Кодзима-хоси - ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМ МИРЕ
Весьма обрадованный, Цзи Синь надел личные августейшие облачения ханьского государя, сел в экипаж, обтянутый жёлтой тканью, слева к нему прикрепил кисть от бычьего хвоста[293] и с возгласом: «Гао Цзу просит прощения за свою вину и сдаётся великому государю Чу!» — выехал из западных ворот крепости и двинулся к Чэнгу.
После того как рассвело, чусцы рассмотрели пленного ханьского государя — это был не Гао Цзу, а его подданный по имени Цзи Синь. Разгневанный Сян Юй зарубил Цзи Синя.
Вскоре Гао Цзу, предводительствуя воинами из Чэнгу, сам напал на Сян Юя. Сян Юй собрал все свои силы, но в конце концов был убит при Уцзяне, а Гао Цзу, долгие годы верша монаршие дела, стал властелином Поднебесной[294].
Вспомнил ли на этот раз государь подобный благой пример, думал ли и Мороката о такой преданности государю? Цзи Син, чтобы разомкнуть кольцо неприятеля, обманул его; Мороката замыслил своё, чтобы задержать воинов неприятеля. Хотя в Японии время было иное, чем в стране Хань, чувства государя и подданного совпадали; поистине, такие преданность и честность, которые встречаются раз в тысячу лет, долгое время дают самые разные примеры находчивости.
СВИТОК ТРЕТИЙ
1
ОБ АВГУСТЕЙШЕМ СНЕ ГОСУДАРЯ И О КУСУНОКИ
В двадцать седьмой день восьмой луны первого года правления под девизом Гэнко государь предпринял выезд в Касаги и имел августейшее пребывание в главном павильоне. Сначала, в течение одного или двух дней, из страха перед властью воинов ни один человек не приходил, чтобы служить ему, но после того, как прошёл слух, что в сражении у восточного подножия Эйдзан силы Рокухара были разбиты, туда собрались все, начиная от монахов этого храма и кончая воинами из ближайших провинций, которые прискакали отовсюду. Однако к государю не прибыл ни один дайме, у которого было сто или двести всадников.
Как можно одними только этими силами охранять местопребывание императора? — подумал государь с тревогой, ненадолго забылся и во сне увидел место, которое было, как будто, садиком перед дворцом Сисиндэн. Там было большое вечнозелёное дерево. Отбрасывая густую тень, зелёные ветви его особенно буйно простирались к югу. Под ним, расположившись в соответствии со своими рангами, рядами сидели три вельможи и множество чиновников. На обращённом к югу сиденье с высоко положенными одна на другую циновками не сидел никто. В порыве чувств государь во сне удивился и подумав: «Для кого это место оставлено?» — изволил встать. И тут внезапно пришли два мальчика с причёсками биндзора, преклонили перед государем колени и слезами увлажнили себе рукава:
— Под небом нет такого места, где государь, хоть ненадолго, мог бы спрятаться. Но в тени вон того дерева имеется сиденье, обращённое к югу. Это яшмовый трон для вас, поэтому сядьте в него на некоторое время.
Августейший увидел, как мальчики, произнеся это, вознеслись на далёкое небо, и скоро пробудился ото сна.
Государь изволил подумать, что при помощи этого сна ему вещает Небо. Если же судить по написанию знаков, то, расположив рядом знаки ки, дерево, и минами, юг, мы получаем иероглиф кусуноки, камфарное дерево. Когда двое мальчиков сказали, чтобы я сел в его тени, обратясь на юг, они сообщили мне указание бодхисаттв Солнечного Света, Никко, и Лунного Света, Гакко, вторично овладеть добродетелями того, кто обращён к югу и управлял мужами Поднебесной.
Так августейший сам истолковывал свой сон, и стало ему радостно.
Когда рассвело, государь призвал к себе монаха той обители, наставника в монашеской дисциплине Дзёдзюбо и спросил его:
— Видимо, в этих местах есть воин, которого зовут Кусуноки?
Монах отвечал государю.
— До сих пор здесь не было слышно, что поблизости есть человек с таким именем. В провинции Кавати, к западу от горы Конго живёт человек по имени Кусуноки Тамон Монхё Масасигэ, который прославился как мастер лука и стрел. Передают, что он из отпрысков князя Татибана-но Мороэ, Левого министра Идэ, потомка императора Битацу, в четвёртом колене, которые много лет живут среди простых людей.
Говорят, что его матушка, когда она была молодой, совершила стодневное паломничество к Бисямону из Сиги, и там во сне ей было сказано, что у неё родится ребёнок, а поэтому детское его имя — Тамон.
«В таком случае, — подумал государь, — сегодняшний сон был о нём».
— Сейчас же призвать его, — повелел он, и вельможный Фудзифуса, получив высочайшее повеление, спешно вызвал Кусуноки Масасигэ.
Когда посланец государя с приказом августейшего прибыл в дом Кусуноки и передал подробности этого дела, Масасигэ подумал: «Что может быть выше этой чести для мастера лука и стрел?!» — и, много не раздумывая, сразу же тайком отправился в Касаги.
Государь через советника среднего ранга Мадэно-кодзи, его милости Фудзифуса, благоволил молвить ему:
— Императорский посланец был отправлен потому, что государь полагает, будто покорение восточных варваров Масасигэ по силам. Государь глубоко удовлетворён тем, что вы прибыли, не теряя времени. Прежде всего, исчерпывающе доложите своё мнение о том, что в Поднебесной самое важное и какой план вы держите относительно него, как можно быстро одержать победу и достичь умиротворения Четырёх морей.
Таково было решение императора, и Масасигэ почтительно отвечал:
— В последние дни восточные варвары своими великими преступлениями навлекли на себя недовольство Неба. Кроме того, они ослаблены беспорядками и дошли до того, что их настигнет небесная кара. Какие же ещё нужны причины? Однако успехи в Поднебесной сводятся к двум началам: военной хитрости и умному плану. Если сражаться, столкнув между собою две силы, то, даже если мы соберём воинов из шестидесяти с лишним провинций, против двух, Мусаси и Сагами, одержать победу будет трудно. Если же мы будем сражаться в соответствии с планом, нас это не должно смущать и бояться нам будет нечего, ибо восточные варвары своей военной силой сделать не могут ничего, кроме как ударить по острому и разбить крепкое. Поскольку у воинов существует обычай так вести сражение, государю не обязательно наблюдать за исходом одной единственной битвы. Покуда августейший слышит, что ещё жив лишь один Масасигэ, пусть он считает, что для государя удача открыта.
Так сказал Масасигэ многообещающе и возвратился в Кавата.
2
О БИТВЕ ПРИ КАСАГИ И О НОЧНОМ НАПАДЕНИИ НА СУЯМА И КОМИЯМА
Между тем, когда в Киото услышали, что за государем во время его пребывания в Касаги последовали войска из ближних провинций, там возникло опасение, что против Рокухара могут двинуть свои силы и монахи из Горных врат. Собрав вместе силы из провинции Оми, их направили в Оцу к Сасаки-хоган Токинобу. Когда же сказали, что этих сил мало, к ним добавили восемьсот с лишним всадников, принадлежавших семьям Кугэ и Нагасава, жителей провинции Тамба, и они расположились лагерем к востоку и западу от почтовой станции Оцу.
В первый день девятой луны оба военных протектора из Рокухара, Касуя-но Сабуро Мунэаки и Суда-но Дзиро Саэмон, с пятьюстами всадниками направились в монастырь Равного мира, Бёдоин, что в Удзи, отметить прибытие туда воинских сил.
Не дожидаясь напоминаний, днём и ночью без перерыва прибывали воинские силы из разных провинций, и число всадников превысило сто тысяч человек. Они решили, что уже назавтра, второго числа, в час Змеи должны будут вступить в бой. А накануне Такахаси Матасиро выбрался из лагеря и, решив добыть славу для себя одного, собрал триста с лишним всадников из одних только своих сородичей и направил их к подножию горы Касаги.
Говорят, что правительственных войск в крепости было не так много, но дух отваги в них был ещё крепок. Это были люди, которые считали, что возьмут в свои руки рычаги управления Поднебесной и явят силы, вращающие Небо. Поэтому, видя перед собою ничтожно малые силы противника, как могли они удержаться и не ударить по этим силам?! Более трёх тысяч всадников спустились с горы на берег реки Кидзугава, окружили отряд Такахаси и все как один начали беспощадно сражаться. Такахаси же позабыл свой первоначальный пыл и, увидев большие силы соперников, ни разу не оглянувшись, повернул назад, был обстрелян и отступил, Множество его людей было загнано в бурные воды реки Кидзугава и обстреляно там. Спаслись лишь немногие. Потеряв коней, побросав доспехи, они остались нагишом и при свете белого дня бежали в столицу.
Зрелище было непереносимым. Некий человек плохо об этом подумал. Возле спуска с моста у монастыря Бёдоин он написал такое стихотворение:
Стремительны
Волны в стремнинах
Реки Кидзугава.
Мгновенно обрушился в них
Высокий Мост
