Владимир Малявин - Военный канон Китая
А посему в боевых условиях победителей следует поощрять, а тех, кто потерпел поражение, заменять другими. Утомленным нужно дать отдых, а голодных накормить. Тогда люди будут видеть только противника и не будут думать о смерти; они будут ступать по лезвию меча без дрожи в ногах.
Если дают волю водному потоку, он может переворачивать камни и разбивать лодки. Если же дать волю людям, они ринутся исполнять приказы, словно бушующий поток.
Вместо послесловия
Уроки китайской стратегии
Стратегия как стратагемность
Жизненная философия китайцев по сути своей стратагемна: она стремится превратить жизнь человека в стратегию, причем не просто стратегию достижения той или иной цели, а стратегию, так сказать, абсолютную и всеобщую, применимую решительно во всех жизненных ситуациях. Речь идет об использовании всего потенциала наличных сил и обстоятельств. Мудрость этой стратегии основывается на парадоксальной, но, по сути, очень простой истине о том, что полнота присутствия, предел явленности остается недоступным для любой частной точки зрения и, следовательно, до тех пор, пока мы имеем свой взгляд на вещи, для нас будет существовать различие между внешним и внутренним. Поэтому главный символ сознания в китайской традиции – чистое зеркало, которое выявляет все сущее, «дает быть» всему, но само отсутствует в мире, не имеет своей идеи или формы. Живущий чистым динамизмом Великого Пути «убирает в себя», или, что то же самое, охватывает собой, все внешнее и пребывает в сокровенной, темной (сюань, мин), истинно символической глубине опыта. «В лучах Дао» все явленное ничего не выражает и не обозначает; это только экран, на котором пляшут прозрачные тени, радужные отблески истины. Но мудрому ведом бесконечно действенный покой, двигающий этот вселенский танец вещей. Он знает свое незнание…
«Мудрый не отличается от обыкновенных людей в том, что ест, думает и разговаривает. А в том, что мудрый не ест, не думает и не говорит, он отличается от обыкновенных людей»
«Гуань Инь-цзы», VIII в.Практические следствия подобного взгляда на жизнь увидеть нетрудно. Мудрый отстраняется от мира, не отрицая его и не считая его иллюзией; он, по словам даосских учителей, «хоронит себя среди людей». Все внешнее для него – чужое, постороннее. Но он и не ищет другого мира, а продолжает жить и действовать в этой обыденной действительности. Он даже не имеет точки опоры, чтобы перевернуть мир. Он воздействует изнутри, то есть напрямую, и о его действии можно узнать только по его плодам. Имманентность природы для него – последняя истина. «Четыре ноги и хвост у буйвола – вот что такое небесное».
Мир, выявленный жестом самоотстранения мудреца, блестит и переливается всеми красками жизни, существует сам по себе, но течение событий в нем непостижимым образом откликается бесстрастной воле того, кто прозрел внутреннее совершенство всех вещей. Китайская концепция стратегии предлагает хотя и своеобразный, но по-своему очень последовательный и практичный взгляд на вещи, который годится для всех ситуаций; взгляд безупречно трезвый и разумный и, тем не менее, отнюдь не чуждый… по-детски веселому отношению к миру. Если подыскивать понятие, способное определить сущность отмеченного выше символического, неопознаваемого в своей универсальности действия, «действия без действия», то следовало бы остановиться на понятии игры. Примечательно, что в древнекитайском языке (например, у Конфуция) слово игра (ю) обозначало всякое занятие или искусство. У даосов игра есть органическое свойство мудрости, непременное условие переживания мудрым «небесной радости». Игра предполагает отстраненность от мотивов и целей совершаемых действий и, следовательно, требует от играющего полного спокойствия духа. Более того, у игры, как хорошо знают театральные актеры, свои законы: чем больше играющий отделяет себя от своей роли, тем более он покоен, тем более способен погрузиться в глубины своей души и почувствовать себя свободным от всяких ролей и, следовательно, свободным быть кем угодно! Игра – источник самой чистой и безмятежной радости духа. И не в последнюю очередь потому, что в игре, как известно каждому, мы можем быть более искренними, чем в так называемой реальной жизни. Пафос игры неожиданно обнажает условность любых норм поведения и, более того, предвзятость наших представлений о самих себе.
Вот некоторые результаты игрового отношения к действительности.
Во-первых, для мудрого игра интересна не просто как чистое действие случая, то есть не азартом, а, напротив, как школа упокоения и умиротворения духа и, следовательно, духовного совершенствования.
Это означает, во-вторых, что тот, кто играет всерьез и воистину, способен быть господином этой жизни. Китайцы сравнивали жизнь с кукольным представлением, где мудрый человек умеет быть кукловодом, а глупцу достается роль куклы.
В-третьих, презумпция игрового характера бытия оправдывает чисто объективистский подход к жизни с его отвлеченностью от чувственных переживаний, трезвым расчетом, равнодушием к бытовой морали.
Задумываясь над значением игры в человеческой жизни, мы легко придем к выводу, что игра отличается от «серьезного» поведения не содержанием и даже не способом действия, а только нашим отношением к действительности. Она есть в своем роде радикальный или, может быть, единственный способ совмещения нашего внутреннего мира с «объективной действительностью», при котором одно не подменяет другое, а скорее служит для другого скрытой причиной… И потому игра, в сущности, принадлежит виртуальному пространству, в котором мы способны предвосхищать события, созерцать вещи в момент их рождения. В китайских романах полководцы часто меряются силами, лишь демонстрируя свое знание законов построения войск или применения стратагем: чтобы победить, им нет нужды устраивать настоящее сражение. Так два опытных борца, взглянув друг на друга, способны предугадать исход их поединка. Мудрому, чтобы увидеть истину, достаточно самого смутного намека…
Игра снимает раскол мира на субъект и объект, превращая мир в бескрайнее поле взаимодействия сил, где все подобно всему, где мое я – мое истинное Я – вмещает в себя весь мир и обретает способность сердцем чувствовать
И горний ангелов полет,
И гад морских подземный ход,
И дольней лозы прозябанье…
Игра предполагает необыкновенную чувствительность: умение сопереживать со всем сущим и одновременно сознавать пределы существования. В игре нет никакой идеи, налагаемой на мир. Она требует жить моментом, неисчерпаемым разнообразием жизненных мгновений – и, значит, жить воистину, избегая зависимости от умственных абстракций. Тирании абстракций – неизбежно словесной – китайцы противопоставляли молчаливое доверие к потоку жизни, каждое мгновение бросающего нас в бездну «тысячи перемен, десяти тысяч превращений».
Китайская мудрость – это наука бодрствования духа, чуткого отслеживания «текущего момента». Ее главный вопрос – не что, даже не как, но – когда? Когда действовать и когда хранить покой? Когда «быть» и когда «не быть»? Ключевые понятия китайской мысли – это «случай», который в жизни мудрого оказывается самой судьбой; всеобъятная «сила вещей», которая без видимого воздействия направляет движение всего мира; «сокрытый импульс» жизни, определяющий изнутри природу каждой вещи. Знаменитые китайские церемонии, многозначительная торжественность жеста были способом такой виртуально-игровой коммуникации, подразумеваемой стратагемным подходом к жизни. Все, на что мог надеяться гениальный человек в Китае, – это «счастливый случай», позволяющий претворить свою судьбу, реализовать себя без остатка.
«Случай предоставляется нам лишь раз в день, в месяц, в год, в десять лет, в сто лет, – писал в XVII в. ученый Тан Чжэнь. – Вот почему нужно быть готовым не упустить его. Даже если этот случай откроется нам за едой, нужно тотчас бросить свои палочки и выбежать из-за стола. Ибо может статься, что, когда мы закончим трапезу, случай уже ускользнет от нас…
Случай – это встреча человека с его судьбой, и мгновение, в которое решается, быть ли победе или поражению…»
Быть мудрым по-китайски – значит просто уметь все делать вовремя, без остатка переносить себя в целокупное движение жизни и тем самым, как ни странно, не выдавать своего присутствия, быть «некоронованным повелителем» мира, «драконом, сокрытым в облаках». Ибо, как говорили китайские знатоки стратегии, «все обнажить – значит все утаить».
