Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Понятна разумному наша природа.
Достойный правитель — прислужник народа.

Спокойней правителя нищий живет:
Без денег, зато и без лишних забот.

На время пускают в мирскую обитель:
Придет, поживет и уйдет посетитель.

Скорбишь, потому что ушел он сейчас;
Потом не припомнишь закрывшихся глаз.

Приди добровольно в державу разлуки —
Себе я изгрыз бы в раскаянье руки.

Не плачь: разбудивший вернет забытье;
Воздвигший Каабу — разрушит ее.

Когда тебе жену и впрямь избрать угодно,
Останови, мой друг, свой выбор на бесплодной.

Смертелен каждый путь, каким бы ты ни шел,
Но путнику прямой особенно тяжел.

Таков земной приют: один подходит к дому,
И дом освободить приходится другому.

Пора бы перестать печалиться о том,
Что истинных людей не сыщешь днем с огнем.

Ирак и Сирия — добыча разоренья,
И нет правителя, достойного правленья.

У власти дьяволы, и каждая страна
Владыке-сатане служить обречена.

Царь объедается и пьет из чаши винной,
Пока голодный люд терзается безвинно.

Присваивает грек и портит наш язык;
От речи прадедов араб-тайит отвык.

В бою килабский лис достиг такой сноровки,
Что копья у него обвисли, как веревки.

Когда же наконец объявится имам,
Который цель и путь укажет племенам?

Молись как вздумаешь, теперь не станет хуже
Стране, загаженной, что твой загон верблюжий.

О, ранней свежести глубокие морщины,
Эдема юных лет сухие луговины!

Цель молодой души — утеха и отрада,
Но трудным временам пустых забав не надо.

Надежда смелая беспечный нрав утратит,
Когда ее, как стих, подрубят или схватят.

Неутомима жизнь в изобретенье горя,
А мы свои сердца вверяем ей, не споря!

Давно уже меня газели не страшатся,
Когда в моей степи, насторожась, ложатся.

Оставь, о человек, имущество пернатым,
Не тронь снесенного и будь им старшим братом

Причесывается, торопится умыться,
Но пусть уходит прочь красавица певица.

Один ей снится сон: струящиеся платья,
Купанье в золоте и жадных рук объятья.

Твой урожай велик: ты вырастил пороки,
Но не поместится число их в эти строки.

А Кайсу волосы укладывали девы,
И тешили его их нежные напевы.

О всадник, ты в седле на несколько мгновений
Гляди, слетишь с коня безудержных влечений!

Ты полон свежести, тебе прикрас не надо:
Что краше чистоты потупленного взгляда?

Отдай просящему последнюю монету;
Все, собранное впрок, рассеется по свету.

Пускай горят ступни от зноя Рамадана —
Плоть усмиряй постом. Все — поздно или рано

Закроются глаза, земное в землю канет,
Но небо звездами блистать не перестанет.

Пророки умерли, но западает в души
Остаток их речей, хоть и звучит все глуше.

Я вижу: прошлое — сосуд воспоминаний,
Открытый памятью для дружеских собраний.

Хосроев больше нет, но летопись осталась,
А там забвение изъест и эту малость.

Лети, когда крылат, не бойся непогоды!
И коготь кречета обламывают годы.

Припомни, сколько птиц в дни поздней их печали
К насестам клеток их навечно привязали.

Хоть разум и велик в суждениях о боге,
Но мал окажется у бога на пороге.

Ложь в сердце у того, а правды нет и тени,
Кто лечит шариат лекарством рассуждений.

Судьба по правилам видения склоняет —
То подымает их, то снова опускает.

Вот облаков судьбы проходит вереница,
И разум кроткого бушует и мутится.

И в споре доводы рождаются без счета,
Мгновенно лопаясь, как пузыри болота.

Быть может, каждого почившего могила
За жизнь безумную сполна вознаградила.

Нет следствий без причин, и я скажу: едва ли,
Когда бы не болезнь, мы, люди, умирали.

Вода уходит вглубь, а прежде на просторе
За плещущим дождем шла напролом, как море.

Как море — эта жизнь. Средь бурных воли плывет
Корабль опасностей, неверный наш оплот.

От страха смертного неверующий стонет,
Клянет всеобщий путь и в черной бездне тонет.

Когда б он только знал, что вера для него
Была бы горестней, чем смерти торжество!

Я тщетно прятался, как труп в немой могиле;
Меня и под землей обиды посетили.

Чутье не приведет ко мне гиен степных:
Дыханье лет сотрет следы ступней моих.

Прославляя любовь; мы испили вина.
Нам его поднесла молодая Луна.

Мы пьяны им давно. С незапамятных лет
Пьем из кубка Луны заструившийся свет.

И, дрожащий огонь разведя синевой,
Месяц ходит меж звезд, как фиал круговой.

О вино, что древнее, чем сам виноград!
Нас зовет его блеск, нас манит аромат!

Только брызги одни может видеть наш глаз,
А напиток сокрыт где-то в сердце у нас.

Уши могут вместить только имя одно,
Но само это имя пьянит, как вино.

Даже взгляд на кувшин, на клеймо и печать
Может тайной живой, как вином, опьянять.

Если б кто-нибудь мертвых вином окропил,
То живыми бы встали они из могил;

А больные, отведавши винной струи,
Позабыли б всю боль, все недуги свои.

И немые о вкусе его говорят,
И доплывший с востока его аромат

Различит даже путник, лишенный чутья,
Занесенный судьбою в иные края.

И уже не заблудится тот никогда,
В чьей ладони фиал, как в потемках звезда.

И глаза у слепого разверзнутся вдруг,
И глухой различит еле льющийся звук,

Если только во тьме перед ним просверкал,
Если тайно блеснул этот полный фиал.

Пусть змеею ужален в пути пилигрим —
До хранилищ вина он дойдет невредим.

И, на лбу бесноватым чертя письмена,
Исцеляют их дух возлияньем вина.

А когда знак вина на знаменах войны,—
Сотни душ — как одна, сотни тысяч пьяны.

О вино, что смягчает неистовый нрав,
Вспышку гнева залив, вспышку зла обуздав!

О вино, что способно весь жизненный путь
Во мгновенье одно, озарив, повернуть —

Влить решимость в умы и величье в сердца,
Вдохновенным и мудрым вдруг сделать глупца!

«В чем природа вина?» — раз спросили меня.
Что же, слушайте все: это свет без огня;

Это взгляд без очей и дыханье без уст;
Полный жизни простор, что таинственно пуст;

То, что было до всех и пребудет всегда;
В нем прозрачность воды, по оно не вода;

Это суть без покрова, что лишь для умов,
Неспособных постичь, надевает покров.

О создатель всех форм, что, как ветер сквозной,
Сквозь все формы течет, не застыв ни в одной,—

Ты, с кем мой от любви обезумевший дух
Жаждет слиться! Да будет один вместо двух!

Пращур мой — этот сок, а Адам был потом.
Моя мать — эта гроздь с золотистым листом.

Тело — наш виноградник, а дух в нас — вино,
Породнившее всех, в сотнях тысяч — одно.

Без начала струя, без конца, без потерь,—
Что есть «после», что «до» в бесконечном «теперь»?

Восхваленье само есть награда наград,
И стихи о вине, как вино, нас пьянят.

Кто не пил, пусть глядит, как пьянеет другой,
В предвкушении благ полон вестью благой.

Мне сказали, что пьют только грешники.
Нет! Грешник тот, кто не пьет этот льющийся свет.

И скиталец святой, и безгрешный монах,
Опьянев от него, распростерлись во прах.

Ну, а я охмелел до начала всех дней
И останусь хмельным даже в смерти своей.

Вот вино! Пей его! Если хочешь, смешай
С поцелуем любви, — пусть течет через край!

Пей и пой, не теряя священных минут,
Ведь вино и забота друг друга бегут.

Охмелевший от жизни поймет, что судьба —
Не хозяйка его, а всего лишь раба.

Трезвый вовсе не жил — смысл вселенский протек
Мимо губ у того, кто напиться не мог.

Пусть оплачет себя обнесенный вином —
Он остался без доли на пире земном.