Абульхасан Рудаки - Ирано-таджикская поэзия

Раз из Омана прибыл человек,
Он обошел весь мир за долгий век.

Таджиков, тюрков и руми встречал он,
Все, что узнал у них, запоминал он.

Всю жизнь он странником бездомным был.
Но в странствиях он мудрость накопил.

Он был, как дуб могучий, по при этом
Не красовался ни листвой, ни цветом,—

Убог и нищ, лишь разумом богат.
Халат его был в тысяче заплат.

Томимый голодом, изнемогал он,
И от жары и жажды высыхал он.

Вот он явился в городе одном,
Где некий муж великий был царем.

Страннолюбив и чужд мирской забавы,
Тот царь хотел себе лишь доброй славы.

Велел пришельца шах во двор впустить,
Насытить, в бане мраморной омыть.

И, пыль и пот отмывши в царской бане,
Предстал он перед шахом на айване,

Приветствие султану возгласил
И руки на груди своей сложил.

А царь: «Поведай, из каких ты далей?
Какие беды к нам тебя пригнали?

Что в мире видел ты за долгий век?
Ответствуй нам, о добрый человек!»

Открыл уста пришелец: «О владыка!
Тебе да будет в помощь бог великий!

Я долго по стране твоей блуждал
И — честь тебе — несчастных не видал.

Не пьянствуют здесь, дух святой бесславя:
Закрыты кабаки в твоей державе.

И людям здесь обиду причинять
Запрещено, хоть негде пировать;

Зато в стране народ живет счастливо!» —
Так говорил пришлец красноречиво,

Как будто перлы сыпал океан…
Пленен его речами был султан,

Он гостя посадил с собою рядом
И милостей его осыпал градом.

Тот жизнь свою владыке рассказал
И ближе всех душе султана стал.

И в сердце шахском родилось решенье:
Пришедшему вручить бразды правленья.

«Но нужно постепенно! — думал он,—
Чтоб я в глазах вельмож не стал смешон.

Сперва в делах я ум его проверю,
А уж потом печать ему доверю!»

Печали тот испытывает гнет,
Кто власть бездарным в руки отдает.

Судья, ты взвесил приговор сначала б,
Чтоб не краснеть от укоризн и жалоб.

Обдумай все, кладя стрелу на лук,
А не тогда, как выпустишь из рук.

Проверь сперва, — завещано от века,—
Как мудрого Юсуфа, человека.

Пока его познаешь — целый год
И даже больше времени пройдет.

Так изучал пришельца шах. На диво,
Он видит, честен муж благочестивый:

Нрав добрый, золотая голова,
Знаток людей, не ронит зря слова.

Разумней всех вельмож, исполнен миром.
И сделал царь тогда его вазиром.

Стал править царством этот человек
Так мудро, будто правил целый век.

Так все привел он под своё начало,
Что ни одна душа не пострадала.

Ни разу повода дурным словам
Он не дал. Рты закрыл клеветникам.

Не видя в нем изъяна ни на волос,
Завистник трепетал, клонясь, как колос.

Правитель новый солнцем всех согрел,
Вазир же старый завистью горел.

В том мудреце не находя изъяна,
Наклеветать не мог он невозбранно.

А праведник и клеветник-злодей —
Как бронзовый сосуд и муравей.

Хоть муравья сосудом придавили,
Да бронзу муравей прогрызть не в силе.

И было два гулама у царя,
Красивых, словно солнце и заря;

Как солнце и луна; а ведь на свете
Им равный светоч не рождался третий.

Сказал бы ты: у них лицо одно
В другом, как в зеркале, отражено.

Мудрец очаровал юнцов речами,
Невольно овладел он их сердцами.

Они, увидя добрый прав его,
Искали дружбы мудреца того.

И, сердцем чуждый низкому желанью,
Сам поддался мудрец их обаянью.

Дабы духовный охранить покой,
Беги, о мудрый, зависти людской!

Будь сдержанным, дружи с людьми простыми,
Чтоб клеветник твое не пачкал имя.

Вазир гуламов этих полюбил,
Для чистой дружры сердце им открыл.

Завистник, дружбой возмущен такою,
Явился к шаху с гнусной клеветою.

Сказал: «Не знаю — кто он, кем рожден,
Но честно жить у нас не хочет он.

Чужак он, странник, здесь корней лишенным,
Что царь ему? Что царство и законы?

Он двух твоих рабов сердца пленил
И с ними в связь развратную вступил.

Имея власть н руках, не зная страха,
Бродяга сей позорит имя шаха,

А милостей твоих мне не забыть,
И я не мог его проделок скрыть.

Я долго сам сначала сомневался,
Пока до гнусной правды не дознался.

Один слуга мой верный наблюдал,
Как он их, улыбаясь, обнимал.

Ты сам, о царь мой, можешь убедиться!»
Вот так на свете клевета родится.

Пусть подлый злопыхатель пропадет,
Пусть клеветник отрады не найдет.

В сопернике он мелочь замечает,
Пожар из малой искры раздувает.

Три щепки подожжет — и запылал
Огонь, и дом, и двор, и сад объял.

Царь выслушал донос. И запылал он,
Как на огне котел, заклокотал он.

Кровь дервиша он пролить хотел,
Но гнев смирил, собою овладел.

Вскормленного тобою человека
Казнить — постыдным числится от века.

Насильем света правды не добыть
И правосудия не совершить.

Не оскорбляй вскормленного тобою!
С ним связан ты и честью и судьбою.

Безумие пролить живую кровь,
Того, кому ты оказал любовь.

Кого приблизил к своему айвану,
Найдя в нем доблесть, чуждую изъяну.

О всех его делах дознайся сам
И на слово не верь клеветникам.

Царь подозренья черные скрывал,
Сам за визиром наблюдать он стал.

Ты, мудрый, помни: сердце — тайн темница,
Коль тайна вырвется — не возвратится.

Стал он дела вазира изучать,
Изъяна отыскать хотел печать.

И вот случайно тайны он коснулся,
Вазир его гуламу улыбнулся.

Когда людей связует душ сродство,
Невольно взгляды выдают его.

И как не может Деджлою напиться
Водяночный, что жаждою томится,

Так на вазира юный раб глядел…
И в этом царь недоброе узрел.

Но гнев свой укротил он и спокойно
Сказал вазиру: «О мой друг достойный!

Досель светила мудрость мне твоя,
Тебе бразды правленья вверил я.

Я чтил твой дух и разум твой высокий,
Но я не знал, что ты не чужд порока.

Нет, не к лицу тебе, увы, твой сан!..
Виновен в этом сам я — твой султан.

Змею вскормившего удел печален,
Он будет рано ль, поздно ли ужален».

Главой поник в раздумье муж-мудрец
И так царю ответил наконец:

«Я не боюсь наветов и гонений,
У вас не совершал я преступлений.

Не знаю я, ты в чем меня винишь,
И не пойму, о чем ты говоришь!»

Шах молвил: «Чтоб исчезла тень сомненья,
Ты и в лицо услышишь обвиненье».

И здесь, вазира старого навет
Открыв, спросил: «Что скажешь ты в ответ?»

Тот молвил: «Спор внимания не стоит!
Завистник подо мной подкопы роет.

Он должен был мне место уступить…
И разве может он меня хвалить?

Ты, государь, сместив, его обидел…
Он в тот же час врага во мне увидел.

Неужто царь, прославленный умом,
Не знал, что станет он моим врагом?

До дня Суда он злобы не избудет,
И лгать всю жизнь, и клеветать он будет.

И я тебе поведаю сейчас
Когда-то мною читанный рассказ.

Невольно мне он в память заронился:
Иблис сновидцу некому приснился.

Он обликом был светел, как луна,
Высок и строен телом, как сосна.

Спросил сновидец: «Ты ли предо мною
Столь ангельского блещешь красотою?

Как солнце, красота твоя цветет,
А ты известен в мире как урод.

Тебя художник на стене чертога
Уродиной малюет длиннорогой».

Бедняга див заохал, застонал
И так ему сквозь слезы отвечал:

«Увы, мой лик художник искажает.
Он враг мне, ненависть ко мне питает!»

Поверь, мой шах, я чист перед тобой,
Но враг мой искажает облик мой.

От зависти и злобы, как от яда,
Бежать, мой шах, за сто фарсангов надо.

Но не опасен гнев твой мне, о шах,
Кто сердцем чист, тот смел всегда в речах.

Где мухтасиб идет, лишь тот горюет,
Кто гирями неверными торгует.

И так как только с правдой я дружу,
На клевету с презреньем я гляжу!»

Царь поражен был речью этой смелой,
Душа его от гнева пламенела.

«Довольно, — крикнул он, — не обмануть
Тебе меня! Увертки позабудь.

Мне не нашептано клеветниками,
Нет, все своими видел я глазами.

Средь сонма избранных моих и слуг
Ты не отводишь глаз от этих двух».

И засмеялся муж велеречивый:
«Да, это правда, о мой шах счастливый.

Скрыть истину мне запрещает честь,
Но в этом тонкий смысл сокрытый есть.

Бедняк, что в горькой нищете страдает,
С печалью на богатого взирает.

Цвет юности моей давно увял,
Я жизнь свою беспечно растерял.

На красоту, что юностью богата,
Любуюсь. Сам таким я был когда-то.

Как роза цвел, был телом как хрусталь,
Смотрю — и в сердце тихая печаль.

Пора мне скоро к вечному покою…
Я сед, как хлопок, стан согбен дугою.

А эти плечи были так сильны,
А кудри были, словно ночь, черны.

Два ряда жемчугов во рту имел я,
Двумя стенами белыми владел я.

Но выпали они, о властелин,
Как кирпичи заброшенных руин.

И я с тоской на молодость взираю
И жизнь утраченную вспоминаю.

Я драгоценные утратил дни,
Осталось мало, минут и они!»

Когда слова, как перлы, просверлил он,
Как будто книгу мудрости открыл он.

Шах посмотрел на мощь своих столпов,
Подумав: «Что есть выше этих слов?

Кто мыслит так, как друг мой, благородно,
Пусть смотрит на запретное свободно.

Хвала благоразумью и уму,
Что я обиды не нанес ему.

Кто меч хватает в гневном ослепленье,
Потом кусает руки в сожаленье.

Вниманье оклеветанным являй,
Клеветников же низких покарай!»

И друга честью он возвысил новой,
Клеветника же наказал сурово.

И так как мудр, разумен был вазир,
Не позабыл того султана мир.

Пока был жив, он был хвалим живыми
И доброе, уйдя, оставил имя.
*
Тот шах, что в вере истинной живет,
Рукою правды счастья меч берет.

Таких не знал я, кроме сына Са'да,
Средь нынешнего общего разлада.

Как древо райское — ты, славный шах!
Ты — верных сень на жизненных путях!

Хотел я, чтоб Хумай ширококрылый
Отрадой озарил мой дом унылый.

Но разум говорит — Хумая нет…
И к дому шаха я иду на свет.

Спаси владыку, вечный вседержитель,
И доброй сей земли храни обитель.

Молю тебя за шаха и людей,
Да не лиши их милости твоей!
*
Не торопись виновного казнить,
Потом не сможешь голову пришить.

Тот царь, в котором правды свет не тмится,
От просьб о помощи не утомится.

Та голова для власти не годна,
Что лишь пустой надменностью полна.

Не будь в боях с врагом нетерпеливым,
Разумным будь во всем, неторопливым,

Лишь тот в совете — солнце, в битвах —
Кто разумом смирять умеет гнев.

А если силы злобы и досады
Свои войска выводят из засады,

И честь и веру — всё они сметут,
От этих дивов ангелы бегут.
*
По шариату воду пить — не грех,
Злодея по суду казнить — не грех.

Кто по закону казни лишь достоин,
Казни его, не бойся, будь спокоен.

Но если ои семьей обременен,
Раскаявшись, пусть будет он прощен.

Преступник за вину свою в ответе,
Но не должны страдать жена и дети.
*
Ты войском обладаешь, сам ты смел,
Но не вводи войска в чужой предел.

Султан, в надежном замке отсидится,
А подданный несчастный разорится.
*
Сам узников расспрашивай своих,
Быть может, есть невинные средь них.
*
Когда у вас умрет купец чужой,
Забрать его богатство — грех большой.

Пятно бесчестья на султана ляжет,
Родня, умершего оплакав, скажет:

«Он, бедный, умер среди чуждых стран,
А все добро его забрал тиран!»

Помысли, мудрый, о его сиротах,
Подумай — нищета и голод ждет их.

Полвека в доброй славе можно жить
И делом низким имя омрачить.

Цари, что вечной славой засияли,
У подданных добра не отнимали.

А тот, кто отбирал, — грабитель он,
Будь он над всей вселенной вознесен.

Муж благородный в бедности скончался,
Он хлебом бедняков не объедался.
*
Слыхал я: некий повелитель был,
Из грубой бязи платье он носил.

Ему сказали: «О султан счастливый,
Китайские б шелка носить могли вы!»

«Зачем? Я добрым платьем облачен!
Шелк — это роскошь, — так ответил он.—

Харадж я собираю для того ли,
Чтоб наряжаться, в неге жить и в холе?

Когда, как женщина, украшусь я,
Угаснет доблесть ратная моя.

Когда бы суета владела мною,
Что стало б с государственной казною?

Не для пиров и роскоши казна —
Она для мощи воинской нужна».
*
Султаном обездоленная рать
Не станет государство охранять.

Коль враг овец крестьянских угоняет,
За что султан с крестьян харадж взимает?

И будет ли народ царя любить,
Коль царь страну не может защитить?

Когда народ, как яблоня, ухожен,
Тогда лишь урожай его возможен.

И ты его под корень не руби
И, как глупец, себя не погуби.

Тот подл, кто меч над подданным подымет,
Кто зернышко у муравья отнимет.

А царь, не угнетающий людей,
Награду примет от судьбы своей.

Ты пуще стрел остерегись рыданий
Людей под гнетом непосильной дани!
*
Коль можешь миром покорить страну,
Не затевай напрасную войну.

О смерти помни, мощь и славу множа.
Ведь капля крови царств земных дороже.

Джамшид великий как-то, я слыхал,
У родника на камне начертал:

«Здесь сотни сотен жажду утоляли
И, не успев моргнуть, как сон, пропали.

Мы покорили царства всей земли,
Но взять с собой в могилу не могли!»
*
Когда враги в полон к тебе попали,
Ты не терзай их, хватит с них печали.

Кто покорился, с миром пусть живет.
Кровь пролитая небу вопиет.

Дара однажды, воин знаменитый,
Охотясь на горах, отстал от свиты.

И увидал он, оглядясь кругом,
Что муж-пастух бежит к нему бегом.

И вот Дара подумал благородный:
«Не зло ли умышляет сей негодный.

Сейчас его стрелой я поражу,
Предел его стремленью положу…»

«О властелин Ирана и Турана! —
Пастух воскликнул, страхом обуянный.—

Всю жизнь я службу царскую несу,
Твоих коней отборных я пасу!»

Дара, слугу увидев, рассмеялся:
«О дурачок, добро, что ты назвался.

Видать, Суруш судьбу твою хранил,
Ведь чуть было тебя я не убил!»

С улыбкою сказал пастух смиренно:
«Советом не побрезгуй, царь вселенной!

Тот царь не будет в мире знаменит,
Что друга от врага не отличит.

Знать должен слуг своих ты, царь великий,
И в этом суть могущества владыки.

Ты часто звал к себе меня, о шах,
Расспрашивал меня о табунах.

Навстречу я бежал к тебе любовно,
А ты — за лук, как будто враг я кровный!

Из тысячного табуна любой
Скакун на свист предстанет предо мной.

Чтоб помнить всех, в делах мирских участвуй
Хоть раз в году, мой царь, общайся с паствой

И помни: участь подданных плоха
В краю, где царь глупее пастуха!»
*
Не ставь, султан, престол свой на Кейване,
Там не услышишь стонов и рыданий.

Спи чутко, чтобы слышать крик истца
На ложе неги, за стеной дворца.

Кто злую власть клянет, ее насилье,
Знай — он клянет твой гнет, твое насилье.

Не пес полу прохожего порвал,
А муж, что пса такого воспитал.

Речь Саади, как меч в его деснице.
Рази! И пусть нечестье покорится!

Разоблачай бесстрашно злость и ложь,
Ведь ты не грабишь, взяток не берешь.

Перед корыстью мира не склоняйся
Иль с мудростью и правдой попрощайся.
*
Иракский царь, что захватил полмира,
У врат своих услышал речь факира:

«Эй, царь! Внимай истцам у врат дворца!
Ты сам — проситель у дверей творца!»
*
Когда не хочешь жить со счастьем в ссоре —
Иди, спасай людей из бездны горя.

Был не одни повергнут падишах
Стенаньями народными во прах.

В прохладе, в полдень, дремлешь ты, не зная,
Что гибнет странник, от жары сгорая.

Пусть небо правосудие свершит,
Коль в мире правосудие молчит.

Поведал древле муж благочестивый:
Был у Абдулазиза сын счастливый.

Он драгоценным камнем обладал,
Что, словно солнце, и во тьме блистал.

Игрою дивной изумлял он взоры,
Вселенной темной расширял просторы.

И вот в стране случился недород,
И страшный голод наступил в тот год.

Сын ал-Азиза, бедствие такое
Увидя, пребывать не мог в покое.

Ведь мужу честному не до еды
При виде общей муки и беды.

И продал камень он без сожаленья,
Чтоб прекратить народные мученья.

Хоть он без счета денег получил,
Но все в одну неделю расточил.

Его вельможи горько упрекали:
«О шах! Какой вы камень потеряли!

Увы, такой ущерб невосполним!..»
И тихо, строго он ответил им:

«Противны государю украшенья,
Когда страна изнемогла в мученье.

Вез камня я кольцо носить могу,
Чтоб пред голодными не быть в долгу!»

Велик тот царь, что роскошь презирает,
Но подданных от бедствий охраняет.

Муж благородный радостей нигде
Не ищет, коль парод его в беде.
*
Когда правитель дремлет недостойный,
Не думаю, чтоб спал бедняк спокойно.

Когда ж владыка мудрый бодро бдит,
Тогда и люд простой спокойно спит.

Хвала аллаху, что такого склада
Разумное правленье сына Са'да!

И смуты здесь при нем не закипят;
Здесь смуту сеет лишь красавиц взгляд!

Пять пли шесть двустиший в обаянье
Вчера держали некое собранье.

И пели мы: «Я счастие познал!
Ее вчера в объятьях я держал.

И, увидав, что сном опьянена,
Склонилась головой моя луна.

Сказал я: «О проснись же на мгновенье,
Дай слышать голос сладкий, словно пенье.

О смута века — время ль нынче спать?
Давай вино веселья пить опять!»

Она спросонья: «Смутой называешь
Меня и мне не спать повелеваешь?

Не знаешь разве ты, что смута спит,
Когда владыка истинный царит?»

В преданьях наших древних я читал:
Когда Тукла престол Занги приял,

Хоть человеком сам он был незнатным,
Но правил мудро царством необъятным.

Учась у древних, к правде устремлен,
Он правды чистой утвердил закон.

И своему мобеду благородный
Сказал: «И жив… И жизнь ушла бесплодно.

Отец, хочу я на покой уйти,
Итог Познанью жизни подвести.

Владыка, умирая, все теряет,
А счастье лишь отшельник обретает».

Мобед же, чья душа была светла,
Вспылив, сказал: «Довольно, о Тукла!

Ты знай, наш тарикат — служенье людям
Его в молитвах мы искать но будем.

Пускай на троне царском ты сидишь,
И здесь — суфий ты истый и дервиш.

Отшельничество — истины не мера,
В делах лишь добрых истинная вера!

Дела для тариката нам нужны,
Слова без действий смысла лишены.

Деяний власяницу под Кабою
Пусть носят вознесенные судьбою!»

Пред старым другом о беде великой
В слезах румийский говорит владыка:

«Хозяйничает враг в моей стране…
Одна осталась крепость эта мне!

В законах правды воспитал я сына,
Чтоб по себе оставить властелина,

Но яростный напор враждебных сил
Моей десницы локоть сокрушил.

Беда над государством распростерлась…
Душа моя от мук во прах истерлась.

Дай мне совет — где силу мне собрать,
Чтобы из царства выгнать вражью рать?»

Мудрец ответил: «О душе подумай!
Не предавайся горести угрюмой.

Есть крепость у тебя. Когда умрешь,
С собой и эту крепость не возьмешь.

Что мог, для царства сделал все ты…
Пусть сын твой примет все твои заботы!

Мир целый взять и выпустить из рук —
Напрасный этот труд не стоит мук.

Не обольщайся жизнью быстротечной.
К уходу приготовься, к жизни вечной.

Ведь были Фаридун, Заххак и Джам —
Владыки, что прославили Аджам.

И все исчезли. Персти — персть награда.
Один лишь в мире вечен трон Изада.

Конец постигнет всех земных владык,
Любого, как бы ни был он велик.

Пусть власть над миром утвердить он тщится,
Умрет он — все величье истребится.

Но души тех, чья жизнь в добре тверда,
Благословенны будут навсегда.

Но по себе и праха не оставит,
Кто век свой добрым делом не прославит.

Взрасти добра и щедрости сады,
Дабы вкусить от жизни сей плоды.

Твори добро теперь, иль поздно будет —
Гореть в геенне вечной злых осудят.

Тот, кто добро творит всю жизнь, лишь тот
Величье истинное обретет.

Но, как изменник, казни пусть страшится,
Кто делать дело доброе боится.

«Эй, раб! — суровый прозвучит упрек,—
Остыла печь! Ты хлеба не испек!»

Не слабоумье ль прахом жизнь развеять —
Вспахать поля и позабыть засеять?

Муж некий в Шаме в горы удалился,
Оставил мир, и пещере поселился.

Там, в созерцанье погрузясь душой,
Постиг он свет, и счастье, и покой.

В дервишеском обличье величавом
Он звался Худадуст, был ангел правом.

И на поклон, как к Хызру самому,
Великие с дарами шли к нему.

Но не прельщен мирскою суетою,
Смирял он дух свой мудрой нищетою.

Блажен, кто плоть в лишениях влачит,
Не внемля, как она «давай» кричит.

А в том краю, где жил он одиноко,
Народом правил некий царь жестокий.

В насильях, в грабеже неумолим,
Он злой тиран был подданным своим.

Все жили в страхе, плача и печалясь,
Иные, все покинув, разбегались;

В другие царства от него ушли
И славу о тиране разнесли.

Другие ж — по беспечности — застряли
И день и ночь султана проклинали.

В стране, где черный царствует злодей,
Улыбок не увидишь у людей.

Порой тиран к отшельнику являлся,
Но тот лицом от шаха отвращался.

И царь сказал ему: «О светоч дня,
Не отворачивайся от меня

С презреньем, с беспредельным отвращеньем
Я с дружеским пришел расположеньем.

Считай, что я — не царь перед тобой!
Ужель я хуже, чем бедняк любой?

Мне от тебя не нужно почитанья,
Ты мне, как всем, дари свое вниманье».

И внял ему отшельник и в сердцах
Сказал сурово: «Выслушай, о шах.

В тебе — источник бедствия народа,
А мне любезны радость и свобода.

Ты — враг моих друзей. И не могу
Я другом стать моих друзей врагу.

С тобой сидеть мне рядом непотребно,
Тебе и небо вечное враждебно.

Уйди, не лобызай моих ты рук!
Стань другом беднякам, кому я друг!

И хоть сдерешь ты с Худадуста кожу,
И на огне тебе он скажет то же.

Дивлюсь, как может спать жестокий шах,
Когда томится весь народ в слезах!»
*
О царь, не угнетай простой народ,
Знай: и твое величие пройдет.

Ты слабых не дави. Когда расправят
Они свой стан, они тебя раздавят.

Знай — не ничтожна малого рука!
Иль ты не видел горы из песка?

Где муравьи все вместе выступают —
То льва могучего одолевают.

Хоть волос тонок, если ж много их —
И цепь не крепче пут волосяных.

Творишь насилье ты, неправо судишь.
Но помни — сам беспомощен ты будешь.

Душа дороже всех богатств земных,
Казна пустая лучше мук людских.

Нельзя над бедняками издеваться,
Чтоб не пришлось в ногах у них валяться
*
Терпи, бедняк, тирана торжество…
День будет: станешь ты сильней его.

Будь, мудрый, щедр, подобно вешней туче
Рука щедрот сильней руки могучей.

Встань, молви: «Улыбнитесь, бедняки!
Мы скоро вырвем изверга клыки!»
*
Звук барабана шаха пробуждает,
А жив ли, нет ли сторож — он не знает.

Рад караванщик — кладь его цела,
Пусть ноют раны на спине осла.

Не зная бедствий, весь свой век живешь
Что ж помогать несчастным не идешь ты?

Здесь, о жестокосердые, для вас
Рассказ я в поучение припас.

Такой в Дамаске голод наступил,
Как будто бог о людях позабыл.

В тот год ни капли не упало с неба,
Сгорело все: сады, посевы хлеба,

Иссякли реки животворных вод,
Осталась влага лишь в глазах сирот.

Не дым, а вздохи горя исходили
Из дымоходов. Пищи не варили.

Деревья обезлиствели в садах,
Царило бедствие во всех домах.

Вот саранчи громады налетели…
И саранчу голодных толпы съели.

И друга я в ту нору повстречал,—
Он, как недужный, страшно исхудал,

Хоть он богатствами владел недавно,
Хоть был из знатных муж тот достославный.

Его спросил я: «Благородный друг,
Как бедствие тебя постигло вдруг?»

А он в ответ: «С ума сошел ты, что ли?
Расспрашивать об этом не грешно ли!

Не видишь разве, что народ в беде,
Что людям нет спасения нигде,

Что не осталось ни воды, ни хлеба,
Что стопы гибнущих не слышит небо?»

А я ему: «Но, друг, ведь ты богат!
С противоядием не страшен яд.

Другие гибнут, а тебе ль страшиться?
Ведь утка наводненья не боится».

И на меня, прищурившись слегка,
Взглянул он, как мудрец на дурака:

«Да — я в ладье! Меня разлив не тронет!
Но как мне жить, когда народ мой тонет?

Да, я сражен не горем, не нуждой —
Сражен я этой общею бедой!

При виде мук людских я истомился,
О пище позабыл и сна лишился.

Я голодом и жаждой не убит,
Но плоть мою от ран чужих знобит!

Покой души утратит и здоровый,
Внимая стонам горестным больного.

Ведь ничего здесь люди не едят!..
И пища стала горькой мне, как яд».

Муж честный не смыкает сном зеницы
В то время, как друзья его в темнице.

Однажды ночью весь почти Багдад
Был океаном пламенным объят.

И некто ликовал средь искр и дыма,
Что сам он цел и лавка невредима.

Мудрец ему сказал: «О сын тщеты!
Лишь о себе заботой полон ты!

Ты рад тому, что все вокруг сгорело,
Что лишь твоя лавчонка уцелела?»

Бездушный лишь спокойно ест и пьет
В те дни, как голодает весь народ.

И как богач не давится кусками,
Когда бедняк питается слезами?

Во дни беды — бедой людей болей,
Дели с другими тяжесть их скорбей!

Друзья не спят, хоть к месту доберутся,
Когда в степи отставшие плетутся.

Пусть мудрый царь заботится везде,
Где труженика видит он в беде:

Осел ли дровосека вязнет в глине
Иль заблудился караваи в пустыне.

Ты, мудрый, внемля Саади, поймешь:
Посеяв терн, жасмина не пожнешь!
*
Слыхал ли ты преданий древних слово
О злых владыках времени былого?

В забвенье рухнул их величья свод,
Распались их насилие и гнет!

Что ж он — насильник — в мире добивался?
Бесследно он исчез, а мир остался.

Обиженный в день Страшного суда
Под сень Иездана станет навсегда.

И небом тот храним народ счастливый,
Где царствует владыка справедливый.

Но разоренье и погибель ждет
Страну, где в лапы власть тиран берет.

Служить тирану муж не станет честный.
Тиран на троне — это гнев небесный.

Султан, твое величье создал бог,
Но знай: он щедр, но и в расплате — строг.

Ты горше нищих будешь там унижен,
Коль будет слабый здесь тобой обижен!

Позор царю, коль он беспечно спит,
Когда в стране насилие царит.

Во всех заботах бедняков участвуй,
Будь с ними как пастух заботлив с паствой.

А если в царстве правды глас умолк,
То шах для стада не пастух, а волк.

Когда от сердца он добро отринет,
Он мир с недобрым будущим покинет.

Воспрянут люди. Бедствия пройдут,
А извергов потомки проклянут.

Будь справедливым, чтоб не проклинали!
Чтоб век твой добрым словом поминали!