Амир Дехлеви - Газели

Тюрчанка знает, как пытать,
Являя лунный лик опять.

Испепеляет сердце мне.
Ну что ж, я — раб. Сгорю в огне.

Подвыпьет, камнем из ворот
В меня, как в дервиша, швырнет.

Что розе горе соловья?
Кичится, аромат струя.

Кто плачет от любви, как я,
Бросает честь в поток ручья.

Душа уходит в мир иной —
Твои глаза тому виной.

Хосров, тебя увидев, смолк,
Хоть в красноречьи знает толк.

Вынув сердце, в душу ты пришла на царство.
Ты причина боли и ее лекарство,
Грудь мою открыто, оказавши милость,
Рассекла и в ней же тайно воцарилась.

Превратила царство в жалкую пустыню
И среди развалин царствуешь поныне.

«Стою оба мира», — гордо ты сказала.
За себя, считаю, запросила мало.

О потоках крови вспоминаешь редко,
Но грустишь, увидев сломанную ветку.

Как враги ислама, ты творишь насилье.
Милость властелина — верный путь к могиле.

От твоей улыбки сладостно застолье.
Что же я рыдаю, что же таю солью?

Сердца нет, остались только боль и горе,
И душа покинет узы тела вскоре.

Красота приносит огорченье старым.
О Хосров, не стоит поддаваться чарам!

Тайно пришла на рассвете, точно сиянье дня,
И заарканила ловко локонами меня.

Дверь распахнула и стала, переступив порог.
Обмер… Когда ж очнулся, глаз отвести не мог.

О твоего явленья благословенный миг!
Передо мной, как в тумане, плыл несравненный лик.

Взор, колдовски пьянящий, точно нарцисса взор,
Томностью глаз газели ранил меня в упор.

Видя, как лик сияет, солнечный свет струя,
Блага земли и неба предал забвенью я.

Мне без него и услады — жалящее острие.
Чашу протянешь с ядом — выпью, ликуя, ее.

Вскрикнул: «Хосрову в ухо вдень, как рабу, кольцо,[2]
Только бы вечно видеть мог я твое лицо!»

Стар, но от любви не освободиться,
Бьюсь в ее силках пойманною птицей.

Вьет орел гнездо на крутых вершинах,
Я же, как сова, жизнь влачу в руинах.[3]

Были у меня и душа и разум,
Отняла любовь ум и душу разом.

Погребков друзья избегают ныне,
Я же в погребках легок на помине.

Жизнь прошла, и все же гурий не покину.
 Чтит своих богов брахман до кончины.

О жестокий рок, спи, смежив зеницы,
В погребках позволь от тебя укрыться!

Где былой огонь? Стал, увы, золою.
Точно мотылек, я сожжен свечою.

Но опять вдали показалась пери,
И душа опять ей открыла двери.

Я в любви застрял, точно волос в гребне.
Оттого Хосров у молвы на гребне.

Ты мне ответишь на зов едва ли,
И тяжко бремя моей печали.

О, как терзаешь меня жестоко!
Должно быть, это веленье рока.

В груди не сердце, а чаша горя.
Вместимость чаши иссякнет вскоре.

Зачах я, точно без влаги колос.
Как я, пожалуй, не тонок волос.

Познав жестокой любовь и чары,
Считаю лаской судьбы удары.

Слезами таю, как тают свечи,
И все ж надеюсь и жажду встречи.

О, ты пытаешь меня умело:
Уносишь сердце, сражаешь тело.

Проклятья сыплешь, бранишь Хосрова?
За все ответишь, поверь на слово.

Как мне жить, скажи, коль ты за далью?
Черпать радость можно ли в печали?

Ты жестока, и судьба жестока.
Как укрыться от ударов рока?

Я, скиталец, разорен тобою.
Как не плакать над такой судьбою?

«Душу дай!» — сказала. О убийца!
Я влюблен, зачем же мне скупиться?

Кровь прольешь утратившего разум?
Я — твой раб, довольным быть обязан.

Щедрым был, с тобой не торговался.
Где же я, однако, просчитался?

Я не сплю, но ты о том не знаешь,
Безмятежно сладкий сон вкушаешь.

На щеках страдальца начертали
Слезы горя повесть о печали.

Жажду слить мои уста с твоими
Рок воздвиг преграду между ними.

Мимо стража проскользнул бы вором
Скован я небесным приговором.

Не даришь Хосрову поцелуя,
Как же раны залечить могу я?

Нет стройнее стана под луною!
Безраздельно ты владеешь мною.

Ротик — приоткрытая фисташка
Улыбнется, я вздыхаю тяжко.

Шпоришь, зная — силы на исходе.
 Что же, шпорь! В твоих руках поводья.

Полюби! Позволь коснуться стана.
Я беречь тебя от сглаза стану.

Повелишь: «Сойди с моей дороги!»,
Не смогу — в твоих оковах ноги.

Как живу, не спрашивай Хосрова,
Как мне жить, коль ты со мной сурова?

He пристало мне притворство выдавать за благочестье.
О, налей полнее, кравчий, и осушим чаши вместе!

В той стране, где благочестье и трухи не стоит даже,
Что получишь за обеты, побывавшие в продаже?

Продырявившему череп о булыжник с перепоя
Надзирателя угрозы — дело попросту пустое.

Из-за разума и сердца я испытывал тревогу,
Но ни разума, ни сердца не осталось, слава богу.

Да, Хосров не отказался от кумиров и кумирен.
Не пытайтесь образумить. Раб — и тот порой не смирен.

У большинства людей покой и ясная дорога,
А я, любимая, брожу у твоего порога.

Когда же сводят нас порой случайные дороги,
Руками я тянусь к тебе, но прочь уносят ноги.

О день разлуки, черный день! Чернее не бывало.
Ушла, и тотчас же тоска в меня вонзила жало.

Ушла, а я лишился чувств. О мой жестокий идол!
Куда направила шаги, я так и не увидел.

Увы, желать с любимой встреч — знамение дурное.
Она должна быть вдалеке, желание — со мною.

Осуществится ли оно — ее решает слово,
Но и немилостью нельзя убить любовь Хосрова.

Куда уйти, куда от мук укрыться?
О ночь разлуки, где твои границы?

Шуршишь в ночи моей листвой опавшей.
Где ветерок, любимою дышавший?

Когда б дохнул ее благоуханьем,
Вернул бы жизнь Исусовым дыханьем.

О, где она, моя заря рассвета?
На мой вопрос у ночи нет ответа.

Укрой, о смерть, меня могильной сенью!
Лишь в вечной жизни я найду спасенье.

Сожжен я ликом солнечным, о боже!
На муки ада жизнь моя похожа.

А мог бы я вкусить блаженство рая,
Но где моя любимая, не знаю.

Лишь в сновиденьи не была сурова,
Коснуться уст позволила Хосрову.

О, принеси мне весть, скиталец-ветер,
Пока еще живу на этом свете!

Ты — душа, какою душу видит мир,
 И душа, что слаще мира, о кумир!

От твоих набегов сердце — мертвый край.
Ты владыка сердца. Хочешь, разоряй!

Тяжко бремя жизни пленнику любви.
Умертви безумца, но вовек живи!

Хоть с душой расстался, все же я живой,
 Оттого что стала ты моей душой.

Боль уйми Хосрова — жизнь взамен отдам.
Ты причина боли, ты же и бальзам.