Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.
— Ну, быстрее же. — И Токиката почти насильно повлек за собою Дзидзю. Она была очень мила с переброшенными на грудь длинными волосами. Токиката хотел посадить ее на коня, но она решительно отказалась, и он повел ее пешком, придерживая подол длинного платья. Он отдал женщине свои башмаки, а сам одолжил какие-то совсем уж неказистые у слуг. Разговаривать прямо на дороге было неудобно, поэтому Токиката, выбрав укромное местечко возле какой-то бедной изгороди, заросшей густыми кустами и хмелем, расстелил там попону и помог принцу спешиться. «Вот до чего дошло! — ужаснулся принц. — Неужели мне суждено найти свой конец на этой дороге любви?» — И он разрыдался.
Сердце Дзидзю разрывалось от жалости. Право же, принц был так трогателен в своем отчаянии, что, появись перед ним его смертельный враг в облике злого демона, и тот сжалился бы над ним.
— Неужели мне нельзя хотя бы краешком глаза ее увидеть? — с трудом овладев собой, спросил принц. — Что же случилось за это время? Уж не оклеветал ли меня кто-нибудь?
Подробно рассказав о том, что произошло, Дзидзю попросила:
— Постарайтесь заранее сообщить мне, в какой день вы намереваетесь увезти госпожу, да так, чтобы никто другой не узнал. Я вижу, сколь велика ваша любовь к госпоже, и жизни не пожалею, чтобы помочь вам.
Оставаться долее было опасно, поэтому, как ни хотелось принцу высказать свои обиды… Стояла поздняя ночь. Собаки лаяли все яростнее, и тщетно старались слуги принца отогнать их. Внезапно раздался громкий звон тетивы и послышались грубые голоса сторожей:
— Берегись огня, берегись…
Надо было спешить в обратный путь. Невозможно выразить словами смятение, овладевшее душой принца.
— Куда мне бежать,
Чтоб из мира исчезнуть навеки?
Белые тучи
Нависли над горной вершиной (493),
И темнеет в глазах от слез.
Вам тоже надо спешить… — вздыхая, говорит он Дзидзю.
Могло ли что-нибудь на свете сравниться с нежной прелестью его лица, с благоуханием промокшего от ночной росы платья? Обливаясь слезами, Дзидзю вернулась в дом.
Укон уже сообщила госпоже о своем разговоре с Токикатой, и та лежала, отдавшись глубочайшей задумчивости. Выслушав рассказ Дзидзю, она не сказала ни слова, но казалось, что изголовье ее вот-вот уплывет (123), подхваченное потоком слез. «Что подумают дамы?» — терзалась она, но не могла сдержаться.
На следующее утро девушка долго не вставала, стыдясь своих распухших, покрасневших глаз. Наконец, слабо завязав пояс, она села и взяла в руки сутру. «Не почитай за прегрешение, что я хочу уйти из мира раньше своей матери», — молила она Будду. Затем, достав рисунки, когда-то подаренные ей принцем, принялась разглядывать их. Она вспоминала, что он говорил тогда, сидя рядом с ней, перед взором возникали его прелестное лицо, рука, сжимающая кисть… «О, если б я могла хоть словечком с ним перемолвиться вчера вечером, — думала она. — Может быть, мне было бы легче…» Впрочем, она чувствовала себя виноватой и перед Дайсё, в преданности которого невозможно было усомниться. Он был полон решимости обеспечить ей приличное положение в мире, а она… Наверняка найдутся люди, которые постараются дурно истолковать ее поступок. И все же… Разве лучше, если она станет всеобщим посмешищем и Дайсё придется стыдиться ее?
Даже если сама
Я из мира уйду, не снеся
Несчастий своих,
И тогда от дурной молвы
Вряд ли сумею укрыться.
Она скучала по матери и даже по уродливым сводным братьям и сестрам, о которых в обычное время и не вспоминала. Думала она и о госпоже со Второй линии. Так много было людей, которых хотелось ей увидеть еще хоть раз…
Дамы целыми днями красили ткани и только и говорили что о предстоящем переезде, но девушка не слушала их. Когда наступала ночь, она лежала без сна, обдумывая, каким образом можно было бы уйти из дома незамеченной, и едва не теряла рассудок от отчаяния. Когда рассветало, взор ее невольно устремлялся к реке, и в душе возникало предчувствие близкого конца — еще более близкого, чем у барана, ведомого на бойню.[63]
От принца принесли письмо, полное упреков. А она не могла даже высказать ему всего, что было у нее на душе: в доме толпились люди, и она боялась, что кто-нибудь заметит…
«Если из мира
Я уйду, не оставив даже
Пустой оболочки,
Где найдешь ты могилу, к которой
Станешь пени свои обращать (494)?» —
вот и все, что она ответила. Ей хотелось, чтобы и Дайсё узнал о чувствах, тревоживших ее душу, но она не решилась ему написать. А вдруг они с принцем — ведь они так близки — станут сравнивать ее последние письма? Нет, пусть лучше никто не узнает, что с нею сталось.
В один из дней принесли письмо от госпожи Хитати. «Вчера ночью мне приснился очень тревожный сон, — писала она. — Я даже заказала молебны в нескольких храмах. Я была так напугана, что до утра не смыкала глаз и потому ли или по какой другой причине, но только неожиданно для себя самой задремала днем. А задремав, снова увидела дурной сон, о чем и спешу сообщить Вам. Будьте осторожны. Живете Вы так уединенно… Больше всего я боюсь гнева особы, связанной с человеком, который Вас иногда посещает. Нехорошо, что сон этот приснился мне именно теперь, когда Вы нездоровы. Я очень беспокоюсь. При всем своем желании приехать к Вам я не могу, ибо состояние Вашей сестры по-прежнему вызывает опасения. Подозревают, что ею овладел злой дух, и правитель Хитати запретил мне отлучаться из дома. Советую Вам заказать чтение сутр в близлежащем храме».
Госпожа Хитати прислала также письмо для настоятеля храма и дары для монахов. «Как печально! — подумала девушка. — К чему все это, когда дни мои сочтены?» Отослав гонца в храм, она села писать ответ.
Многое хотелось ей рассказать матери, но, не посмев, она начертала всего несколько строк:
«Не лучше ли нам
Думать о будущих встречах,
Чем бесцельно блуждать
В этом унылом мире
Пустых, беспокойных грез?»
Порыв ветра принес колокольный звон из храма, где, очевидно, приступили к чтению сутр.
«Звон колокольный,
С моими стенаньями слившись,
До тебя долетит,
И ты узнаешь: к концу
Подошел мой срок в этом мире» —
эту песню она написала на листке бумаги с перечнем сутр, а как гонец заявил, что сегодня не сможет вернуться в столицу, привязала листок к ветке.
— Что-то у меня сердце щемит, — пожаловалась кормилица. — Вот и матушке вашей привиделся страшный сон. Скажите сторожам, чтобы были особенно бдительны.
«Ах, это просто невыносимо!» — думала девушка, не зная, как от нее избавиться.
— Нехорошо, что вы отказываетесь от угощения, — не отставала кормилица. — Отведайте хотя бы горячего риса.
«Она, конечно, несносна, но ведь она так стара и уродлива. Куда она денется, когда меня не станет?» От этих мыслей девушке сделалось еще тоскливее. «Не намекнуть ли ей, что я скоро уйду?» — подумала она, но сердце ее тревожно сжалось, и, прежде чем она успела вымолвить хоть слово, потоки слез побежали по щекам, и тщетно пыталась она справиться с ними…
— Не стоит так падать духом, — вздохнув, сказала устроившаяся поодаль Укон. — Разве вы не знаете, что, «когда думы печальны», душа покидает тело? (77). Боюсь, что недаром вашей матушке приснился страшный сон. Вы должны наконец остановить свой выбор на ком-то одном, остальное предоставьте судьбе.
А девушка лежала молча, прикрыв лицо рукавом…
Поденки
Основные персонажи
Девушка из Удзи (Укифунэ), 22 года, — побочная дочь Восьмого принца
Принц Хёбукё (Ниоу), 28 лет, — сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси, внук Гэндзи
Дайсё (Каору), 27 лет, — сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)
Госпожа Хитати (госпожа Тюдзё) — мать Укифунэ
Принцесса с Третьей линии — мать Каору, дочь имп. Судзаку
Принц Сикибукё (Кагэро) — дядя Каору, младший брат Гэндзи, сын имп. Кирицубо
Вторая принцесса — супруга Каору
Нака-но кими, госпожа из Флигеля, — средняя дочь Восьмого принца, супруга принца Ниоу
Второй принц — старший брат принца Ниоу, сын имп. Киндзё
Государыня-супруга (Акаси) — дочь Гэндзи
Первая принцесса — старшая сестра принца Ниоу, дочь имп. Киндзё и имп-цы Акаси
Госпожа Мия — дочь принца Сикибукё (Кагэро), сына имп. Кирицубо
В Удзи царило смятение. Люди с ног сбились, разыскивая пропавшую госпожу, но все было тщетно. Впрочем, в старинных повестях часто рассказывается о том, что происходит наутро после похищения героини, поэтому нет нужды еще раз останавливаться на подробностях.
