразившийся и просто в разнообразии этих сочинений, и в их приближении к художественной литературе. Расцвет этот может быть понят на фоне тех колоссальных культурных сдвигов, которые сделали XII столетие примечательным этапом в развитии западноевропейской цивилизации.
Век этот давно уже получил название «возрождения».[155] При всей условности термина в его применении к периоду Зрелого Средневековья нельзя не отметить, что известные основания именно для такой квалификации столетия все-таки есть, хотя вопрос этот продолжает оставаться весьма спорным. Правильному решению данной проблемы несомненно мешает, как это ни парадоксально, наличие великой эпохи Возрождения, с которой, собственно, начинается история западноевропейской культуры Нового времени. Эпоха эта давно уже стала предметом самого пристального, глубокого и, не побоимся этого слова, любовного изучения, что безусловно отразилось и на осмыслении и на оценке средневековой культуры. Последняя, противопоставляемая культуре ренессансной, неизбежно трактовалась как явление неполноценное, во многом реакционное, с которым молодая культура Возрождения вела непримиримую и успешную борьбу.
