Автор неизвестен - Сказание о годах Хогэн
Почтительно внимая этим стихам, вельможи прониклись и чувствами, и мыслью, что это — дурное предзнаменование. Наутро, в шестнадцатый день, государь выглядел расстроенным; потом вдруг разнеслась весть, что он оставил августейший престол и вскоре ночью, в час Свиньи[34], изволил окончательно покинуть этот мир.
Хоть и не зачах прекрасный персиковый лик государя от вешних туманов, всё же поражена была чудесная его сущность осенними туманами — и растаяла она вместе с утренней росой. Августейший возраст его составлял 17 лет — в эту пору о кончине и думать не думают. Хотя и говорится, что заранее не определено, надлежит ли человеку умереть старым или молодым, только теперь все были погружены в глубокое уныние. Вся Поднебесная пребывала в растерянности.
Опросите Центральную Индию, Японию и Китай, и вам трудно будет перечислить, больше ли детей переживает своих родителей, или же родителей остаётся без своих детей. Но до такой скорби по августейшему не доходило ни в древние времена, ни в теперешние.
Начнём с того, что в течение девятнадцати лет управления Поднебесной Новым экс-императором над головами подданных в небе не собиралось ни единого облачка, дождями орошало землю голубое небо, спокойными были волны в четырёх морях и отчётливым был голос феникса[35]. А если это так, — который же из принцев должен был занять августейший престол? Экс-император Коноэ был только восьмым по старшинству братом среди родившихся из одного и того же благословенного чрева; а поскольку угодно было избрать ему стезю чадолюбия, занимать этот пост было ему совсем не обязательно. Жаль, что не обеспечил он себе и двадцати драгоценных лет августейшей жизни, но проводив всего только семнадцать вёсен и осеней, так вот и благоволил расстаться с жизнью.
Император Дзимму управлял Поднебесной 76 лет, а священный его возраст составлял 127 лет. Государи после него достигали один 114-летнего, другой — более чем 120-летнего возраста. В древние времена жизнь государей была продолжительной, и только в последующие века думы о ней стали волновать сердца. Ведь и у будд, и у людей жизнь не бывает равной продолжительности. Намного ранее, чем будда Шакьямуни[36], жил на свете будда Сияющего-Солнечного-Света — жизнь его продолжалась 10 лет, а у будды Живущего-Неживущего — всего лишь один день и одну ночь. Будда Луна-на-Западе жил только один день: утром он появился, вечером же вошёл в нирвану. Когда Круг Солнца, называемый Кругом вороны и сороки[37], быстро скрывается, тогда бывают действительно глубокие ночи в круговороте жизней и смертей. Воистину, даже будды вечности с их изначально чистыми помыслами, не говоря уже о существах, подверженных превратностям рождений, не могут полагаться на свои устремления.
Тем более, что принц и экс-император Коноэ, который являлся государем, чьё правление было 76-м среди императоров-людей, дожил до нашего века упадка[38]; если его величество, чей престол находится под покровительством будд, кто обладает августейшей плотью, подверженной действию закона непостоянства, задумается, как ему избежать бури, именуемой непостоянством, — он не станет обольщаться, но глубоко осознает свою греховность.
Что касается августейшего престола, дело здесь обстояло так: поскольку на его счет не последовало волеизъявления Нового экс-императора, то, хотя теперь на него не возвратилась августейшая его особа, — все сошлись на мысли о том, что старший сын государя, принц Сигэхито, по всей вероятности, сам уклонился от занятия престола. Нынешний государь-инок Госиракава[39], — тогда он именовался Четвёртым принцем, — был рожден покойной ныне Тайкэммон-ин, а значит, приходится Новому экс-императору единоутробным братом.
Дело в том, что монашествующей императрице-вдове нашёптывали, что экс-император Коноэ благоволил сокрыться от нашего мира из-за того, что Новым экс-императором и принцем Сигэхито станет совершаться церемония проклятия, который бы из её пасынков ни занял престол. Поэтому-то Бифукумон-ин, погрузившись в скорбь, изволила говорить государю-иноку разное, в том числе то, что лежало у неё на душе по поводу возможного восшествия на августейший престол Четвёртого принца.
ГЛАВА 2.
О паломничестве монашествующего экс-императора в Кумано, а также о его августейших сетованиях
Зимою того же года состоялось августейшее паломничество монаха- экс-императора Тоба в святилища Кумано[40]. Сопровождавшие его священную особу в путешествии лунные вельможи и гости с облаков следовали за государем до самой каменной ограды святилища, а уже в главном его павильоне перед особой монашествующего экс-императора состоялось всенощное бдение. Сам же прежний государь принял обеты двух миров, нынешнего и грядущего. В его высочайшем присутствии буря вздымала на реке волны, горы источали звук.
Когда с наступлением поздней ночи всё затихло, наступила и душевная ясность у самого экс-императора. Пока он так и этак раздумывал о будущем и настоящем, спустилась глубокая ночь, а после того как люди угомонились, из-под нижней бамбуковой шторы в павильоне Сёдзёдэн выглянуло нечто похожее на изящную левую руку и несколько раз постучало в такт мыслям государя. Монашествующий экс-император взирал на неё и не знал, что думать: вроде бы это не сон, однако же и не явь. Никому ничего не говоря, он повелел призвать к себе жрицу по имени Корэока-но Ита, равной которой в горах не было, и молвил:
— Произошло нечто странное. Сотвори-ка гадание!
С самого утра жрица стала обращаться с призывом к будде, явленному в образе синтоистского божества[41], не оставляя его в покое, и так до той поры, пока не перевалило за полдень. Потом люди успокоились, все, вплоть до тех, кто паломничества в храмы совершает постоянно, и сосредоточились на своих делах. Прошло ещё немного времени и, считая, что будда, явленный как божество, уже находится рядом, жрица, почтительно обратясь к монашествующему экс-императору, приподняла свою левую руку и два или три раза постучала.
— Так ли это было? — спросила она.
Тут государю представилось, что это — воистину явление божества, потому что он изволил лицезреть точь-в-точь то, что представлялось ему сновидением. Поспешно собрал он в пучёк полоски гохэй[42] и, молитвенно сложив августейшие ладони, промолвил:
— Я горд благими последствиями десяти видов добрых деяний, совершённых мною в прежних жизнях. Но, несмотря на то, что достиг я высокого ранга императора, этот ранг не лишён связи с заблуждениями, которые присущи смертным в трёх мирах — мире желаний, мире форм и мире без форм[43]. Как могу я управлять в них свойствами добрыми и дурными? Научи же меня вершить дела добрые!
На это жрица возвестила заунывным голосом:
«Видится в пригоршне воды
Отраженье луны.
Так есть на ладонях луна или нет?!
Так же и в мире,
В котором нам выпало жить»[44].
Произнеся это вещее стихотворение два или три раза, она залилась слезами и продолжила вложенную в её уста речь божества:
— Знать надлежит вот что. Кончина государя должна воспоследовать осенью следующего года. После этого положение в мире решительно переменится.
Высокопоставленные вельможи и высокомудрые служители — все зашумели и потеряли цвет лица. Послышались голоса:
— Какими средствами можно отодвинуть пределы государевой жизни?!
Услышав их, монашествующий экс-император благоволил глубоко
задуматься, а потом вымолвил, громко плача:
— Это удел бодхисаттвы — обитать в той же мирской пыли, что и миряне, с целью освободить их от страданий и дать им блаженство, а потому сочувствие им заключается, видимо, в помыслах богов о большой любви и большой скорби. Помочь освободиться от земных несчастий и трудностей — это самое основное в предостережении будды, явленного в образе божества. Укажи же мне, о божество, средство, желаемое для тебя!
В ответ жрица, обливаясь потоками слёз, изрекла по воле этого будды:
— Государь был владыкой нашей державы, пока сменяли друг друга вёсны и осени на протяжении вот уже сорока с лишним раз. Я же являюсь охранителем спокойствия страны, когда сменяют друг друга звёзды и иней на протяжении уже более тысячи лет. Поэтому, хотя и говорится, что любовь и скорбь как средство оказания помощи в делах живущим не являются результатом сострадания им, на самом деле только действие кармы предустановлено и не зависит от усилий богов. Вообще же следует проникнуться стремлением к земле Крайней радости, Чистой земле, Земле, откуда не отступают назад, — к нирване. Сердцу августейшего не нужно задерживаться на этом зыбком мире Пяти замутнённостей[45], мире, переполненном смутами. Следует теперь же оборвать помыслы о нынешней жизни и считать своим долгом достижение просветления в следующем рождении.
