Средневековая литература - Повесть о прекрасной Отикубо
Китаноката точно обезумела, злоба так душила ее, что ей даже кусок в горло не шел.
Между тем Сенагон, служившая в доме отца Отикубо, услышала, что во дворце Нидзедоно приняли в свиту госпожи много прислужниц и что господа очень к ним добры. Нимало не догадываясь о том, кто такая на самом деле госпожа Нидзедоно, она явилась к ней, заручившись покровительством одной фрейлины по имени Бэннокйми.
Когда Отикубо увидела сквозь плетеный занавес, кто пришел к ней, она обрадовалась.
– А я-то ожидала увидеть совсем другую, незнакомую мне женщину. Не думайте, что я забыла о вашей прошлой доброте ко мне, но мне приходится опасаться людской молвы, и потому только я не подавала вам до сих пор вестей о себе. Как я рада вашему приходу! Скорей идите сюда!
Сенагон растерялась от неожиданности. Веер, которым она до той поры церемонно закрывала свое лицо, выпал у нее из рук. Ей казалось, что она спит и видит сон.
– Чей это голос? Кто говорит со мной? – спросила Сенагон у Акоги.
– Неужели вы так и не догадались, увидев здесь меня? – ответила Акоги. – Госпожу мою раньше звали Отикубо. Я так рада, так рада, что вижу вас! Тут нет никого из моих старинных приятельниц, и я еще чувствую себя, как в чужом доме.
Сенагон наконец пришла в себя.
– Ах, какая радость! Какое счастье! Так вот, значит, где скрывалась наша молодая госпожа! А я-то все о ней печалилась, из головы она у меня не выходила! Видно, сам милостивый Будда привел ее сюда!
Просияв от радости, Сенагон поспешила к молодой госпоже Нидзедоно. Но невольно перед ее глазами встал образ прежней Отикубо, гонимой, заточенной в четырех стенах мрачной каморки.
Теперь Отикубо нелегко было узнать: она выглядела совсем взрослой и расцвела новой красотой.
«Поистине ее посетило неслыханное счастье!» – подумала Сенагон.
Шурша шелками своих летних одежд, прислужницы Отикубо – числом больше десяти – оживленно разговаривали между собой. Это была прелестная картина!
Но скоро среди них послышался ропот:
– Не успела эта женщина прийти, как уже была принята госпожой. С нами было не так.
– Верно. Но у нее особые заслуги! – улыбнулась Отикубо. Как она была прекрасна! Прекраснее своих сестер, родители которых всю душу вложили в их воспитание.
«Не мудрено, что она поднялась выше них», – думала Сенагон. Пока ее слушали чужие уши, она говорила только обычные слова радости по поводу свидания после долгой разлуки, но когда в комнате не осталось посторонних, Принялась рассказывать обо всем, что случилось в доме Тюнагона после бегства Отикубо.
Акоги покатывалась со смеху, слушая рассказ о том, какая перепалка произошла на другое утро между мачехой и тэнъяку-но сукэ.
– Старая госпожа все последнее время просто из себя выходит. «Такой скандал на свадьбе! Это, верно, мне наказание за грехи в прежней жизни», – жалуется она. А сестра ваша сразу понесла, будто ей не терпелось поскорей родить. Госпожа Китаноката так чванилась своим зятем, а теперь ходит словно в воду опущенная.
– Странное дело! – заметила Отикубо. – Муж мой восхищается его красотой, но почему-то говорит, что нос у него самое замечательное. Почему именно нос?
– Шутить изволит. Нос у молодого зятя страх до чего безобразен: смотрит в небо, ноздри огромные, в каждой можно построить по боковому флигелю и еще посредине останется место для главного здания, – ответила Сенагон.
– Какой ужас! Бедная Синокими! Каково ей слушать такие безжалостные насмешки!
В разгар этой беседы вернулся из дворца Митиери, изрядно охмелевший от вина. Лицо его красиво разрумянилось.
– Сегодня вечером я был приглашен во дворец императора. Меня заставляли пить одну чарку за другой, в голове зашумело. Я играл на флейте, и государь пожаловал мне платье со своего плеча.
Он показал им подарок микадо: одежду пурпурного цвета, густо благоухавшую драгоценным ароматом. Мити-ери набросил ее на плечи Отикубо.
– Это тебе подарок от меня.
– За что ты меня так награждаешь? – улыбнулась она в ответ.
Вдруг ему попалась на глаза Сенагон.
– Как будто я уже видел эту женщину в доме твоего отца? – спросил он.
– Да, правда, – ответила Отикубо.
– Хо-хо, зачем она сюда пожаловала? Я бы, пожалуй охотно дослушал до конца ее высокозанимательный, красочный рассказ о «господине Катано»…
Сенагон, позабывшая, о чем она говорила в тот раз, ни чего не могла понять и только слушала, сидя в почтительной позе.
– Опьянел я, клонит ко сну, – сказал Митиери. Супруги удалились в опочивальню.
«Как изумительно хорош собой муж Отикубо! – думала Сенагон. – И притом сразу видно, что без памяти любит свою жену. Счастливица! Завидная досталась ей судьба»
***У Правого министра была единственная дочь, которую пора было выдать замуж.
– Хотел я предложить свою дочь государю, – говорил он, – да побоялся. Кто мог бы в этом случае поручиться за ее судьбу, когда меня не будет в живых? А вот молодой тюдзе, насколько я мог узнать его за время нашего знакомства, человек надежный и верный. Я бы охотно отдал за него свою дочь. Правда, я слышал, будто у него есть возлюбленная. Но ведь она не из знатного рода, значит, ее не назовешь настоящей законной супругой, с которой стоит считаться. В наши дни лучшего жениха не найти Я уже давно присматриваюсь к нему, он мне по сердцу Это человек с большим будущим.
Правый министр стал думать, кто бы мог послужить посредником в этом деле, и поручил сватовство кормилице Митиери.
Кормилица отправилась к своему молочному сыну и стала ему говорить:
– Правый министр просил меня о том-то и том-то… Это заманчивое, очень лестное предложение.
– Если б я был одиноким, – ответил Митиери, – то с радостью согласился бы, но у меня есть возлюбленная, которую я никогда не покину. Сообщи, кормилица, мой решительный отказ.
Сказал, как отрезал, и вышел из комнаты. Кормилица подумала: «У госпожи Нидзедоно, видимо, нет ни отца, ни матери. Молодой господин – единственная опора в жизни. А у дочери Правого министра богатая могущественная родня. Есть кому позаботиться о том, чтобы зять жил в роскоши и довольстве».
И вместо того чтобы передать Правому министру решительный отказ Митиери, кормилица сказала от его имени следующее:
– Прекрасно, я очень рад. Выберу счастливый день как можно скорее и пошлю письмо невесте.
Услышав, что жених согласен, Правый министр, не тратя времени, стал готовиться к свадьбе. Обновил всю домашнюю утварь, роскошно отделал покои для молодых, нанял новых служанок, – словом, ничего не было забыто.
Скоро кто-то шепнул Акоги:
– А знает ли ваша госпожа, что господин тюдзе женится на дочери Правого министра?
Акоги очень удивилась.
– Нет, в господине нашем не заметно никакой перемены. Да полно, правда ли это?
– То-то, что правда. Свадьба, говорят, назначена на четвертый месяц года. В доме Правого министра такая горячка, все с ног сбились…
Акоги сообщила обо всем своей молодой госпоже.
– Вот что люди говорят. Знаете ли вы, что господин ваш хочет жениться?
«Может ли это быть правдой?» – подумала Отикубо вслух спросила:
– Кто это тебе сказал? Муж ни о чем мне не говорил.
– Служанка из дома Правого министра. Она слышала самых верных людей. Уже известно, на какой месяц назначена свадьба.
Отикубо предположила, что Митиери подчинился строгому приказу своей матери. «Он не мог ослушаться родителей», – думала втайне от всех Отикубо, но, как у нее ни было тяжело на душе, она ничем не выдала своей грусти, а с кажущимся спокойствием стала ждать, чтобы Митиери открыл ей всю правду. Время шло, а он все молчал.
Как ни старалась скрыть свои чувства Отикубо, но скоро тайная печаль согнала с ее лица прежние краски.
– Скажи, что у тебя на душе? О чем ты грустишь? Я ведь не умею, как другие люди света, нашептывать разные нежности: «Люблю, обожаю, жить без тебя не могу!» Но зато с самого начала я решил никогда не причинять тебе ни малейшего горя. А между тем последнее время ты словно сама не своя. Это меня тревожит, – стал говорить жене Митиери. – Помнишь ли ты, как я пришел к тебе под проливным дождем, лишь бы не огорчить тебя? Надо мной смеялись по дороге, называли меня «воришкой с белыми ногами». То было в навеки мне памятную третью ночь после нашей первой встречи. Разве я с тех пор хоть в малости провинился чем-нибудь перед нашей любовью?
– Но у меня нет никакой тайной заботы.
– Пусть так, и все же я не в силах вынести твоего грустного, отчужденного вида. Ты замкнулась в себе, словно воздвигла преграду между мной и собою… – упрекнул ее Митиери.
Отикубо ответила ему стихами:
С чем сравню я сердце твое?
Оно, как прибрежная родея
Возле озера Микумано.
Много цветков на стебле родеи.
Сердце изменника любит многих…
Услышав это пятистишье, Митиери сложил другое:
