Коллектив авторов - Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Я старалась заглушить разлуку,
Струны звучные перебирая.
Только все мелодии забыла —
Не несет мне цитра утешенья.
Летним вечером сижу в беседке,
И со мною дождь холодный.
Падают прозрачные слезинки
На мою узорчатую юбку.

Приготовь мне, мальчик, плащ в дорогу
И соломенную шляпу дай.
Леску я к удилищу приладил,
Без крючка рыбачить ухожу.
Рыбы, вы меня теперь не бойтесь!
Просто я развлечься захотел.

И времена разэтакие,
И людские дела растакие.
А если дела растакие,
Значит, станут они разэтакими!
Все твердят: времена растакие! люди разэтакие!
Я же только вздыхаю.

На перевале Чхоллён облака       ночуют — и дальше летят.
Летят и летят —       будто их ждут там.
Здесь, одинокий, отстраненный чиновник,       плачу, жизни своей не рад,—
Пусть слезы мои с облаками сойдут       в межгорье Пэгак и Чоннам[1229]
И яшму перил на Нефритовой башне[1230]       обильным дождем оросят.

Старухе-вдове давно       за семьдесят лет.
Покои одна сторожит,       дом ее пуст.
Выйти замуж когда-то ей       давали совет
За парня, что обликом был       как розовый куст.
Но строго блюдет она       добродетель жены,
Ей об этом сестра и свекровь       твердили всегда.
Чем одежду вдовью носить,       дожив До седины,
Не жалеть бы румян и белил       в молодые года!

Тунговый цвет[1235] редеет —
предрассветный туман.
Пальмы «хэсу»[1236] прозрачны —
вешние облака.
Выпили на прощанье;
горько пахнет бурьян.
Выпили и за встречу
в стольном граде Лоян.

Восточное озеро; весла сушу;
лодка сама плывет.
Ивы, осины стоят недвижимы
по-над закраем вод.
Челн одинокий, кормщик усталый;
светла над водой луна:
В саду задичавшем по листьям опавшим
старый монах бредет.
Травы пахнут — тоска по дому
и сердце, как ночь, темна.
Дом       за горами, далекие горы
дальняя застит волна.
Слежу, одинокий, течение облак,
плывущих в заморский край,
Силы нет под закатным солнцем
слушать вороний грай.

Вот ранняя хурма на блюде[1239]
Алеет, радуя глаза.
Пусть не чета она цитрону,
Унес бы я ее домой,
Но больше некого повеселить гостинцем,
И оттого так грустно на душе!

Вот если бы насадить на веревку
Десять тысяч острых крючков
И солнце поймать на небесной дороге
Длиной в девять на десять тысяч ли,
Чтоб медленнее в своих покоях
Седые родители старели!

Туда, где фениксы стаей слетелись,[1240]
Один затесался черный ворон.
Но пусть ты словно невзрачный камень
В россыпях драгоценной яшмы,
Останься! Как фениксы, ты крылат,
Отчего тебе с ними не полететь?

Пусть будут любовь и дружба крепки!
Сто лет не расстанемся мы,
Будем поровну делить меж собой
Одежду и каждый кусок.
Так, старея вместе из года в год,
Не заметим, кто первый из нас поседел.

Безмолвствуя, высится утес,[1241]
Но мнится, он полон жизни.
Пусть люди безмерно богаче душой,
Не выстоять им без опоры,
А он не сгибается… Время само
Бессильно лик его изменить.

Высится в устье реки утес.
Взглядом смерь — вознесется выше.
Невзгодам не покорить его,
Бей, дроби — он под молотом крепче.
Будь во всем подобен этой скале:
Великаном станешь и ты, человек.

К отвесной горной скале
Хижинку я прилепил.
Два цвета — сосна и бамбук —
Привычны больным очам.
Так живу я — и даже не замечаю,
Как весна уходит, как близится осень.

Потоки спокойно струятся
С пологого ската Хамнюдэ[1242].
Сливаются дружно, не споря,
И слева и справа вбирают ручьи.
Им невдомек, что в долине
Станут они широкой рекой.

Как высок хребет Кёкчиллён![1243]
Как далек, как невидим мир суеты.
К тому же глохнут уши мои,—
Хочу прочистить, но только теряю слух.
Вот и не вижу, вот и не слышу
Ни лжи, ни правды: они за горами царят.

На горе Куинсан[1244] я срубил сосну
И ладью спасения создал,
Чтобы всех заблудших в пути людей
Отвезти на желанный берег;
Но покинул ладью равнодушный кормчий
Где-то в устье реки, на закате солнца.

Выше горы Куинбон[1245] ничего не найти.
Вершина ее над всеми горами царит.
Но хорошие стихи написать
Не легче, чем вырасти вровень с этой горой,
Ведь все стихи, что ты создал с упорным трудом,
Разом рухнут в провал — из-за одной неудачи.

Слово лживое — любовь!
Лжешь ты, говоря, что любишь!
Говоришь, что снилась мне?!
Это значит — лжешь ты вдвое.
Не могу сомкнуть очей…
Как же ты могла явиться?

Куст орхидей под окном взрос.
Зелени запах нежен, густ.
Западный ветер, первый мороз,—
Грустя, увял под инеем куст.
Пожухлые листья вихрь унес.
Но чудится — пахнет еще листва.
Гляну в окно — сердце болит.
Плачу — намокли одежд рукава.

В прошлом году       любимую Дочь схоронила.
В этом году       сына взяла могила.
Плачу и плачу, —       рядышком два холма,—
Обе могилы       слезами я оросила.
Ветер в деревьях;       блуждают вокруг огни.[1248]
Бумажные деньги       жгу на осеннем ветру.
Чистым вином[1249] кроплю       в вечерней тени.
Быть может, встретил       братец свою сестру —
Не бродят ли ночью       друг за другом они?
Покуда во чреве —       живо еще дитя.
Быть может, умрет       год или два спустя.
Кровавые слезы лью,       прерывается голос,
Напеваю «Хуантайцы»,[1250]       безысходно грустя.

Красные шторки издалека видны —
светильня красная на окне.
Ночью проснулась — под шелковым одеялом
рядом место пустует.
На яшмовый ларчик иней пал,
попугай прокричал в тишине.
Крыльцо утонуло в листьях платана —
ветер западный дует.

Осеннее озеро — яшмовой зеленью
тихо струится вода.
Заросли лотоса — в лодке узорчатой
сплавала я туда.
Вернулась на берег — в милого бросила
пригоршню лотосовых семян.
Знак любовный люди заметили —
полдня горю со стыда.