Инаятуллах Канбу - Книга о верных и неверных женах
Я провел в тех пленительных местах ровно семь лет в радости и веселии. Моя хозяйка не уставала тешить и ублажать меня. Стоило мне захотеть чего-нибудь — и тотчас желаемое появлялось, не заставляя себя ждать. Я только и знал пить опьяняющее белое и пурпурное вино, слушать упоительные мелодии на лужайке в тени кипарисов и ив, вдыхать аромат благоуханных локонов той жемчужины, целовать бутон рта владычицы лужайки наслаждения. Ничто не препятствовало мне наслаждаться благами жизни, и ничто не тревожило меня.
По истечении названного мной срока мне захотелось побывать дома и повидать родных. Как я ни пытался сдержаться, потерпеть, ничего мне не помогло, и я был вынужден расстаться с теми подобными гуриям красавицами и сказал об этом. Так как у меня не было припасов на дорогу и коня, я попросил красавицу помочь мне. Она сначала пыталась отговорить меня, но потом поступила великодушно и подарила мне игреневого коня с природой дива, могучего, как скала, быстрого, как вихрь, от которого отстал бы сам месяц, от зависти к которому вращающееся вокруг вселенной солнце сгорело бы. Я только о нем и мечтал, увидев его, стал возносить богу благодарственные молитвы, произнес молитву и за свою пери, а потом сел на гороподобного коня, способного проскакать весь свет. Он был мне и конем, и спутником, и проводником. Едва я сел в седло, как он взвился в небо, словно бумажный змей, поднялся до такой высоты, что мне показалось, будто он достиг Млечного Пути, желая сорвать колосья в созвездии Девы.
Я был поражен виденным, ужас охватил меня, я приник соломинкой к спине гороподобного коня и не мог от страха вздохнуть, не то что следить за дорогой. Самое удивительное, что поводья-то, вопреки здравому рассудку, находились во власти коня. Наконец, быстрокрылый конь небес поднялся в зенит, а мой летающий конь стал опускаться к земле и сел на вершине горы, от высоты которой само небо содрогалось, а сердце горы Каф готово было расколоться надвое. Потом он поскакал через горы и долы с такой скоростью, что ветер не смог бы угнаться за ним. Вдруг путь нам преградил дракон величиной с гору, при виде которого у человека мутился рассудок. Мой конь, как только увидел дракона, прижал уши и встряхнулся так, что я свалился на землю и сильно ушибся. Конь же начал валяться в пыли, перевернулся и вдруг превратился в страшного дракона и стремительно бросился на дракона-врага. Два гороподобных чудища сплелись в схватке, стали бить друг друга головами. Их шипение отдавалось в ушах эхом, из пастей их валил черный дым, обволакивая все вокруг, так что казалось, будто весь мир покрыт густой завесой дыма. При виде этого страшного зрелища я трепетал от страха, сердце мое готово было выскочить из груди, я не посмел оставаться в тех местах и пустился наутек со всех ног, обгоняя ветер.
Пройдя приблизительно два фарсаха, я вдали увидел человека, сгорбившегося под тяжестью годов и передвигавшегося только с помощью посоха. Он шагал медленно, я же ускорил шаг, чтобы догнать его. Услышав звук моих шагов, он остановился, пораженный, и посмотрел на меня сердито.
Крикнул он: «Стой, не беги
С ветром наперегонки!
Кто ты, откуда ты тут,
Как тебя, путник, зовут?
Нет здесь людского жилья,
Здесь ты погубишь себя, -
Дивы окрест таковы,
Что разбежались и львы».
Услышав эти страшные слова, я чуть не умер от ужаса, лишился сил и мужества, приник к его ногам, словно горсть праха, и взмолился: «Ради бога, о старец, подобный Хызру, сжалься над несчастным и укажи мне путь к спасению. Я — бедный чужестранец и не знаю, какое добро и зло таит в себе эта пустыня». — «Не горюй, — сказал мне старец, — иди за мной, я покажу тебе правильный путь, по которому ты выберешься из этой обители дивов в безопасное место».
Я увидел на лице того старца выражение сочувствия и жалости, перестал бояться и поспешил за ним с трудом, так как ноги мои были разбиты, когда я бежал от драконов. Мы прошли немного и оказались перед пещерой. Вход в нее был завален мельничным жерновом такой величины, что жернов небес не годился бы ему даже в довесок. Старец вошел в пещеру и показался оттуда уже в другом облике, столь ужасном, что даже теперь, при одном воспоминании, волосы у меня становятся дыбом. Он схватил меня двумя пальцами, словно воробышка, легко убрал камень у входа в пещеру, бросил меня туда и снова завалил вход камнем, закрывшим вход наглухо, а сам ушел прочь. В пещере я увидел много народу, таких же пленников, как я, а кругом валялись обглоданные кости. «Что здесь происходит?» — спросил я их. «Эх, несчастный! — отвечали мне. — Зачем спрашивать? Уж лучше не задавать вопросов и не слышать ответа. Старец, которого ты видел, на самом деле — див-людоед. Днем и ночью он скитается по степям и пустыням. Встретит он где-нибудь обреченного на смерть несчастного человека, сразу хватает его и приносит в пещеру. За день он пожирает живьем двух или трех человек, а еще двух зажаривает на огне и тоже съедает. Еще у него есть стадо овец, поэтому иногда он довольствуется бараниной». — «Где же эти овцы?» — спрашиваю я их. «Есть у него пастух, да будет проклят его хозяин, он выводит овец на пастбище. Вечером, с зарей, пригоняет их в пещеру, а утром, на рассвете, снова выгоняет пастись». — «Жаль! — воскликнул я. — Видно, настала пора, когда путь дальнейшей жизни прегражден и нить моей жизни обрывается».
Я сел, дожидаясь наступления смерти. Когда ночь в гибельной степи неба схватила солнце, словно ягненка, словно черный див, напавший на юного охотника за львами, и заточила его в темнице на западе, пастух дива привел стадо овец к пещере, убрал у входа камень, вошел внутрь, потом снова завалил вход камнем, сожрал нескольких пленников и лег спать. Сам же проклятый див в ту ночь не приходил.
В полночь я подошел к спящему пастуху и стал потихоньку присматриваться, вижу, он спит как мертвый, словно кравчий сна опоил его вином бесчувствия. Я не стал терять времени, положился во всем на бога, засучил рукава и сунул в очаг два вертела, на которых он жарил себе кебаб, так что они накалились докрасна. Потом я на цыпочках пробрался к его изголовью и воткнул острия обоих вертелов в его глаза. Сделав это, я отпрыгнул с быстротой молнии в дальний уголок и спрятался там. Проклятый ифрит взревел так, что гора раскололась бы от страха, а человек сходил с ума, он вскочил в ярости и стал метаться по пещере, чтобы схватить меня и отомстить за причиненную боль. Но он уже был слеп и не мог найти меня и вскоре свалился в уголке, оплакивая потерянное зрение и посыпая себе голову прахом.
Когда глаза этого мира озарились утренними лучами, тот несчастный див по своему обыкновению убрал камень, сел у входа, закрыв его собой, и стал выводить по одной овце. Чтобы вместе с овцами не пробрался человек, он проводил рукой по спине каждой овцы. Тогда я, не задумываясь, набросил на себя овечью шкуру, валявшуюся тут же, выполз вместе с овцами на четвереньках и вышел из пещеры. Спасшись из этой гибельной пучины, о чем я не смел и мечтать, я воздал всевышнему творцу благодарственные молитвы за то, что он уже вторично избавил меня от гибели.
Я не счел разумным хотя бы на миг задерживаться в столь опасной местности и двинулся в путь, обгоняя ветер. От страха перед дивом я бежал без передышки ровно три дня и три ночи и прошел немалый путь, но все еще не обнаружил людского жилья. Я шел ужасной долиной, где не было даже намека на спасение, от голода и жажды я лишился сил и, наконец, свалился, словно мертвый, на склоне горы. Тут я посмотрел вперед и увидел что-то напоминающее снежно-белую циновку. Я очень взволновался, вскочил на ноги и поплелся в том направлении. Светлое пятно оказалось белой травой, напоминающей камфару, которую какая-то птица расщепила на тонкие полосы, расстелила по земле и снесла туда семь яиц величиной с тыкву каждое. Яйца были самых разных цветов. Умирая от голода, я счел эту находку манной небесной и начал есть по одному яйцу в день. На седьмой день у меня стали расти крылья и перья, словно трава из земли, вскоре я совсем превратился в птицу и почувствовал, что могу взлететь. Я дивился своему разноцветному оперению, которое в лучах солнца играло всеми цветами радуги, а также тому, как пестра и капризна судьба. Я взлетел в воздух, надеясь увидеть с высоты людское жилье, стал подниматься все выше и, наконец, заметил вдали какое-то селение. Я полетел в том направлении и опустился осторожно на дерево, которое росло поодаль от города. Меня увидела издали толпа людей, но они испугались моего странного вида. Одни считали меня чудом, другие — напастью, и поэтому никто не смел приблизиться ко мне. Наконец, после долгих рассуждений и советов они порешили на том, чтобы подстрелить меня из ружья. Один из тех людей собрался осуществить этот замысел, поднял ружье и собирался Уже запалить фитиль и свалить меня с дерева в пучину небытия. Тут уж я в ужасе закричал: «Не торопись! Подумай сначала, я ведь человек!»
