Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи. Книга 1
Лишь тронулись в путь, принесли письмо от господина Дайсё с обычными бесконечными сожалениями о разлуке…
«Особе, к которой святотатством почел бы обратиться с непристойными речами», — было написано на листке бумаги, привязанном к пучку священных волокон:[252]
«Грохочущий бог… (91)
Восьми островов
Пределы хранящая дева,[253]
Когда чувства людей
Тебе ведомы, ты рассуди
Разлученных так рано.
Сколько ни думаю, не могу смириться…»
Несмотря на то что письмо пришло в самое хлопотливое время, с ответом не медлили. За жрицу написала ее главная дама:
«Коль с далеких небес
Боги судить возьмутся
Чувства влюбленных,
Они прежде всего приметят,
Сколь притворны твои упреки».
Господин Дайсё собрался было поехать во Дворец, дабы посмотреть на церемонию Прощания,[254] но потом передумал: вряд ли стоило провожать особу, его отвергшую, и, оставшись дома, провел этот день в унылой праздности.
Улыбаясь, прочел он написанный совсем по-взрослому ответ жрицы, и сердце его дрогнуло:
«Кажется, она куда утонченнее, чем бывают в ее возрасте…»
Необычность и недоступность женщины всегда делали ее в его глазах особенно привлекательной. Вот и сейчас он подумал: «Досадно, что я не видел ее в малолетстве, когда это не представляло никакой трудности. Впрочем, мир столь изменчив, возможно, нам еще придется встретиться…»
Поскольку и мать и дочь славились особой изысканностью вкуса и благородством, желающих посмотреть на церемонию Прощания оказалось несчетное множество. В стражу Обезьяны жрица со свитой вошла во Дворец. Занимая свое место в паланкине, миясудокоро думала о том, как все изменилось с той поры, когда она, не ведая забот, в холе и неге жила в доме отца своего, министра, столь большие надежды возлагавшего на ее будущее. Она смотрела вокруг, и грудь ее сжималась мучительной, неизъяснимой тоской. Шестнадцати лет вошла она в покои принца Дзэмбо, а двадцати лишилась его. И вот на тридцатом году жизни она снова увидела Девятивратную обитель.
Я стараюсь забыть
В эти дни о том, что осталось
Там, позади.
Но в сердце моем и теперь
Живет тайная грусть…
Жрице исполнилось четырнадцать лет. Она всегда была хороша собою, а сегодня мать уделила особое внимание ее наряду, и красота ее повергала собравшихся в благоговейный трепет. Даже Государь был растроган и, украшая ее прическу прощальным гребнем, плакал от умиления. Возле зданий Восьми ведомств, ожидая выезда, выстроились в ряд кареты свиты: сквозь прорези штор виднелись концы рукавов самых удивительных, изысканнейших расцветок, и стоит ли говорить о том, что многие из придворных имели свои собственные причины для печали?
Выехали уже в сумерках, а когда со Второй линии свернули на большую дорогу Тонн, невольно оказались перед домом Дайсё, и он, растрогавшись, послал им вослед письмо, привязав его к ветке дерева сакаки:
«Оставив меня,
Ты в путь отправляешься дальний
По реке Судзука.[255]
Ужели твоих рукавов не коснутся
Восемь десятков волн?»
Было уже совсем темно, да и суматоха царила изрядная, поэтому ответили ему только на следующий день, с другой стороны заставы:[256]
«Восемь десятков
Волн на реке Судзука
Моих рукавов
Коснутся ли, нет ли — никто
До самого Исэ не спросит…»
Краткое, торопливое письмо, но почерк поражал удивительным благородством.
«Вот если бы в песне было больше чувства…» — подумал Гэндзи.
Упал густой туман, и, задумчиво глядя на светлеющее небо, Гэндзи произнес словно про себя:
«Устремляю свой взор
В даль, где она сокрылась.
Хоть в этом году,
Осень, не прячь в тумане
Вершину горы Встреч…»
Не заходя даже в Западный флигель, он провел ночь в тягостных раздумьях, но можно ли в том кого-то винить? Право же, куда тяжелее было той, над которой нависло небо странствий.
Между тем состояние ушедшего на покой Государя к началу Десятой луны значительно ухудшилось. В мире не было никого, кто не жалел бы об этом. Государь, опечаленный не менее других, изволил его посетить.
Превозмогая слабость, ушедший на покой Государь снова и снова просил сына позаботиться о принце Весенних покоев, не забыл он и о господине Дайсё.
— Пусть все останется так же, как было в мое время, — говорил он, — в большом и в малом старайтесь прибегать к его советам. Я уверен, что, несмотря на молодость, Дайсё можно доверить любое государственное дело. Этот человек от рождения обладает всеми достоинствами, необходимыми для того, чтобы поддерживать порядок в мире. Опасаясь неблагоприятной молвы, я не сделал его принцем, дабы в качестве обычного подданного он смог стать надежным попечителем высочайшего семейства. Постарайтесь же выполнить мою последнюю волю.
Много и других трогательных напутствий услышал от отца Государь, но не женское это дело — вникать в подобные тонкости, поверьте, я чувствую себя крайне неловко уже оттого, что вообще решилась заговорить об этом.
Чрезвычайно опечаленный Государь снова и снова заверял отца, что никогда не нарушит его воли. А тот с восхищением и надеждой вглядывался в его черты, которые с годами становились лишь прекраснее.
Время Высочайшего посещения ограниченно, Государю пора было возвращаться во Дворец. Увы, казалось, что теперь причин для печали стало еще больше…
Принц Весенних покоев изъявил желание приехать вместе с Государем, но, чтобы не возникло излишней суеты, его посещение было отложено на другой день.
Принц был весьма миловиден и казался гораздо старше своих лет. Стосковавшись по отцу, он по-детски непосредственно радовался встрече, и трудно было не умиляться, на него глядя. Государыню-супругу душили слезы, и неудивительно — слишком многое рождало в ее сердце тревогу. О самых разных предметах беседовал ушедший на покой Государь с принцем, поучая его, но, увы, тот был совсем еще мал, и чело Государя невольно омрачалось заботой и печалью.
Снова и снова обращался он к господину Дайсё, наставляя его, как должно служить высочайшему семейству, и поручил принца Весенних покоев его попечениям.
Стояла поздняя ночь, когда принц наконец собрался в обратный путь. Все без исключения кинулись провожать его, шум поднялся изрядный — словом, ни в чем его посещение не уступало Государеву. Не успев наглядеться на сына за столь короткое время, ушедший на покой Государь со слезами на глазах смотрел, как тот уезжает.
Собиралась навестить больного и Государыня-мать, но ее смущало постоянное присутствие при его особе Государыни-супруги, и она все не могла решиться, а тем временем ушедший на покой Государь, хоть и не внушало особенных опасений его состояние, покинул этот мир. Его неожиданная кончина многих повергла в безысходное отчаяние.
Хоть и говорилось, что Государь «удалился на покой», пока был он жив, дела правления вершились так же, как и в его время. А теперь… Нынешний Государь был совсем еще юн, дед же его, Правый министр, отличался крайне вспыльчивым, тяжелым нравом, поэтому знатные вельможи и простые придворные кручинились, думая: «Что же станется с нами, когда мир будет подчиняться его воле?»
Тем более велико было горе Государыни-супруги и господина Дайсё. Порою даже казалось, что оба они готовы лишиться рассудка.
Нетрудно представить себе, что во время поминальных служб Дайсё сумел затмить всех остальных сыновей ушедшего, и люди смотрели на него с умилением. Темное, невзрачное одеяние скорби лишь подчеркивало его несравненную красоту, и можно ли было остаться равнодушным, на него глядя?
Так, тяжкое испытание выпало ему на долю и в этом году, и, сетуя на непрочность всего мирского, Гэндзи снова и снова возвращался мыслями к своему тайному желанию, но слишком крепки были путы, привязывающие его к этому миру (43).
Вплоть до сорок девятого дня дамы нёго и миясудокоро оставались во дворце ушедшего Государя, но по прошествии этого срока и они разъехались кто куда. Стоял Двадцатый день Двенадцатой луны, нависшее небо словно напоминало о близком конце года, но особенно беспросветным казалось оно Государыне-супруге.
«Уныло и тяжко будет жить в мире, коим станет править мать Государя, прихотям своим потакая», — думала она, зная нрав своей бывшей соперницы, но чаще мысли ее устремлялись к ушедшему. Долгие годы прожили они вместе, и могла ли она забыть хоть на миг?.. С сокрушенным сердцем наблюдала Государыня за тем, как пустел дом, как дамы, для которых дальнейшее пребывание там лишено было всякого смысла, разъезжались, подыскав себе других покровителей. Она решила переехать в свой родной дом на Третьей линии. Сопровождать ее должен был принц Хёбукё.
