Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Любимая, отныне решено:
Наполним чаши! Есть еще вино.

Седобородый, молодым желаю
Быть молодыми. Это не грешно.

Любовь не подчиняется рассудку,
Любовью бескорыстье внушено.

Ищите счастье! Отложите четки,
Поститься — бесполезно и смешно.

Все, чем богаты, отдавайте другу —
Вот заповедь, открытая давно.

Душа свободна — избежишь дороги,
Ведущей в преисподнюю, на дно.

Звените, струны! Рассыпайся, бубен!
Поэту мало радости дано.

Мы осушили чащи, виночерпий!
Желанье пить — да сбудется оно!

Любимая моя, целуй Хафиза —
Ему с тобой блаженство суждено!

Святоши, знающие шариат,
Впустую наставления твердят.

Бродяге-ринду в кабачке за чашей
Не пригодится ни один догмат.

Мученье — слушать проповедь аскета.
Его лохмотья — шутовской наряд.

Где милая — глаза, ресницы, брови?
Они без слов о счастье говорят.

Где светлое лицо? Где нежный голос,
Прикосновенье, шепот, аромат?

Где ямочки на розовых ланитах,
Те, что меня поймали и томят?

Где слово, открывающее двери?
Где факелы? Где заповедный клад?

Где та, что унесла покой Хафиза —
Ее улыбка, и рука, и взгляд?

Мохтасеб, свидетель ты:
    я, как в прежние года
Друг вина и красоты —
    целиком и навсегда.

Нераскаянно грешу,
    и грехов не искупить.
Не влюбляться и не пить —
    вот воистину беда.

В расцветающем саду
    человеку не до книг,
Если рядом и цветник,
    и журчащая вода.

Не пошевельну рукой
    ради роскоши земной.
Не жалею, что со мной —
    неудача и нужда.

Мне уж, видно, никогда
    не пообещает рок
Жизни легкой, без тревог
    и постылого труда.

Но не сгину, не согнусь
    я под бременем забот.
Слышу: милая зовет,
    лунолика, молода.

Проповедники! Смешон
    к воздержанию призыв.
Я блаженствую, вкусив
    от запретного плода.

Я тоскую, слезы лью,
    умираю, но люблю!
Я удачу не ловлю,
    ибо мне она чужда.

Виночерпий, не зевай,
    чашу мне передавай!
С нею дружба — это рай,
    и немыслима вражда.

Пей, Хафиз! Люби, Хафиз!
    Пусть обидится аскет.
Для беспутного запрет —
    ненадежная узда!

Как я любил и тосковал — забудь.
Тебе я душу открывал — забудь.

О том, как я тебя искал и находил,
И к милосердию взывал — забудь.

Как воспевал твои уста, как от одной
Твоей улыбки оживал — забудь.

Что говорила мне в ответ, лицо закрыв,
Как убивала наповал — забудь.

Как отвечала: «никогда!» на все мольбы
А я на милость уповал — забудь.

Что я бездомен и убог, и одинок,
И что не ждет меня привал — забудь.

Как жил, как сердце отдавал тебе Хафиз,
Как изнывал и горевал — забудь…

Ради тебя прахом я стал на путях красоты.
Жду: не пройдешь ли ты, пери моя, шах красоты.
Отблеск далекий светлого солнца лица твоего
Миру блестит на розах ланит, на устах красоты.
В сердце своем я — безумец — воздвиг сокровенный чертог
Для обитающей в двух необъятных мирах красоты.
То, что хотел я за век мой короткий в мире свершить,
Всем я пожертвовал, все я сложил в ногах красоты.
В миг незабвенный твою благосклонность видел Джами,
С этого мига он не отвергнут в глазах красоты.

Душу от этих душных одежд освободи скорей,
Смело кулах[79] заломи набекрень, растопчи короны царей!
Черный терновник на улице друга лучше цветущих роз.
Черным терновником, добрый друг, могилу мою усей.
С горя, как волос, я исхудал, в добычу тебе не гожусь.
Свей для охоты своей торока из жил и кожи моей.
Печень моя тоской сожжена, стенаю я и кричу.
Печень мою ножом распори или уста мне зашей.
Над изголовьем моим склонись как друг в мой последний миг.
Жгучие слезы мои осуши и горе мое развей.
Людям без сердца немилость твоя безразлична и милость твоя, —
Лусть я один все муки приму, что ты несешь для людей!
Коль потрясенного духом Джами смертью казнить решено,
Счастье дарящим в последний миг взглядом его убей!

Вздох моего кипариса ко мне ветерком донесен.
Жарко опять языками в груди моей пламень взметен.
Славлю твое восхожденье, светлый Сухайль[80] Йемена!
Сумрак предутренний в полдень светом твоим превращен.
Жгучими вздохами муки опалены мои губы,
Пламенем неугасимым весь я испепелен.
Я умолял: «Не гони меня в дверь — во тьму и безвестность!».
Был мне ответ: «В эту дверь навсегда тебе вход запрещен».
Даже вблизи от меня ты невидима мне, словно пери,
Так твой изменчивый образ воздушен и так утончен.
Золото желтых ланит, серебро моих слез зарывал я
В прах твоей дальней стези, за тобою всегда устремлен.
Не упрекай же Джами, что он знает лишь магию взглядов!
Все, что имеет он, — в этом; другого таланта лишен.

В моей груди — твоя обитель, но ускользаешь ты от взгляда.
Бальзам израненного сердца, стань для очей моих отрадой!
Печаль мой век укоротила, как жито на току спалила;
Но тысячу имей я жизней — все за тебя отдать бы надо.
Я сердцем — раб в аркане страсти, душой — заложник в стане бедствий.
Где помышлять мне о покое? Кто мне защита и ограда?
Доколе, странник, понапрасну внимать стенаниям свирели?
Прислушайся к моим рыданьям: в них и забвенье и услада!..
Мои стопы в кровавых ранах. А конь твой резвый вдаль несется…
Как понесу за ним попону — парчу роскошного наряда?
Посеял я зерно терпенья, но, словно жнец нетерпеливый,
Печаль серпом срезает стебли невсколосившегося ряда.
Сраженному мечом прищура, Джами одной твоей улыбкой
Возвращена душа живая — за муки долгие награда.

Когда ты, Кыбла красоты, свой лик откроешь нам,
Спиной к михрабу стану я, лицом — к твоим бровям.
Творя намаз, лицом своим я к Кыбле обращен;
О, если б и лицо твое, как солнце, было там!
Мой грех невольный мне прости! Увидишь ты сама
Ряды молящихся тебе, взглянув со стороны.
Твой лик всегда передо мной, но от его лучей,
Смятением охвачен, в тень я отступаю сам…
Вокруг я слышу гул молитв да тачек мерный звук,
Я втайне лишь тебе молюсь и чужд иным мольбам.
Как низко муэдзин[81] запел, когда увидел он
Твой стройный стан, твой дивный лик, несущий свет сердцам.
Заметив странника, ничком лежащего в пыли,
Знай: это я — Джами — лицом припал к твоим следам.