Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

На волю отпущу, поймав блоху, затем,
Что воля — лучший дар, чем нищему дирхем.

Как чернокожему из Кинда{286}, что в короне,
Так этой черненькой, что на моей ладони,

Мила земная жизнь: и у нее одна
Душа — не более горчичного зерна.

Вино для них светильники зажгло.
Что им копье, уздечка и седло!

Они встают с постелей в поздний час.
Вино блестит, как петушиный глаз{287},

Под кожей пальцев их, как муравьи,
Ползет — и разбегается в крови,

Освобождает разум от забот
И горести нежданные несет.

Пьют — и судьбы не ведают своей,
Лишившей их дворцов и крепостей.

И благородства первую ступень
Преодолеть не потрудилась лень.

А жизнь моя проходит, как в аду,
И от нее подарков я не жду.

Одна теперь надежда у меня
На господина звездного огня.

Он юлит и желает успеха во всём.
Было б лучше тебе повстречаться со львом!

Обманули тебя: ничего, кроме зла,
Эта дружба коварная не принесла.

Если ты не бежишь от людей, почему
При тебе ни лисицы, ни волка в дому?

Не теряй головы при нашествии бед.
Ты преступней, чем твой многогрешный сосед

Ты встаешь на рассвете для мерзостных дел,
Хоть немало в ночи совершить их успел.

Море зла на погибель нам сотворено:
Умирая от жажды, уходишь на дно.

Я не спугнул ее, но птица улетела,
И я доверился крылам ее всецело.

Мне проповедники разнообразных вер
И толкователи с их бредом — не в пример.

«Плоть — в землю, а душа — куда спешит из плоти?»
У них на свой вопрос ответа не найдете.

Когда наступит срок, хотим иль не хотим,
Душа, полна грехов, пойдет путем своим.

Избрали бы грехи другую оболочку —
Судья простил бы их и нам не ставил в строчку.

Ты болен разумом и верой.
Приди за словом,
И тело снова станет сильным
И дух здоровым.
Не убивай того, кто в море
Нашел жилище,
Четвероногих плоть живую
Не делай пищей.
Красавиц молоком животных
Поить не надо:
Чем обворованное вымя
Утешит чадо?
Не нападай врасплох на птицу,
Не грабь крылатой:
Насилье — тяжкий грех, который
Грозит расплатой.
Пчелиного не трогай меда:
Из дола в долы
За ним к цветам благоуханным
Летали пчелы,
И не затем даянья утра
Слагали в соты,
Чтоб мы благодарили сборщиц
За их щедроты.
Слезами руки отмываю.
Зачем же ране —
До седины — не понимал я
Своих желаний?
Ты разгадал ли, современник,
Мой брат случайный,
Оберегаемые мною
Простые тайны?
О заблудившийся во мраке
Подобно тени!
Ты не спешил на светлый голос
Благих стремлений.
Но проповедник заблуждений
Пришел — и сразу
Ты предал совесть, покорившись
Его указу.
Взгляни на собственную веру:
В ее пустыне
Увидишь мерзость лицемерья
И срам гордыни.
Прозрев, не окропляй булата
Росой багряной,
Не заставляй врача склоняться
Над свежей рапой.
Пришелся бы и мне по нраву
Служитель бога,
Когда б из твоего достатка
Не брал так много.
По правде, тот хвалы достойней,
Кто ранней ранью
Встает и трудится до ночи
За пропитанье.
Не помышлял для благочестья
Бежать в обитель,
Среди людей, как бедный странник,
Ходил Спаситель.
Зарой меня, когда почуешь
Зловонье тлена,
Иль пусть зловонная схоронит
Меня гиена.
А кто свои страшится кости
Смешать с костями
Тот вживе сам — что кость сухая
В могильной яме.
Дурной обычай: мы приходим
В одежде черной
И, с плакальщицами согласно,
Скорбим притворно
Я накануне рокового
Переселенья
Врагу и другу отпускаю
Их прегрешенья.
Твоей хвалы не принимаю:
И лучший воин
Похвал моих за подвиг ратный
Не удостоен.
Моя душа — верблюд надежный
В краю песчаном,
Еще по силам ей угнаться
За караваном.
Под тяжестью плиты могильной
Былую силу
Не восстановит щедрый ливень,
Омыв могилу.
Была б вода живой водою,
Тогда бы люди
Дрались из-за могил в болотах,
Молясь о чуде.

Удивляюсь тому, кто кричит: «Я не пью!» —
И вином угощает подругу свою.

Отхлебнула немного — и навеселе
Вкось да вкривь побежала по ровной земле.

И до этого глупой была, но питье
Совершенно лишило рассудка ее,

Заикалась и прежде она за столом,
А теперь мы ни слова ее не поймем.

О, если б, жалкое покинув пепелище,
Беглянку-молодость найти в другом жилище!

Но нечего мне ждать! Уж разве прежней силы
Исполнится Низар{289} и выйдет из могилы…

Исчезла молодость. Не я охрип в разлуке
От слез, и не мои ее хватают руки.

Так свертывает ночь румянец, как рабыни —
Покровы алые на женской половине.

Земная жизнь — война. Мы тягостное бремя
Несем, покуда нас не остановит время.

Я одинок, и жизнь моя пустынна,
И нет со мной ни ангела, ни джинна.

Сгубило время трепетных газелей,
И лишь места их пастбищ уцелели.

Душе нельзя остаться беспорочной:
Порочна плоть, ее сосуд непрочный.

Кто не избрал подруги в дни расцвета,
Тот одинок и в старческие лета.

Я шел путем смиренья и печали,
Я звал людей, но люди опоздали.

Предвестия судьбы — обманутый судьбой —
Читает звездочет на ощупь, как слепой.

Что за напрасный труд! До смысла этих строк
И написавший их добраться бы не мог.

За Пятикнижием{290} и Книгой христиан
Послом Создателя начертан был Коран.

И вера, говорят, еще одна придет{291}.
Так мы бросаемся к заботам от забот.

Кто веру обновит? Где чистая вода —
Награда за три дня лишений и труда?{292}

Но как бы ни было, никто нас не лишил
Возможности следить за сменою светил.

В явлениях своих все те же ночь и день,
И прежним чередом проходят свет и тень.

Все повторяется: рождение детей
И бегство стариков на волю из сетей.

Кляну, о злобный мир, обман коварный твой,
Опутавший людей в пучине мировой!

Твержу бессмыслицу, и голос мой — что гром,
А правду говорить придется шепотком…

Нет на свете греха. Что же мы осуждаем его?
Право, было бы лучше свое упрекать естество.

Вот лоза, вот вино. Если ты от вина опьянел,
Кто виновней из вас: винопийца? вино? винодел?