Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2
Для монахини Уцусэми министр выбрал изысканное платье из зеленоватого шитья и к нему еще два: желтое и светло-розовое.
Всем дамам Гэндзи отправил письма, в которых просил облачиться в эти наряды в один и тот же день. Разумеется, ему не терпелось узнать, к лицу ли им новые платья.
Дамы постарались ответить как можно изящнее и щедро одарили гонцов. Дочь принца Хитати жила дальше всех, в Восточной усадьбе, потому и дары ее должны были быть самыми роскошными, а поскольку особа эта никогда не забывала приличий, гонец получил великолепное женское платье цвета «керрия» с засаленными от долгой носки рукавами, которое без нижнего одеяния напоминало пустую скорлупку цикады.
Ответ она написала на толстой и пожелтевшей от времени бумаге «митиноку», пропитанной благовониями:
«Получила Ваш дар, и еще печальнее стало…
О китайский наряд!
Облачилась в него, но обида
Прежняя в сердце.
И его возвращаю тебе,
Рукава омочив слезами…»
Почерк у нее был удивительно старомодный. Министр так долго разглядывал письмо, что госпожа Мурасаки стала подозрительно на него посматривать: «Что там такое?»
Гонец же поспешил незаметно скрыться, опасаясь, что жалкие дары, полученные им от дочери принца, могут огорчить и раздосадовать господина министра.
Дамы пересмеивались и перешептывались. Мало того, что дочь принца Хитати была неисправимо старомодна, она еще не желала понимать, что столь упорное стремление ни в коем случае не отставать от других может поставить в неловкое положение не только ее, но и окружающих.
– Право, нам до нее далеко, – улыбаясь, сказал министр. – Приверженцы старинного стиля в поэзии просто не в силах обойтись без намеков на «китайский наряд», «мокрые рукава». Я сам принадлежу к числу любителей старинной поэзии, но мне все же кажется, что нельзя слепо следовать старым правилам и совершенно пренебрегать современными словами. Такие, как она, считают, что, если песня складывается по какому-нибудь торжественному поводу, на поэтическом собрании или в присутствии Государя, в ней непременно должны быть слова «вместе сойдясь», если же это изящная любовная переписка-поддразнивание, вполне достаточно в позиции «передышки»[23] поставить одно лишь слово – «непостоянный», а остальные слова подберутся сами собой.
Можно перечитать все руководства, затвердить все слова-зачины и научиться самому умело использовать их, но боюсь, что произведения, созданные таким образом, будут удручающе однообразны. Дочь принца Хитати прислала мне как-то сочинение своего отца, «Записки на бумаге «канъя»«. Там с докучной подробностью изложены основы стихосложения, перечислены опаснейшие болезни[24] японских песен. У меня сложилось впечатление, что человек, никогда не блиставший в этой области особыми талантами, прочтя подобное сочинение, почувствует себя еще более скованным, чем прежде. Удрученный, я вернул записки их владелице. Откровенно говоря, для особы, столь глубоко проникшей в тайны поэтического мастерства, эта песня слишком заурядна, – заметил министр, как видно из жалости к дочери принца Хитати притворяясь заинтересованным.
– Для чего же вы вернули эти записки? – спросила госпожа, и самое неподдельное удивление звучало в ее голосе. – Их следовало переписать для нашей маленькой госпожи. У меня имелось когда-то нечто подобное, но, к сожалению, все свитки были уничтожены насекомыми. Не читавшему таких записок трудно овладеть тайнами поэтического мастерства.
– А по-моему, маленькая госпожа вполне может обойтись без них. Женщине не подобает все усилия свои сосредоточивать на чем-то одном. Это, разумеется, не значит, что она должна оставаться совершенно невежественной. Мне всегда нравились женщины, у которых за внешней мягкостью скрываются тонкий ум и высокие устремления, – сказал министр, а поскольку, судя по всему, отвечать на письмо он не собирался, госпожа заметила:
– Если не ошибаюсь, там сказано «и его возвращаю…». Будет лучше, если вы все-таки ответите.
У министра было доброе сердце, и его не пришлось долго упрашивать. Не долго думая, он набросал ответ:
«Платье верну»,
Ты сказала, но слышится мне:
«Платье выверну я…»[25]
Представляю, как грустно одной
Коротать тебе долгие ночи… (202)
О, я хорошо понимаю Вас…» – вот, кажется, и все, что он написал.
Первая песня
Основные персонажи
Великий министр (Гэндзи), 36 лет
Госпожа Весенних (Южных) покоев (Мурасаки), 28 лет, – супруга Гэндзи
Маленькая госпожа, 8 лет, – дочь Гэндзи и госпожи Акаси
Обитательница Северных покоев (госпожа Акаси), 27 лет, – возлюбленная Гэндзи
Дочь принца Хитати (Суэцумухана) – возлюбленная Гэндзи
Уцусэми – вдова правителя Хитати (Иё-но сукэ – см. кн. 1, гл. «Пустая скорлупка цикады», кн. 2, гл. «У заставы»)
Девушка из Западного флигеля (Тамакадзура), 22 года, – дочь Югао и министра Двора, приемная дочь Гэндзи
Тюдзё (Югири), 15 лет, – сын Гэндзи и Аои
Бэн-но сёсё (Кобай) – сын министра Двора
В первый день Нового года над столицей сияло безоблачное небо, и даже за самыми ничтожными оградами по проталинам пробивались нежные молодые ростки; над землей, словно торопя весну, плавал зыбкий туман, над деревьями сгущалась зеленоватая дымка, а лица людей сияли довольством и сердечным весельем.
Нетрудно себе представить, каким поистине драгоценным блеском сверкал в эти дни дом на Шестой линии! Здесь все, начиная с сада, вызывало восхищение, и никаких слов недостанет, чтобы описать изысканнейшую роскошь внутренних покоев.
Особенно хорош был весенний сад. В воздухе витал аромат цветущей сливы, такой густой, словно нарочно воскурили благовония. Казалось, вот она перед нами – земля Вечного блаженства.
Госпожа Мурасаки, несмотря на высокое положение, жила спокойно и неторопливо. Самых молодых и миловидных прислужниц она передала своей юной воспитаннице, оставив у себя женщин постарше. Впрочем, они едва ли не превосходили молодых утонченностью манер и изысканностью нарядов. Сегодня в покоях госпожи царило праздничное оживление. Дамы, призывая долголетие, угощались зеркальными мотии[1] и, не забывая о «тысячелетней кроне» (203), желали друг другу благополучия в грядущем году, шутили и смеялись.
Тут пришел господин министр, и, застигнутые врасплох, они едва успели принять подобающие случаю позы.
– О, какое множество разнообразных пожеланий! – улыбаясь, говорит министр. – Но наверное, у каждой из вас есть что-то свое на сердце. Откройте мне ваши чаяния, и я стану молиться, чтобы они исполнились.
Его прекрасное улыбающееся лицо словно воплощает в себе все самое радостное, что заключено в первых днях года.
Госпожа Тюдзё, особа весьма самоуверенная, спешит ответить:
– Вкушая зеркальные мотии, мы повторяли: «Лишь тогда разглядим…» (204) А чего нам желать самим себе?
Утром в доме толпились люди и было шумно, поэтому только к вечеру Гэндзи собрался идти с новогодними поздравлениями в женские покои. Ради такого случая он принарядился, и невозможно было смотреть на него без восхищения.
– Я позавидовал сегодня вашим дамам, услыхав, как они шутили, обменивались новогодними пожеланиями. Позвольте же и мне поздравить вас.
И слегка шутливым тоном министр обращается к госпоже с пожеланиями долголетия.
– Вот на пруду
Тонкий ледок растаял,
И в зеркале вод
Мы увидали лица
Беспримерно счастливой четы.
В самом деле, в целом свете не найти супругов прекраснее!
– В зеркале вод
Незамутненно-чистом
Ясно видны
Лица людей, у которых
Долгая жизнь впереди…
Так, они никогда не упускали случая поклясться друг другу в вечной верности. Был день Крысы[2], поэтому пожелания встретить вместе еще тысячу весен казались особенно уместными.
Затем Гэндзи прошел в покои дочери. Девочки и молодые служанки вышли в сад и забавлялись там, прореживая сосновые сеянцы на холмах. Этим юным особам явно не сиделось на месте.
От обитательницы Северных покоев принесли, видимо, нарочно приготовленные для этого случая бородатые корзинки[3] и шкатулки с различными лакомствами. Даже соловей, сидящий на ветке пятиигольчатой сосны, сделанной на редкость искусно, казалось, готов был вспорхнуть и запеть, радуясь этому дню:
«Долгие годы
Я за ростом твоим следила,
Молодая сосна.
Так порадуй меня сегодня
Соловьиною первою песней.
«В том саду, где его не слышно…» (205) – написала госпожа Акаси, и растроганный министр едва сдержал слезы, вряд ли уместные в этот праздничный день.
– Напишите ответ сами… – сказал он. – Кто более, чем она, заслуживает вашей первой песни?
