Дочь Сугавара-но Такасуэ - Сарасина никки. Одинокая луна в Сарасина
На вершине гора немного срезана, и оттуда поднимается дымок, а вечером мы видели, что там горел и огонь.
Застава Киёми стоит у моря[19], и множество сторожевых строений подступают оградами к самой воде. Наверное, когда волны высоки, они смешивают свои брызги с дымками над крышами домов на заставе Киёми. Моему восхищению не было предела.
В бухте Таго[20] тоже были высокие волны, и мы обошли её на вёслах. Вот и переправа через реку Оигава[21]. Вода здесь необычная, она течёт быстро, и так бела, словно это густо сыплется рисовая мука.
Река Фудзигава несёт свои воды с горы Фудзи. К нам прибился один местный житель, и вот что он рассказал:
— В прошлом году это было. Шёл я куда-то, и поскольку было очень жарко, решил отдохнуть здесь у воды. И вот, вижу, что с верховьев по реке приплыло нечто желтоватого цвета, и этот предмет зацепился у берега. Я взглянул — а это свиток бумаги. Попробовал развернуть его, а там — по желтому полю алые письмена, выведены чётко, безупречным почерком. Странным мне это показалось. Как в высочайшем императорском указе о назначениях, там были перечислены все провинции, в которых на будущий год сменится губернатор. В нашей провинции тоже на следующий год истекал срок губернаторства, и преемник был указан, только вдобавок значилось ещё одно имя. «Вот чудеса! Только этого не доставало», — с такими мыслями я высушил бумагу и прибрал её. На следующий год в указе о назначениях всё было в точности как в этой бумаге, и в нашей провинции губернатор был назначен тот самый, только вот через три месяца он скончался, и на смену ему пришёл тот человек, чьё имя стояло в бумаге вторым Вот какие дела случаются. Говорят, что множество богов собирается на горе Фудзи, чтобы за год вперёд принять решение о назначениях. Это поистине удивительно.
Так он нам рассказал.
* * *
Мы благополучно миновал Нумадзири, а после этого я опасно заболела. Мы тем временем подошли к провинции Тотоми, но я даже не помню, как мы переходили через перевал Сая-но Накаяма[22]. Я была так плоха, что на берегу реки Тэнтю[23] для меня устроили временное пристанище, где я провела несколько дней, пока наконец не оправилась от болезни. Наступила настоящая зима, ветер с реки дул так свирепо, что не было сил это терпеть. В поисках переправы мы подошли туда, где должен был быть мост Хамана[24]. Когда мы шли из столицы к месту службы, то переходили по его неошкуренным черным бревнам. Однако теперь от него не было видно и следа, и мы переправлялись на лодках. Плыли совсем недолго, ведь это бухта. А в открытом море бушевали высокие волны, и на пустынных прибрежных отмелях не было ничего, кроме сосновых перелесков, глядя сквозь которые чудилось, что прибой брызжет разноцветным хрусталём. И вправду казалось, будто «волны накрыли верхушки сосен», это было очень живописно.
После этого был мучительный подъём на холм Инохана[25] — и вот мы уже в стране Микава на побережье Гакаси[26]. Яцухаси, «восемь мостов», как оказалось, всего лишь название места, там нет ничего похожего на мосты, да и вообще не на что смотреть.
Во время ночевки в горах Футамура хижину построили под большим деревом хурмы, и всю ночь сверху падали плоды, а наши люди их собирали.
Когда мы переходили через гору Миядзи[27], был уже на исходе десятый месяц, однако кленовые листья ещё не облетели и были в самой красивой поре.
Видно, бури здесь не бушуют,
На этой горе Миядзи
Алая клёнов листва
Не облетела ещё,
Пока…
Переправа Сикасуга на границе краёв Микава и Овари, поистине, заставляет усомниться, стоит ли ею воспользоваться[28], хоть слово «сика-суга» и означает «конечно» — очень забавно!
* * *
Когда мы двигались вдоль бухты Наруми в стране Овари[29], на глазах стал подниматься вечерний прилив. Остановиться на ночевку было бы ни то, ни сё, и двигаться дальше было опасно, если прилив настигнет. И тогда мы побежали вперёд чуть не бегом и успели-таки пройти!
Миновав переправу Суномата, что находится на границе с краем Мино, мы пришли в Ногами[30]. Там опять явились бродячие артистки, они пели для нас весь вечер, а я с любовью вспоминала тех, что были в Асигара, и грустным думам не было конца.
Разбушевались снегопады, мело, и мы миновали заставу Фува и гору Ацуми[31], ничего не увидев интересного.
В краю Оми мы четыре или пять дней прожили в доме человека по имени Окинага[32].
У подножия горы Мицусака[33] мы изрядно претерпели: и день, и ночь шёл дождь вперемежку со снегом, казалось даже, что солнечный свет померк.
Оттуда мы двинулись дальше, и своим чередом миновали Инуками, Кандзаки, Ясу, Курумото[34]. И вот уже расстилалось во всю ширь озеро, и было так интересно разглядывать острова Надэсима, Тикубу-сима и другие[35]. Мост Сэта оказался разрушен, и переправа через озеро была нелёгкой.
* * *
После привала в Авадзу[36], второго числа двенадцатого месяца мы вошли в столицу. Следовало войти в город в тёмное время суток, и мы двинулись в час обезьяны[37], а когда проходили заставу, то на склоне горы, над временным дощатым ограждением, мы увидели возвышающегося примерно на один дзё и шесть сяку Будду[38], сделанного пока ещё вчерне, так что лишь лицо его было различимо. Глядя на него издали, я думала — как печально выглядит этот Будда, воздвигнутый вдали от людей и безучастный ко всему, что его окружает! В тех краях, что мы оставили позади, я нигде, кроме заставы Киёми в Суруга, да этой последней заставы Аусака, не была так растрогана увиденным.
В полной темноте мы добрались до нашего дома, расположенного к западу от дворца Сандзё[39].
***
Усадьба наша была велика и неухожена, обширные мрачные заросли сада не уступали тем дебрям горных лесов, которые мы недавно миновали на своём пути, и уж совершенно не походило всё это на столицу.
Жизнь наша ещё не устоялась, во всём была неразбериха, но я только и думала: «Когда же? Скорей бы!» — и подступала к матери с просьбами: «Попроси у кого-нибудь повести, я хочу увидеть эти книги! Покажи мне моногатари!» И вот, мать написала письмо нашей родственнице, которая служила во дворце Сандзё, госпоже Эмон, и попросила её об этом. Та, кажется, удивилась, но была рада помочь и прислала мне в верхней половинке ящичка для туши превосходные брошюрованные тетради «соси»[40], пояснив при этом, что ей они достались от самой принцессы.
Вне себя от радости, я погрузилась в романы и не отрывалась от них день и ночь, но это было хорошо лишь для начала, мне хотелось ещё и ещё книг. Но кто же будет присылать их сюда, в усадьбу на окраине столицы, куда только-только поселились люди?
* * *
Моя мачеха прежде служила во дворце, но оставила столицу ради отца. Теперь же, по возвращении, всё пошло не так, как ей думалось, отношения её с отцом омрачились, и она сказала, что уедет.
Своего пятилетнего ребёнка и близких она тоже забрала. На прощание она сказала мне: «У тебя такое доброе сердце! Я никогда не смогу тебя забыть», — и добавила, указывая на большое сливовое дерево возле нашего дома: «Когда оно зацветёт, я вернусь». В душе я очень была к ней привязана, она мне нравилась, и я тайком всё время плакала о ней. Но вот и весна вернулась — когда же зацветёт слива? Она сказала, что приедет — приедет ли? Я ждала цветения, не сводя со сливы глаз. Вот уже все бутоны раскрылись — а от неё по-прежнему ни звука. В смятении я обломила цветущую ветку и послала ей со стихами:
Мне ждать по-прежнему
И обещанью верить?
Морозом тронутую сливу,
И ту весна не позабыла
Цветами одарить…
В ответ она прислала очаровательное стихотворение:
И всё же жди, поверив обещанью —
Под сливы сень
Придёт тобой нежданный,
Не клявшийся цветами
Гость иной.
* * *
В ту весну в мире было очень неспокойно, пришёл мор, и моя кормилица, на которую я с такой нежностью взирала при свете луны в Мацудзато, тоже умерла в первый день третьего месяца.
Изменить ничего было нельзя, и это приводило меня в отчаяние, даже романы меня больше не занимали. Я проводила дни в слезах, и вот однажды, когда закатные лучи особенным блеском озарили дерево сакуры, я заметила, что цветы уже облетели все без остатка.
Цветы облетевшие
Снова вернутся с весною,
Свидимся мы,
Но не с теми, кто нас покинул —
Как по ним тоскует душа!
Я слышала, что умерла также дочь Советника[41]. Я восприняла это близко к сердцу, ведь у меня самой было горе — как же должен был страдать господин Тюдзё, супруг умершей[42]! Когда мы только приехали в столицу, мне дали тетрадь, в которой упражнялась эта госпожа — вот, мол, тебе образец. Там было написано стихотворение: «Ночь сгустилась, но мне не до сна…», а ещё, как ни странно, очень красиво были выведены вот эти строки:
