Сэй-Сёнагон - Записки у изголовья (Полный вариант)
Но всего сильнее наводят тоску долгие дожди.
{140. То, что разгоняет тоску}
Игра в "сугороку" и "го (*243)".
Романы.
Милая болтовня ребенка лет трех-четырех
Лепет и "ладушки-ладушки" младенца.
Сладости.
Если ко мне придет мужчина, умеющий пошутить и остроумно побеседовать, я принимаю его даже в Дни удаления от скверны.
{141. То, что никуда не годно}
Человек дурной наружности и вдобавок с недобрым сердцем.
Рисовый крахмал, размокший от воды. Я знаю, многие не желают слышать о таких низменных вещах, но это не остановит меня. Да хоть бы совсем бросовая вещь, к примеру, щипцы для "прощальных огней"! (*244) Неужели я буду молчать о них только потому, что они слишком всем известны?
Мои записки не предназначены для чужих глаз, и потому я буду писать обо всем, что в голову придет, даже о странном и неприятном.
{142. О самых великолепных вещах на свете}
Что может быть великолепней храмовых празднеств Камо и Ивасими`дзу? Даже репетиция священных плясок во дворце – прекрасное зрелище! Помню, накануне праздника Ивасимйдзу солнце ярко сияло на спокойном весеннем небе. В саду перед дворцом Сэйрёдэн были постланы циновки слугами ведомства дворцового обихода.
Императорские послы сидели лицом к северу (*245) (если память мне не изменяет), а танцоры давали представление, обратясь лицом к императору.
Служители внесли высокие о-самбо (*246) и поставили перед каждым из присутствовавших. В этот день даже музыкантам было разрешено предстать пред высочайшими очами, но только в саду.
Чарка пошла по кругу. Высшие сановники и царедворцы по очереди осушали ее, а под конец выпили священного вина из раковины-якугай (*247) и покинули пиршество.
Затем, по обычаю, последовал "сбор остатков пира". Когда мужчины подбирают остатки, мне и то становится не по себе, а тут вдруг в присутствии императора появились женщины из простонародья… Некоторые из них внезапно выбегали из сторожек, где, казалось бы, никого не было, и, не помня себя от жадности, старались захватить больше других, но, толкаясь и суетясь, все рассыпали и проливали. В конце концов им доставалось меньше, чем их соперницам, которые первыми умели ловко схватить самые лакомые объедки и убежать. Забавно было видеть, как эти женщины прячут свою добычу в сторожках, словно в кладовых.
Не успели люди из ведомства дворцового обихода скатать циновки, как челядинцы из хозяйственной службы метлами заровняли песок в саду.
Со стороны дворца Дзёкёдэ`н донеслись напевы флейты и стук барабана. Я не могла дождаться, когда же появятся танцоры. Наконец они показались возле бамбуковой ограды. Шествуя вереницей, танцоры пели старую песню страны А`дзума (*248) "На берегу Удо` (*249)". Когда же заиграли цитры, я от восторга забыла все на свете.
И вот тогда выступили вперед двое танцоров для первой пляски. Соединив свои рукава, в точности как надлежит, они стали на западной стороне деревянного помоста, лицом к государю. Вслед за ними на помост взошли другие танцоры. Торжественно топнув ногой в такт ударам барабана, главный танцор плавным движением рук справил шнуры своей короткой безрукавки-хампи, воротник верхней одежды и шапочку… А потом началась первая пляска под звуки песни "Маленькие сосны" (*250). Это было волнующе прекрасно!
Я была бы готова целый день без устали смотреть, как широкие рукава кружатся, словно колеса, но, к моему горю, пляска слишком скоро кончилась. Я утешала себя мыслью, что сейчас начнется другая.
Музыканты унесли цитры, и из-за бамбуковой ограды снова появились танцоры. Великолепная картина! Их одежды из блестящего алого шелка в вихре пляски стлались за ними, змеились и перевивались… Но когда я пытаюсь рассказать об этом словами, все – увы! – становится таким бледным и обыкновенным!
"Пляска кончилась, а других, уже верно, не будет", – подумала я с невыразимой грустью. Все зрители; во главе с высшими придворными покинули свои места и я осталась в одиночестве, полная сожалений.
На репетиции плясок для празднества Камо я не томлюсь такой печалью, меня утешает надежда, что танцоры, возвратясь из храма, еще раз исполнят во дворце священные пляски мика`гура.
Помню один вечер.
Тонкие дымки костров в саду поднимались к небу, тонкой-тонкой трелью уносились ввысь дрожащие чистые звуки флейты, а голоса певцов глубоко трогали сердце. О, это было прекрасно! Я не замечала, что воцарился пронзительный холод, что мои платья из легкого шелка заледенели, а рука, сжимавшая веер, застыла от стужи.
Когда главный танцор вызывал других танцоров, его голос, разносившийся далеко вокруг раскатистым эхом, звучал радостной гордостью. Чудесные минуты!
Если в пору "особых празднеств" я нахожусь у себя дома, то не довольствуюсь тем, чтобы только смотреть, как проходит мимо шествие танцоров. Нет, я нередко еду в храм Камо полюбоваться на священные пляски. Экипаж мой я велю поставить в тени больших деревьев. Дымки от сосновых факелов стелются по земле, и в мерцании огней шнуры на безрукавках танцоров и блестящий глянец их верхних одежд кажутся еще прекрасней, чем при свете дня.
Когда танцоры пляшут под звуки песни и гулкими ударами ног заставляют гудеть доски моста перед храмом, – новое очарование!
Плеск бегущей воды сливается с голосом флейты. Поистине сами небесные боги, должно быть, с радостью внимают этим звукам!
Был среди танцоров один в звании то-но тюдзё. Он каждый год участвовал в плясках, и я особенно им восхищалась. Недавно он умер, и, говорят, дух его появляется под мостом возле верхнего святилища Камо. Мне это показалось до того страшным, что я сначала без особой охоты приготовилась смотреть танцы, но потом снова увлеклась ими до самозабвения.
Как грустно, когда приходит конец празднеству в храме Ивасимидзу, печалилась одна из фрейлин. А почему бы танцорам не повторить представление во дворце, как бывает после праздника Камо? Вот бы хорошо! Танцоры получат награду – и всему конец, ну не обидно?
Услышав это, император соизволил молвить:
– Я прикажу им плясать еще раз.
– Неужели правда, государь? – воскликнула дама. – Какая радость для нас!
Фрейлины окружили императрицу и стали осаждать ее шумными мольбами:
– О, пожалуйста, попросите государя и вы, не то, боимся, он раздумает.
Вот таким путем нам выпало неожиданное счастье: мы снова могли полюбоваться плясками, когда танцоры вернулись из храма Ивасимидзу.
Но фрейлины, по правде говоря, не очень верили что это сбудется. Вдруг нам сообщают: император в самом деле вызвал танцоров для представления! При этой вести дамы просто голову потеряли. В спешке они натыкались на все, что попадалось им на пути, и вели себя, как безумные. Те, которые находились в своих покоях, опрометью бросились во дворец… Вид у них был неописуемый! Не обращая внимания на то, что на них смотрят придворные, гвардейцы, телохранители и прочие люди, они на бегу накинули себе на голову свои длинные подолы. Зрители умирали от смеха, и не мудрено!
{143. После того как канцлер Мититака покинул наш мир…}
После того как канцлер Мититака покинул наш мир, во дворце произошли большие события и воцарилось смятение. Императрица больше не посещала государя и поселилась в Малом дворце на Втором проспекте.
Мне тоже пришлось безвинно претерпеть много неприятностей… Уже долгое время я находилась у себя дома, но меня так тревожила участь императрицы, что я не знала ни минуты покоя.
Меня посетил второй начальник Правой гвардии Цунэфуса и стал беседовать со мной о том, что делается на свете.
– Сегодня я был у государыни. Все так красиво и как печально у нее во дворце! Придворные дамы прислуживают ей, как в былые дни, в полном придворном одеянии. Шлейфы, китайские накидки – словом, весь наряд – строго соответствуют времени года. Штора с одной стороны была приподнята, и я мог заглянуть в глубину покоев. Восемь или девять фрейлин сидели там в церемониальных позах. На них были накидки цвета увядших листьев, бледно-лиловые шлейфы и платья блеклых оттенков астры-сион (*251) и осенних хаги.
Высокие травы заглушали сад перед дворцом. "Почему вы не велите срезать траву?" – спросил я. Кто-то ответил мне (я узнал голос госпожи сайсё): "Государыня желает любоваться на осенние росы…"
"Сколько в этом душевной тонкости!" – подумал я с восхищением.
Многие дамы говорили мне: "Как жаль, что Сёнагон покинула нас в такое время, когда императрица принуждена жить в этом унылом жилище. Государыня думала, что Сёнагон останется верна ей, что бы ни случилось, но, как видно, обманулась в своих надеждах".
Должно быть, они хотели, чтобы я передал вам их слова. Пойдите же туда! Дворец пленяет грустной красотой. Как хороши пионы, посаженные перед верандой!
– Ну нет, все меня там ненавидят (*252), и я их терпеть не могу! воскликнула я.
– Не горячитесь так! – усмехнулся Цунэфуса.
