Сэй-Сёнагон - Записки у изголовья (Полный вариант)
Бедное, тесное здание похоже на галерею, нет внутренних покоев, и все же какое очарование!
Молва не обманула нас. Кукушки пели так громко, что звон стоял в ушах. Но увы! Государыня не могла их услышать. Вот когда мы от души пожалели бедняжек, что не могли поехать с нами.
– Позвольте показать вам сельские обычаи, – сказал нам хозяин дома Акинобу, – это все, что я могу.
Он велел принести много колосьев растения, которое называется рисом. По его приказу пришли юноши, совсем не выглядевшие грязными, и несколько девушек из соседних деревень. С полдюжины из них молотили рис, а двое пустили в ход какое-то вертящееся приспособление (*199), мне его никогда не доводилось видеть.
Работая, они пели странную песню.
Нам поневоле стало смешно, наши мысли рассеялись, и мы совсем позабыли, что должны сочинить стихи о кукушке.
Затем господин Акинобу приказал своим слугам принести маленькие столы, из тех, которые можно видеть на китайских картинах, и нам подали угощение. Но никто из нас ни к чему не притронулся.
– Боюсь, это простая деревенская стряпня. Но гости, что приходят сюда, обычно наседают на хозяина, хоть из дому беги. Требуют, подай им еще и еще. Они не церемонятся, как вы, – сказал господин Акинобу и начал усердно угощать нас.
– Попробуйте вот эти побеги молодого папоротника, – говорил он. – Я сам собирал их своими руками.
– Но в самом деле, – усмехнулась я, – как можете вы ожидать, что мы будем сидеть рядом в тесноте, как простые служанки?
– О, если так, я прикажу снять подносы со столов и поставить на пол. Вы, наверно, привыкли низко склоняться во дворце.
Пока челядь хлопотала, поднося нам блюда, явился один из наших слуг и доложил:
– Пошел дождь.
Мы поспешили к экипажу.
– Постойте, мне бы хотелось сложить стихотворение о кукушке здесь, на месте! – воскликнула я.
– Что там, сочините по дороге, – сказали мои спутницы, и мы сели в экипаж.
Слуги по нашему приказу наломали много веток унохана`, осыпанных белыми цветами, и украсили занавески и кузов экипажа. Верх экипажа, словно кровлю дома, устлали длинными ветвями. Казалось, бык тащит за собою живую ограду из цветущих кустов.
Наши слуги с хохотом кричали:
– Вот здесь еще найдется местечко, и вот здесь!
Я надеялась, что кто-нибудь увидит нас на обратном пути, но нам изредка встречались только нищие монахи и простолюдины, о которых и говорить-то не стоит. Обидно, право!
Когда мы были уже недалеко от дворца, я вспомнила:
– Что ж, все так и пропадет впустую? Нет, о нашем экипаже должна пойти широкая слава.
Мы остановились возле "Дворца на Первом проспекте" и послали одного из слуг сказать от нашего имени:
– Здесь ли господин То-дзи`дзю (*200)? Мы возвращаемся из очень любопытной поездки, слушали кукушек.
Слуга вернулся с ответом: "Сейчас выйду к вам, минутку, почтенные дамы!"
И добавил от себя: "Он отдыхал в покое для свиты. Торопится надеть шаровары".
Но мы не могли ждать, и экипаж помчался полным ходом к Земляным воротам.
Господин То-дзидзю поспешно надел парадный наряд и погнался за экипажем, завязывая пояс на ходу.
– Постойте, подождите! – кричал он. За ним босиком бежало несколько слуг.
– Погоняйте скорей! – крикнула я, и экипаж покатился быстрее.
Мы уже достигли Земляных ворот, когда господин То-дзидзю, задыхаясь, в полном изнеможении догнал нас. Только теперь он заметил, как украшен наш экипаж.
– Неужели в экипаже земные существа? Не могу поверить, – вскричал он со смехом. – Выйдите, дайте мне взглянуть на вас.
Слуги, прибежавшие с ним, очень забавлялись.
– А какие стихи вы сложили? – спросил он. – Дайте послушать.
– О нет! – отговорились мы. – Сперва прочтем государыне.
В этот миг дождь полил по-настоящему.
– И почему только над одними этими воротами нет кровли? – посетовал господин То-дзидзю. – До чего неприятно стоять здесь в дождливый день! Как я теперь пойду обратно? Когда я побежал за вашим экипажем, у меня в мыслях было одно: догнать вас. Я и не подумал, что попадусь людям на глаза. О, мне надо спешить назад! Скверное положение.
– Ну, полно! – сказала я. – Отчего бы вам не поехать во дворец вместе с нами?
– В этой шапке? – воскликнул он. – Как это возможно!
– Пошлите за другой, парадной.
Но тут дождь полил потоками, и наши люди, головы которых были неприкрыты, вкатили экипаж в Земляные ворота так быстро, как могли.
Один из телохранителей принес своему господину зонт и поднял над его головой. Господин То-дзидзю отправился обратно. На этот раз он шел медленно, оглядываясь на нас через плечо, и на лице его было такое унылое выражение! В руке он нес цветущую ветку унохана.
Когда мы явились к императрице, она спросила нас, как прошла наша поездка.
Дамы, которых мы не взяли с собой, сначала хмурились с обиженным видом, но когда мы рассказали, как господин То-дзидзю бежал за нами по Первому проспекту, они невольно присоединились к общему смеху.
– Ну что же, – спросила государыня, – где они, ваши стихи?
Я рассказала все, как было.
– Очень жаль, – упрекнула нас государыня. – Разумеется, при дворе уже слышали о вашей поездке. Как вы объясните, что не сумели написать ни одного стихотворения? Надо было сочинить там же, на месте, пока вы слушали пение кукушки. Вы слишком много думали о совершенстве формы, и ваше вдохновение улетело. Но напишите стихи хоть сейчас. Есть о чем долго говорить!
Государыня была права. Мы постыдно оплошали!
Только мы начали совещаться между собой по этому случаю, как вдруг мне принесли послание от господина То-дзидзю, привязанное к той самой ветке унохана. На бумаге белой, как цветок, была написана танка. Но я не могу ее вспомнить.
Посланный ждал ответа, и я попросила принести мне тушечницу из моего покоя, но императрица повелела мне взять ее собственную тушечницу.
– Скорее, – сказала она, – напиши что-нибудь вот на этом, – и положила на крышку тушечницы листок бумаги.
– Госпожа сайсё, напишите вы, – попросила я.
– Нет уж, лучше вы сами, – отказалась она. В это время вдруг набежала темнота, дождь полил снова, раздались сильные удары грома. Мы до того испугались, что думали только об одном, как бы поскорее опустить решетчатые рамы. О стихах никто и не вспомнил.
Гроза начала стихать только к самому вечеру. Лишь тогда мы взялись писать запоздалый ответ, но в это самое время множество высших сановников и придворных явилось осведомиться, как императрица чувствует себя после грозы, и нам пришлось отправиться к западному входу, чтобы беседовать с ними.
Наконец можно было бы заняться сочинением "ответной песни". Но все прочие придворные дамы удалились.
– Пусть та, кому посланы стихи, сама на них и отвечает, – говорили они.
Решительно, поэзию сегодня преследовала злая судьба.
– Придется помалкивать о нашей поездке, вот и все, – заметила я со смехом.
– Неужели и теперь ни одна из вас, слушавших пение кукушки, не может сочинить мало-мальски сносное стихотворение? Вы просто заупрямились, сказала государыня.
Она казалась рассерженной, но и в такую минуту была прелестна.
– Поздно сейчас, вдохновение остыло, – ответила я.
– Зачем же вы дали ему остыть? – возразила государыня.
На этом разговор о стихах закончился.
Два дня спустя мы стали вспоминать нашу поездку.
– А вкусные были побеги папоротника! Помните? Господин Акинобу еще говорил, что собирал их собственными руками, – сказала госпожа сайсё.
Государыня услышала нас.
– Так вот что осталось у вас в памяти! – воскликнула она со смехом.
Императрица взяла листок бумаги, какой попался под руку, и набросала последнюю строфу танки:
Папоротник молодой
Вот что в памяти живет.
– А теперь сочини первую строфу, – повелела императрица.
Воодушевленная ее стихами, я написала:
Голосу кукушки
Для чего внимала ты
В странствии напрасном?
– Неужели, Сёнагон, – весело заметила императрица, – тебе не совестно поминать кукушку хоть единым словом? Ведь у вас, кажется, другие вкусы.
– Как, государыня? – воскликнула я в сильном смущении. – Отныне я никогда больше не буду писать стихов. Если каждый раз, когда нужно сочинять ответные стихи, вы будете поручать это мне, то, право, не знаю, смогу ли я оставаться на службе у вас. Разумеется, сосчитать слоги в песне – дело нехитрое. Я сумею, коли на то пошло, весною сложить стихи о зиме, а осенью о цветущей сливе. В семье моей было много прославленных поэтов, и сама я слагаю стихи, пожалуй, несколько лучше, чем другие. Люди говорят: "Сегодня Сэй-Сёнагон сочинила прекрасные стихи. Но чему здесь удивляться, ведь она дочь поэта". Беда в том, что настоящего таланта у меня нет. И если б я, слишком возомнив о себе, старалась быть первой в поэтических состязаниях, то лишь покрыла бы позором память моих предков.
Я с полной искренностью открыла свою душу, но государыня только улыбнулась:
