Шота Руставели - Витязь в тигровой шкуре

Вот указ его: "Вельможи! Воспитатели и дети!
Мужи, преданные сердцем и надежные в совете!
Вы — моих желаний тени, предо мною вы в ответе!
Соберитесь ныне вкупе, чтоб слова услышать эти!

Автандил, ваш прах, пишу я ради вас своей рукою:
На короткий срок расстаться я решил с моей страною,
Предпочел скитанья — пиру, путешествия — покою,
Возложил на лук заботу добывать еду стрелою.

Некий умысел имея, покидаю я страну,
Целый год я пыль скитаний с ног моих не отряхну.
Заклинаю вас: в разлуке чтите заповедь одну —
Охраняйте наше царство, как хранили в старину.

Я владыкою над вами оставляю Шермадина,
И, пока он не узнает, что пришла моя кончила,
Пусть он здесь, лелея розу, будет вам за господина.
Пусть пред ним злодеи тают, как на пламени вощина!

Шермадин, как вам известно, для меня дороже брата,
Вы его, как Автандила, почитайте ныне свято.
Вместе с ним, лишь грянут трубы, сокрушайте супостата.
Не вернусь, так вместе плачьте: велика его утрата".

Изукрасивший посланье столь искусным языком,
В пояс он насыпал злата и на лошадь сел верхом.
"На охоту!" — крикнул витязь, и войска сошлись кругом,
И, не мешкая нимало, он покинул отчий дом.

И велел он на охоте провожатым удалиться:
"Мне помощников не нужно, я хочу уединиться".
И по чаще тростниковой полетел он, точно птица,
И в его царила мыслях Тинатин, его убийца.

Проскакал он через поле и войска вдали оставил,
И никто за ним не гнался и вернуться не заставил.
Не страшился он булата, исполнитель высших правил.
Но, придавлен грузом горя, раны сердца окровавил.

Люди кончили охоту, спохватились: где же он?
И, не видя господина, каждый плакал, поражен,
И великое веселье превратилось в горький стон,
И на розыски помчались ездоки со всех сторон.

"Где ты, лев, надежда наша? — приближенные взывали. —
На кого ты нас покинул?" И гонцов повсюду слали.
Но, увы, не отыскался тот, которого искали,
И в слезах поникло войско, и народ поник в печали.

Шермадин, собрав придворных и иных достойных чести,
Показал указ владыки, и его читали вместе.
С пораженными сердцами все внимали этой вести.
Рвали волосы от горя, уподобленные персти.

И сказали Шермадину: "Хоть сменял он свет на тьму,
Без тебя доверить трона он не мог бы никому.
Как велел нам повелитель, так и быть теперь тому!"
И, признав раба владыкой, поклонились все ему.  

Мудрый Эзрос в "Дионосе" нам оставил назиданье:
"Замерзающая роза вызывает состраданье".
Сострадания достоин также тот, кто в дни скитанья,
С милой родиной расставшись, обречен на увяданье.

Всю Аравию проехав за четыре перехода,
Автандил скитался в землях чужестранного народа.
И твердил печальный витязь, увядая год от года:
"Если б я вернулся к деве, миновала бы невзгода!"

Свежий иней пал на розу, и цветок утратил цвет.
Уж хотел себя кинжалом заколоть он в цвете лет:
"Возложил мне мир на плечи не одну, но сотни бед!
Нет, увы, со мною арфы и свирели больше нет!"

Вяла роза, увядала, не согретая светилом,
Но крепился он, чтоб сердцу были горести по силам,
И расспрашивал он встречных, по местам бродя унылым,
И немало их в дороге говорило с Автандилом.

И неслись к морям далеким слезы витязя рекою.
Спать на землю он ложился, подперев щеку рукою.
"Сердце с милой неразлучно, — рассуждал он сам с собою, —
За нее умру без страха, если велено судьбою!"

По лицу земли скитаясь, бесприютен и убог,
Посетил он за три года каждый малый уголок.
Лишь три месяца осталось, истекал условный срок,
Но напасть на след скитальца Автандил еще не мог.

Удрученный, целый месяц он бродил в краю пустынном,
Изо всех сынов Адама не встречаясь ни с единым.
Страшных бед таких не знали Вис прекрасная с Рамином!
Он же думал лишь о милой, разъезжая по долинам.

Раз, об отдыхе мечтая, он доехал до привала.
На семь дней пути долина перед ним внизу лежала.
У подошвы скал высоких речка мелкая бежала,
К ней с горы леса спускались и трущобы буревала.

Стал считать он на досуге, сколько дней провел в пути.
Лишь два месяца осталось эти поиски вести!
"Целый мир теперь узнает, как метался я в сети,
Не поправить это горе, новой жизни не найти!"

И задумался он крепко: "Коль ни с чем вернусь я к дому,
Для чего все это время я потратил по-пустому?
Чем обрадую царицу, погруженную в истому,
Если путь не отыскал я к незнакомцу молодому?

Если ж мне без доброй вести непристойно возвращаться,
Сколько времени я должен по земле еще скитаться?
Будут щеки Шермадина день и ночь в слезах купаться,
И пойдет он к Ростевану, чтоб во всем ему признаться.

Он обязан по условью известить царя и знать.
О моей узнав кончине, будут люди горевать.
После этого смогу ли перед ними я предстать?" —
Так сказал несчастный витязь и задумался опять.

"Справедлива ли, о боже, — он твердил, — твоя десница?
Почему я должен тщетно по лицу земли влачиться?
Вырвал радость ты из сердца, дал в нем горю угнездиться,
Из очей моих до смерти не устанут слезы литься!"

Но потом решил он мудро: "Все ж разумнее терпенье.
Чтоб не сгинуть раньше срока, пересилю огорченье.
Против бога я бессилен, слезы мне не избавленье,
Воля смертного не может повлиять на провиденье".

"Всех людей перевидал я, — говорил себе он снова, —
Но никто мне о пропавшем не сумел сказать ни слова.
Видно, царь не без причины счел его за духа злого.
Для чего же я скитаюсь и горюю бестолково?"

Перебравшись через речку, Автандил поехал чащей.
Наводил на сердце скуку шум осоки шелестящей.
Сила рук его иссякла, помутился взор горящий,
Черной порослью покрылся лик унылый и скорбящий.

И решил он возвратиться, надрывая стоном грудь,
И коня в глухие степи поспешил он повернуть.
Без людей он целый месяц продолжал печальный путь,
И охота на животных не влекла его ничуть.

Одичав в сердечной муке, продолжал он жить в томленье,
Но, как всякий сын Адама, вдруг взалкал в уединенье,
И длинней руки Ростома он стрелу пустил в оленя,
И костер в глухой трущобе он развел без промедленья.

Он пастись поставил лошадь и, насытившись дичиной,
Шестерых людей увидел, проезжающих долиной.
"То разбойники, — решил он, — те, что грабят люд невинный,
Кроме них, никто не ездит в этой местности пустынной".

Взяв оружье, поспешил он, чтобы встретить их вдали.
Там два мужа бородатых безбородого вели.
Безбородый был изранен, был в крови он и в пыли.
Рвался дух его из тела, улетая от земли.

"Вижу я, — воскликнул витязь, — что живете вы разбоем!"
"Нет, — ответили пришельцы. — Помоги нам, зверобоям!
Если ж ты помочь не можешь, посочувствуй нам обоим,
Плачь сегодня вместе с нами, ибо жалости мы стоим!"

Автандил подъехал ближе, и, рыдая, люди эти
Рассказали, как в дороге был изранен путник третий:
"Витязь, мы — родные братья, одного отца мы дети,
Город, нам принадлежащий, расположен в Хатаети.

Мы о месте этом диком услыхали от людей
И пришли сюда с дружиной многочисленной своей.
По горам и по долинам мы скитались тридцать дней.
И немало на охоте постреляли мы зверей.

Оказались мы в дружине наилучшими стрелками,
И великий спор внезапно разгорелся между нами.
"Я искусней всех стреляю!", "Я — сильнейший между вами!" —
Так мы трое препирались неразумными словами.

Отвезти оленьи шкуры поручили мы дружине
И решили состязаться без загонщиков отныне.
Мы условились, чтоб каждый лишь по той стрелял дичине,
След которой заприметит на горе или равнине.

Отослав домой сегодня многочисленную рать,
Только трех оруженосцев мы с собой решили взять.
Мы зверей стреляли в поле, в чаще рыскали опять,
Не давали мы пернатым над собою пролетать.

Вдруг пред нами некий витязь появился на поляне.
Мрачный ликом и печальный, восседал он на Мерани.
Был закутан в шкуру тигра; в меховом своем тюрбане,
Он сиял такой красою, о какой не знали ране.

Нестерпимые для взора он метал очами грозы.
Мы сказали: "Вот светило, погрузившееся в грезы!"
Мы схватить его хотели, мы дерзнули на угрозы,
Оттого-то мы и стонем, проливая эти слезы.

Я мечтал тогда, как старший, чтобы всадник стал моим,
Средний брат очаровался скакуном его лихим.
Младший жаждал поединка. Мы помчались вслед за ним.
Но спокойно ехал витязь, горделив и нелюдим.

Лал и жемчуг драгоценный розы уст его скрывали.
Погруженный в размышленья, был он в горе и печали.
Он на нас не бросил взгляда, но когда мы закричали,
Плеть тяжелую приподнял и поехал молча дале.

Отстранив меня рукою, младший крикнул супостату:
"Стой!" — и к витязю рванулся, не подумав про расплату.
Витязь встретил нападенье, не притронувшись к булату:
Златокованою плетью раздробил он череп брату.

Он одним ударом плети череп юноше разбил,
Он свалил его на землю без сознанья и без сил,
Он смешал беднягу с прахом, оскорбленья не простил
И умчался, горделивый, как светило из светил.

Он назад не возвратился, не промолвил он ни слова.
Вон он движется, как солнце, скрыться в облако готово!"
И скиталец в отдаленье вдруг заметил вороного —
Дивный всадник солнцеликий перед ним явился снова.

И ланиты Автандила слезы больше не кололи:
Не напрасно на чужбине он отведал горькой доли!
Кто желанного достигнет, пострадав в земной юдоли,
Тот уже не вспоминает о своей минувшей боли.

"Братья, — он сказал, — я странник, потерявший свой приют.
С милой родиной расставшись, я искал скитальца тут.
Вы его мне указали, душу вынули из пут,
Пусть за это вам сторицей силы неба воздадут!

Так же как достиг я ныне исполнения желаний,
Пусть ваш юноша несчастный исцелится от страданий".
Показав свою стоянку, он прибавил на прощанье:
"Положите в тень страдальца, отдохните от скитаний!"

Тут коня пришпорил витязь и, не медля ни минуты,
Полетел, как вольный сокол, разорвавший клювом путы.
Как луна, навстречу солнцу он спешил, избегнув смуты,
Потушил он в юном сердце беспощадный пламень лютый.

Приближаясь к незнакомцу, так он начал размышлять:
"Необдуманное слово прогневит его опять.
Только мудрый это дело может толком распознать,
Он спокойствия не станет в затруднениях терять.

Этот витязь столь безумен, что боится каждой встречи,
Он людей не хочет видеть и людские слышать речи.
Значит, мы убьем друг друга, коль сойдемся в лютой сече!" —
Так он думал, за скитальцем наблюдая издалече.

Прячась в зарослях, твердил он: "Нет, не зря пропали годы!
Даже зверь приют имеет, чтоб спастись от непогоды;
Не стремится ль витязь к дому через горные проходы?
Поспешив за ним, быть может, я забуду про невзгоды".

Так они два дня, две ночи продолжали этот путь,
Оба не пили, не ели, не хотели отдохнуть.
Ни на миг очей усталых не могли они сомкнуть,
Лишь бесчисленные слезы упадали им на грудь.

Лишь на третий день под вечер, в горной местности далекой,
Добрались они, скитальцы, до пещеры одинокой.
Под горой река шумела, окруженная осокой,
Подпирая свод небесный, рядом лес стоял высокий.

Витязь, речку переехав, поскакал по горным склонам,
Автандил коня поспешно привязал под старым кленом,
Сам на дерево взобрался и, припав к листам зеленым,
Стал следить из-за укрытья за скитальцем истомленным.

Только витязь в шкуре тигра чащу леса миновал,
Дева в черном одеянье появилась возле скал.
Слез поток неудержимый из очей ее бежал.
Витязь спешился и деву, наклонясь, поцеловал.

Он сказал: "Асмат, сестрица, мост надежды рухнул в море.
Не найти нам больше девы, безутешно наше горе!"
Витязь в грудь себя ударил и замолк с тоской во взоре,
И в ответ ему рыдала дева в траурном уборе.

Рвали волосы безумцы, чаща пасмурнее стала,
Утешал скиталец деву, дева друга утешала,
Эхо сотней отголосков их стенанья повторяло, —
Автандил следил за ними и дивился им немало.

Успокоившись, девица снова сделалась бодра,
Отвела коня в пещеру, где не мучила жара,
Расстегнула панцирь другу, как любимая сестра,
И в пещеру с незнакомцем удалилась до утра.

Автандил тревожно думал: "Как от них добиться слова?"
Дева в черном одеянье на рассвете вышла снова
И обмыла на дорогу и взнуздала вороного,
Принесла вооруженье незнакомца молодого.

Снова этот незнакомец уходил от Автандила!
Дева плакала, прощаясь, в грудь себя руками била.
Обнял он ее, целуя, на Мерани сел уныло,
И опять его подруга в путь-дорогу проводила.

Сходный с запахом алоэ ощущая аромат,
Автандил из-за деревьев осторожный кинул взгляд.
Видит: витязь солнцеликий безбород, едва усат,
Но и львы ему, как видно, не опаснее ягнят.

Всадник, с девою простившись, ехал старою тропою,
Через заросли осоки степью двигался глухою.
Автандил ему дивился, рассуждая сам с собою:
"Бог мне это все устроил всемогущею рукою!

Мог ли он устроить лучше, чтоб помочь в опасном деле?
Дева тайну мне откроет, о моем узнав уделе.
Я и сам открою деве, как я мучился доселе,
Чтоб не биться с незнакомцем в этом каменном ущелье".

Слез он с дерева и быстро переехал речку вброд,
И приблизился к пещере, где зиял открытый вход.
И опять навстречу вышла дева, полная забот, —
Верно, думала бедняжка, что вернулся витязь тот.

Но при виде незнакомца, осененная догадкой,
Дева кинулась в пещеру, чтобы скрыться в ней украдкой.
Автандил настиг беглянку и схватил могучей хваткой,
И она пред ним в испуге заметалась куропаткой.

Вырывалась и кричала, на пришельца не глядела,
Угодив к орлу в неволю, подчиниться не хотела,
Все какого-то на помощь призывала Тариэла,
И не мог ей долго витязь своего поведать дела.

Он твердил ей: "Успокойся! Я — простой Адамов сын!
Видел я, как роза мая увядает средь долин.
Расскажи, открой мне тайну, кто он, этот райский крин?
Зла тебе я не желаю, нужен сердцу он один!"

Дева, словно размышляя, говорила сквозь рыданья:
"Если в здравом ты рассудке, брось напрасные старанья!
Не простое это дело — описать его деянья,
Невозможного не требуй от меня повествованья.

Для чего, не понимаю, вышла я к тебе навстречу!
Описать перо не в силах эту душу человечью.
"Расскажи!" — ты мне прикажешь. "Нет! — стократно я отвечу. —
Не от счастья льются слезы, вот что я тебе замечу".

"Дева, ты меня не знаешь! Я объехал целый свет,
Тщетно витязя искал я и немало вынес бед.
Наконец тебя нашел я, — умоляю, дай ответ,
Расскажи про незнакомца: без него мне счастья нет!"

"Кто ты, витязь неизвестный? — зарыдала дева снова. —
В час, когда исчезло солнце, ты страшней мороза злого!
Мы с тобою длить не будем спора этого пустого.
Поступай со мной как хочешь, — не скажу тебе ни слова".

Витязь, деву заклиная, пал пред нею на колени,
Но, ни слова не добившись, изнемог он от молений,
И, объятый лютым гневом, прекратил мольбы и пени,
И клинок занес над девой в беспримерном исступленье.

"Ты умножила, — сказал он, — муку смертную мою!
Неужели ты не видишь, почему я слезы лью?
Коль не скажешь мне ни слова, бог свидетель, — пусть в бою
Так же недруг мой погибнет, как и я тебя убью!"

"Витязь, — дева отвечала, — средство выбрал ты дурное.
Рассказать тебе при жизни не могу я о герое.
Если ты меня заколешь, непреклонней буду вдвое.
Ибо что тебе откроет тело девы неживое?

Почему же ты не хочешь прекратить своих попыток?
Говорить мне запрещает горя вечного избыток.
Лучше ты меня прикончи, толку нет от этих пыток.
Разорви меня без страха, как ненужный людям свиток!

Ты не думай, что кончина мне, страдалице, страшна.
Море слез моих осушит, благодатная, она.
Жизнь моя — пучок соломы. Велика ли ей цена?
Что еще, тебя не зная, я сказать тебе должна?"

И тогда подумал витязь: "Чтобы нам договориться,
Нужно выбрать новый способ, ибо старый не годится".
Отпустил он незнакомку, дал слезам своим излиться
И сказал: "Зачем я, глупый, огорчил тебя, девица!"

Сел он в сторону, заплакал, не сказав ни слова боле.
Дева, сумрачная ликом, о своей грустила доле.
Были залиты слезами розы, выросшие в холе.
Наконец она вздохнула и смягчилась поневоле.

Зарыдала, пожалела незнакомца всей душой,
Но молчала, как и прежде, и была ему чужой.
Автандил заметил это и с поникшей головой
Встал пред девой на колени и воскликнул сам не свой:

"Дева, больше о доверье я молить тебя не смею!
Огорчил тебя я тяжко и об этом сожалею.
Но прошу тебя я, сжалься, будь заступницей моею,
Ибо семь грехов, не меньше, отпускается злодею.

Пусть слова мои вначале были гневны и сердиты, —
Пожалеть миджнура надо, вот что, девушка, пойми ты!
Без тебя мне в этом мире не останется защиты.
Душу я отдам за сердце, лишь меня не оттолкни ты!"

Лишь услышала девица на любовь его намек,
Во сто раз печальней стала, проливая слез поток.
И от горести сердечной цвет ланит ее поблёк,
И моленья Автандила наконец услышал бог.

Витязь понял: не случайно горем девушка объята,
Видно, девушку тревожит участь горестная чья-то!
Он сказал: "Жалеть миджнура даже враг обязан свято,
Ведь миджнур стремится к смерти, если к жизни нет возврата.

Я — миджнур, невольник страсти, в жизни мне ничто не мило.
Твоего ищу я друга по велению светила.
Там, где был я, даже туча никогда по проходила.
Но нашел сердца я ваши, и ко мне вернулась сила.

Образ витязя ношу я в глубине души моей.
Ради витязя скитаясь, я не вижу светлых дней.
Возврати же мне свободу, вырви душу из цепей,
Дай мне жить во имя счастья, а не можешь — так убей!"

И тогда девица стала благосклоннее, чем ране:
"Ты придумал лучший способ исцелить свое страданье.
Раньше спорил ты со мною и привел в негодованье,
А теперь нашел ты друга в столь великом испытанье.

Ты любовью заклинаешь, чтобы встретились вы, братья.
Как сестра, тебе, миджнуру, не способна отказать я.
Значит, здесь тебе усердно обещаюсь помогать я,
Значит, жизнь отдам тебе я, — что еще могу отдать я!

Если будешь ты отныне мне послушен навсегда, —
Знай: того, кого ты ищешь, повстречаешь без труда.
А поссоришься со мною — он исчезнет без следа,
И свершить своих желаний ты не сможешь никогда".

"Это дело, — молвил витязь, — сходно с притчею старинной:
Два каких-то человека шли дорогою пустынной.
Вдруг один, упав в колодец, стал захлебываться тиной,
А другой воскликнул сверху, воспылав душой невинной:

"Подожди меня, приятель! Нам не время расставаться!
Я пойду искать веревку, чтоб наверх тебе взобраться".
Тот, кто был внизу, в колодце, поневоле стал смеяться:
"Как могу не подождать я, если некуда деваться?"

Ты судьбы моей веревку держишь, милая сестра!
Если ты не пожелаешь, не увижу я добра.
Ты — бальзам больному сердцу. Сжалься, девушка, пора!
Кто с петлей на шее ходит, коль душа его бодра?"

"Витязь, — девушка сказала, — мне приятны эти речи.
Многих ты похвал достоин за свое чистосердечье.
Вижу я, что ты немало пострадал до нашей встречи.
Но не вечно будут длиться испытанья человечьи.

Здесь никто о незнакомце рассказать тебе не может,
Ничего ты не добьешься, если сам он не поможет.
Жди, покуда он вернется и надежды приумножит,
Пусть истерзанную розу холод больше на тревожит.

Я скажу тебе немного из того, что ты хотел:
Люди этого безумца называют Тариэл.
Я — Асмат, его рабыня, в чьей душе немало стрел,
Десять тысяч тяжких вздохов — незавидный мой удел.

Кроме этого, мой витязь, не узнаешь ничего ты.
Рыщет в поле он, безумец, полный горя и заботы.
Я питаюсь мясом дичи, что приносит он с охоты.
И не знаю я, как долго должен ждать теперь его ты.

Но советую тебе я дожидаться Тариэла.
Умолять его я буду настоятельно я смело;
Пусть он встретится с тобою, про свое расскажет дело,
Чтоб душа твоей любимой понапрасну не болела".

И миджнур повиноваться этой девушке решил.
Вдруг с реки донесся топот, плеск воды и звон удил,
И возник из влаги всадник, как светило из светил,
И отпрянул в глубь пещеры пораженный Автандил.

"Бог послал тебе удачу, — дева молвила герою. —
Поспеши скорей за мною, я тебя в пещере скрою,
Кто посмеет с ним тягаться, тот заплатит головою,
Я же так теперь устрою, что поладит он с тобою".

Дева, спрятав Автандила, с братом встретилась названым.
Витязь спешился и деве снова отдал лук с колчаном.
Слезы их текли рекою и сливались с океаном.
Автандил следил за девой и пришельцем долгожданным.

Лица их в слезах купались, янтарем казался лал.
Долго девушка рыдала, долго витязь с ней рыдал.
Наконец они умолкли и вошли под своды скал.
Взмах ресниц, как взмах кинжалов, слезы горя оборвал.

Автандил следил за ними сквозь расщелину провала.
Видит: тигровую шкуру дева брату разостлала.
Тариэл присел на шкуру и задумался устало,
И наполнились слезами глаз агатовые жала.

Дева высекла поспешно искру с помощью огнива,
Развела огонь и ужин приготовила на диво.
Тариэл, отрезав мяса, оттолкнул его брезгливо:
Он не мог смотреть на пищу, голодая терпеливо.

Повалился он на шкуру, задремал, заснул на миг,
Вдруг, чего-то испугавшись, испустил безумный крик,
Камнем в грудь себя ударил, застонал, угрюм и дик,
И Асмат над ним рыдала, истерзав ногтями лик.

"Что с тобой?" — она твердила. И ответил черноокий:
"Повстречался мне однажды государь один жестокий.
Он выслеживал в долине зверя, скрытого осокой.
Рать загонщиков по степи цепью двигалась широкой.

Горько было мне увидеть предающихся забаве!
Не приблизился к царю я, не примкнул к его облаве.
Бледный ликом, я укрылся от охотников в дубраве
И с рассветом удалиться посчитал себя я вправе".

И тогда сказала дева, зарыдав еще сильней:
"Ты скитаешься в трущобах посреди лесных зверей,
Никого ты знать не хочешь, убегаешь от людей,
Пропадаешь ты без пользы для возлюбленной твоей!

По лицу земли скитаясь и блуждая по пустыне,
Как ты преданного друга не нашел себе доныне?
Он бы странствовал с тобою, утешал бы на чужбине...
Коль умрете вы с царевной, что за толк в твоей гордыне?"

"О сестра, — ответил витязь, — ты исполнена участья,
Но на свете нет лекарства от подобного несчастья.
Не пришел еще собрат мой в этот мир, где должен пасть я,
Смерть — одна моя отрада, признаю ее лишь власть я.

Под несчастною планетой только я один рожден.
Не найти мне в мире друга, как ни дорог сердцу он.
Кто мое разделит горе? Кто услышит горький стон?
Лишь одной тобой, сестрица, я утешен и смирен".

И тогда сказала дева: "Не сердись на слово это.
Бог меня к тебе приставил для разумного совета.
Я тебе открою, витязь: есть на лучшее примета.
Свыше сил нельзя томиться отрешенному от света".

"Объяснись, — ответил витязь, — я тебя не понимаю.
Кто поможет мне скитаться по неведомому краю?
Создал бог меня несчастным, оттого я и страдаю,
Оттого похож на зверя, прежний облик свой теряю".

И тогда Асмат сказала: "Хоть тебе и недосуг,
Но клянись мне головою, что, когда найдется друг,
Тот, который за тобою будет ездить для услуг, —
Ты ему не пожелаешь ни опасностей, ни мук".

И тогда ответил деве этот витязь светлолицый:
"Если я его увижу, то, клянусь моей царицей,
Зла ему не пожелаю, не коснусь его десницей,
Но за преданность и дружбу отплачу ему сторицей".

Встала девушка, ликуя, и пошла за Автандилом.
"Он не злобствует, — сказала, — будь ему собратом милым!"
И когда предстал пришелец перед витязем унылым,
Тариэлу показался он сверкающим светилом.

Словно два огромных солнца, словно две больших луны,
Были витязи друг к другу в этот миг устремлены.
Что пред ними цвет алоэ, древо райской стороны?
Семь планет и те бледнели, видя братьев с вышины!

Обнялись, поцеловались, хоть и виделись впервые,
И скрестили, обнимаясь, несгибаемые выи.
Капли слез в очах блеснули, в розах — перлы снеговые:
То уста горят, как розы, — нет, как яхонты живые!

Пожимая руку гостя, витязь с ним уселся рядом.
Трудно было им не плакать, смертной мукою объятым.
"Полно, братья, убиваться, — говорила дева взглядом, —
Не скрывайте свет светила, не поите душу ядом!"

В стужу роза Тариэла, охладев, не умерла.
Он спросил: "Какую тайну ты скрываешь в мире зла?
Кто ты сам? Откуда родом? Где Асмат тебя нашла?
О себе скажу, что мною даже смерть пренебрегла".

И тогда ему ответил Автандил красноречивый:
"Тариэл, прекрасный витязь! Лев могучий и учтивый!
Я сюда к тебе приехал из Аравии счастливой.
Жжет меня огонь любовный, пламя страсти молчаливой!

Дочь царя меня пленила, обладательница трона.
Крепкорукими рабами ныне ей дана корона.
Ты меня однажды видел, — вспомни, как во время оно
Царских воинов побил ты, не отдав царю поклона.

За тобою на охоте царь послал своих рабов.
Ты сидел и, горько плача, не откликнулся на зов.
Рассердился наш владыка, приказал устроить лов,
Обагрил ты поле кровью, взвил коня и был таков!

Ты меча тогда не вынул, плетью ты рубил с размаха,
Но и след твой обнаружить не могли мы в груде праха.
Ты исчез, подобно каджу, улетел ты, словно птаха.
Царь был взбешен, а дружина обезумела от страха.

Закручинился владыка — избалован царский разум!
Чтоб найти тебя, к народу обратился царь с указом,
Но никто тебя доселе ни одним не видел глазом, —
Даже та, пред кем померкнут и эфир и солнце разом.

И сказала мне царица: "Коль узнаешь ты о нем,
Мы с тобою, мой любимый, будем счастливы вдвоем!"
Приказала мне три года убиваться день за днем,
И не диво ли, что жив я, сожигаемый огнем?

Я людей, тебя встречавших, не видал еще доселе,
Лишь разбойников я встретил, что пленить тебя хотели, —
Одного побил ты плетью, он уж дышит еле-еле,
Два другие мне решились рассказать об этом деле".

И тогда припомнил витязь бой с рабами Ростевана:
"Стародавний этот случай вспоминаю я туманно.
Ты с царем седобородым там стоял в средине стана,
Я ж, о деве вспоминая, плакал в поле неустанно.

Для чего, не понимаю, был вам нужен Тариэл?
Вы охотой забавлялись, я же плакал и скорбел.
И царю, когда он силой захватить меня хотел,
Вместо пленника досталась только груда мертвых тел.

Но, когда за мной в погоню повелитель твой пустился,
На него поднять оружье я, подумав, не решился.
Не сказав ему ни слова, я поспешно удалился,
Конь мой несся невидимкой, — с кем бы он еще сравнился?

От назойливых, мой витязь, улетаю я мгновенно,
Тот, кто гонится за мною, отступает неизменно.
Люди, кроме тех хатавов, что вели себя надменно,
Враждовать со мной не смеют и ведут себя смиренно.

Ныне ты как друг явился, сердцу твой приятен вид.
Ты подобен кипарису, солнцелик и именит.
И хотя ты вынес много затруднений и обид,
Человек бывает редко всемогущим позабыт".

Автандил ему ответил: "Я похвал твоих не стою,
Славословия приличны одному тебе, герою,
Ибо ты — прообраз солнца, что восходит над землею, —
Не затмить твое сиянье даже мукою земною!

Ту, что сердце мне пленила, забываю в этот день я,
Для тебя я отрекаюсь от любовного служенья.
С хрусталем я не сравняю драгоценные каменья,
Оттого тебя не брошу до последнего мгновенья".

Тариэл воскликнул: "Витязь, вижу твой сердечный нрав!
На любовь твою и дружбу мало я имею прав.
Но миджнур миджнура любит — это общий наш устав.
Чем воздать тебе смогу я, от любимой оторвав?

Ты искать меня пустился по велению любимой,
И нашел меня ты ныне, силой божией хранимый.
Но, коль свой рассказ начну я, по лицу земли гонимый,
Опалит мне душу снова пламя скорби нестерпимой".

И сказал девице витязь, лютым пламенем объятый:
"Дева, в горестных скитаньях не покинула меня ты,
Знаешь ты, что я не в силах возвратить моей утраты...
Ныне этот юный витязь опалил меня трикраты.

Если друг возлюбит друга, то, не мысля о покое,
Он готов во имя дружбы бремя вынести любое.
Чтоб спасти одно созданье, должен бог казнить другое.
Сядь, мой витязь, расскажу я про житье мое былое.

Сядь и ты, — сказал он деве, — и со мною здесь побудь.
Как начну терять сознанье, окропи водою грудь.
Плачь, печалься, если очи суждено мне здесь сомкнуть,
Вырой темную могилу, проводи в последний путь".

Сел на землю он и плечи обнажил рукой могучей,
И померк, подобно солнцу, занавешенному тучей,
И, открыть уста не в силах, изнемог в печали жгучей,
И холодные ланиты оросил слезой горючей.

"О возлюбленная дева! — он рыдал, тоской объят. —
Жизнь моя, моя надежда и услада из услад!
Кто срубил тебя, алоэ, украшающее сад?
Как ты, сердце, не сгорело, истомленное стократ?"