unknown - Ямато-моногатари
так сложил, и младшие братья монаха[84], остановившиеся в том жилище, были очарованы. Этот монах Нэмугаку был старшим братом Тосико.
26
Принцесса Кацура тайно виделась с человеком, с которым не подобало ей встречаться. Однажды в дом возлюбленного своего она, сложив, посылает:
Сорэ-во дани
Омофу кото то тэ
Вага ядо-во
Мики то наихисо
Хито-но кикаку ни
Хотя бы тем
Покажи свою любовь,
Что жилище мое
Видел – не рассказывай,
Ведь люди услышат[85] —
так гласило послание.
27
Человек по имени Кайсё[86], став монахом, поселился в горах[87]. Некому там было мыть его одеяния, и обычно он посылал одежду для стирки в родительский дом. И вот из-за чего-то рассердились на него домашние. «Стал монахом, даже не выслушав, что скажут родные, да еще смеет говорить такие несносные вещи?» – так они восклицали, и он, сложив, послал им:
Има ва вага
Идзути юкамаси
Яма нитэ мо
Ё-но уки кото ва
Нао мо таэну ка
Теперь мне
Куда же отправиться?
Даже в горах
Мирская суета
Никак не переводится[88].
28
Тот же человек осенью того года, когда умер его отец, бывший в чине хёэ-но сукэ, и в доме собралось много народу, с вечера распивал с гостями вино. Печалились о том, кого с ними не было, и гости и хозяин с любовью о нем вспоминали. Забрезжил рассвет, пал туман. Тогда один гость:
Асагири-но
Нака-ни кими масу
Моно нараба
Харуру мани мани
Урэсикарамаси
В утреннем тумане
Если бы ты
Пребывал,
То, только бы начал он рассеиваться,
Вот мы бы возрадовались —
так произнес, и Кайсё ответил:
Кото нараба
Харэдзу мо аранаму
Акигири но
Магирэ-ни миюру
Кими то омован
Ах, если б было так,
Пусть бы осенний туман не редел.
В его дымке
Ты смутно виден,
Думал бы я[89].
В гостях там были Цураюки, Томонори и другие.
29
Однажды во дворце покойного Сикибугё-но мия[90] правый министр третьего ранга, Сандзё-удайдзин[91], и другие придворные собрались вместе, играли в го, услаждали себя музыкой. Наступила ночь, все захмелели, пересказывали разные истории, делали друг другу подношения. И вот, воткнув в головной убор цветок оминаэси, правый министр:
Оминахэси
Ору тэ-ни какару
Сирацую ва
Мукаси-но кэфу-ни
Арану намида ка
Светлая роса,
Приставшая к руке, что сорвала
Цветок оминаэси,
Может быть, это слеза
О том, что нет сегодня того, кто был ранее?[92] —
так сложил. Там во множестве были и другие люди, но стихи их были нехороши и забылись.
30
Покойный Мунэюки-но кими, бывший в чине укё-но ками[93], однажды ждал повышения в должности, но узнал, что повышения не будет. В то время у императора Тэйдзи все слагали стихи на тему водорослей, обвивавших камень, присланный из провинции Ки:
Укё-но ками сложил:
Окицу кадзэ
Фукэви но ура ни
Тацу нами-но
Нагори ни саэ я
Вага ва сидзумаму.
Ветер в море,
В бухте Фукэй
После вздымающихся волн
Легкое волнение вод – в них,
Что ли, мне погрузиться?[94]
31
Тот же Укё-но ками как-то написал Гэму-но мёбу:
Ёсо нагара
Омохиси ёри мо
Нацу-но ё-но
Михатэну юмэ дзо
Хаканакарикэру
Мимолетно
Любил я тебя, но еще быстротечнее было
Наше свиданье,
Как краткий сон
Летней ночью[95].
32
Вот стихотворение, сложенное Укё-но ками и поднесенное императору Тэйдзи:
Аварэ тэфу
Хито мо ару бэку
Мусасино-но
Куса-то дани косо
Офу бэкарикэру
«Как жаль его», – и то, верно, сказали бы
Люди обо мне,
Будь я хотя бы травой,
На равнине Мусаси
Растущей[96].
И еще:
Сигурэ номи
Фуру ямадзато-но
Ко-но сита ва
Ору хито кара я
Мори сугинураму
Даже под дерево
В горной деревушке, где льет
Беспрестанно осенний дождь,
И туда капли дождя просочились,
Верно, какой-то человек ветви сломал[97] —
так он написал, и стихи его выражают сожаление о том, что император не одаряет его своей милостью. Император соизволил взглянуть и сказал: «Что это такое? Не понимаю смысла» – и даже показал Содзу-но кими. Прознал об этом Укё-но ками и понял, что все напрасно, так и людям рассказывал.
33
Мицунэ[98] сложил и поднес императору:
Татиёраму
Коно мото мо наки
Цута-но ми ва
Токиха нагара-ни
Аки дзо канасики
Подобно плющу,
Не имеющему дерева,
Чтоб опереться,
Все время зеленый.
И осенью это особенно грустно[99].
34
В дом Укё-но ками его возлюбленная:
Иро дзо то ва
Омохоэдзу томо
Коно хана-ни
Токи-ни цукэцуцу
Омохиидэнаму
Хоть и не думаешь ты
О цвете,
Но если б об этом цветке
Хоть изредка
Ты вспоминал![100]
35
Цуцуми-тюнагон[101] по высочайшему повелению отправился в горы Оутияма, где пребывал император-монах. Император был очень грустен, и тюнагоном овладела печаль. Было это место очень высокое, и, увидев, как снизу поднимается множество облаков, тюнагон сложил:
Сиракумо-но
Коконохэ-ни тацу
Минэ нарэба
Охоутияма то
Ифу ни дзо ари кэру
Это пик,
Над которым в девять слоев стоят
Белые облака.
Потому и зовется он
Оутияма[102].
36
Когда прежняя сайгу[103] жила в стране Исэ, Цуцуми-но тюнагон был послан гонцом из дворца, и:
Курэтакэ-но
Ёё-но мия кото
Кику кара ни
Кими ва титосэ-но
Утагахи мо наси
Слышал я,
Что ваше обиталище —
Как бамбук с множеством коленцев,
Так и вам жить множество лет,
В этом нет сомнений[104].
Ответ же неизвестен. Это место, где жила сайгу, называлось Такэ-но мия – Бамбуковый дворец.
37
Один из братьев правителя Идзумо[105] получил разрешение прибыть во дворец, и другой, которому разрешения не было дано, сложил:
Каку сакэру
Хана мо косо арэ
Вага тамэ-ни
Онадзи хару то я
Ифу бэкарикэру
Бывают же цветы,
Что так пышно цветут.
А вот про меня
«Такая же весна»
Разве можно сказать?
38
Дочь[106] пятого сына прежнего императора[107], звавшаяся Итидзё-но кими, служила в доме Кёгоку-но миясундокоро, Госпожи из Восточных покоев. Что-то неладное приключилось, она оставила дворец и впоследствии, будучи супругой правителя страны Юки, сложила:
Тамасака-ни
Тофу хито араба
Вата-но хара
Нагэкихо-ни агэтэ
Ину то котахэё
Если изредка
Кто-нибудь спросит [обо мне],
По равнине моря
Стонущий парус подняв,
Удалилась она – так ответь[108].
39
Когда дочь Морофути[109], правителя Исэ, выдали замуж за тюдзё Тадаакира[110], Укё-но ками решил жениться на бывшей там юной девушке и обменялся с нею клятвами, а наутро, сложив стихи, послал ей:
Сирацую-но
Оку-во мацу ма-но
Асагахо ва
Мидзу дзо наканака
Арубэкарикэру.
Чтоб белая роса
Пала – ждущий
Вьюнок «утренний лик»...
Лучше б его я не видел,
Тогда, верно, было б мне легче[111].
40
Принцессу Кацура навещал принц Сикибугё-но мия, а в доме принцессы служившая девушка нашла, что этот принц очень хорош собой, и влюбилась в него, однако он и не знал ничего об этом. И вот как-то любуясь полетом светлячков, он повелел девушке: «Поймай-ка!» Тогда она, поймав светляка, завернула его в рукав своего кадзами, показала принцу и так сказала:
Цуцумэдомо
Какурэну моно ва
Нацу муси но
Ми-ёри амарэру
Омохи нарикэру
Хоть и завернешь,
Но не скроешь,
Заметнее, чем тельце
Летнего насекомого,
Моя любовь[112].
41
В доме Минамото-дайнагона часто бывала Тосико[113]. Случалось даже, что она устраивалась в покоях и жила там. И вот как-то в скучный день этот дайнагон, Тосико, ее дочь Аяцуко, старшая из детей, как и мать, по характеру весьма примечательная, и еще Ёфуко, жившая в доме дайнагона, обладавшая прекрасным вкусом и тоже очень своеобразная, – собрались все четверо вместе, рассказывали друг-другу множество историй – о непрочности связей мужчин и женщин, о бренности всего мирского говорили, и дайнагон сложил:
Ихицуцумо
Ё ва хаканаки-во
Катами-ни ва
Аварэ то икадэ
Кими-ни миэмаси.
Вот беседуем мы,
А жизнь так быстротечна.
Чтобы облик мой
Приятен был вам,
Как бы мне хотелось![114]
Так он прочел, и все они, ничего не отвечая, громко зарыдали. До чего же странные это были люди![115].
42
Монах Эсю[116] как-то лечил одну даму, и начали о них говорить в свете всякое, тогда он сложил:
Сато ва ифу
Яма-ни ва савагу
Сиракумо-но
Сора-ни хаканаки
Ми-то я наринаму
В селеньях говорят,
И в горах шумят.
Лучше уж мне, верно,
Стать белым облаком,
Тающим в небе —
таково было его стихотворение.
