Шота Руставели - Витязь в тигровой шкуре

"Государь, жених приехал!" — объявил царю глашатай.
Мог ли знать жених, какою бог грозит ему расплатой?
Позабыл печаль владыка, светлой радостью объятый,
И велел мне сесть с собою в царской горнице богатой.

Царь сказал: "Да будет ныне день великого веселья!
Свадьбу радостную справлю посреди своих земель я.
Пусть сокровища немедля принесут из подземелья!
Скупость — признак скудоумья. Все раздам, чем жил досель я!"

За сокровищами тотчас я послал моих людей.
Хорезмиец вскоре прибыл с пышной свитою своей.
Горожане и вельможи вышли чествовать гостей.
Для собравшегося войска не хватало площадей.

Царь сказал: "Украсьте город драгоценными шатрами!
Пусть приехавший царевич отдыхает там с друзьями.
Прикажи войскам, чтоб вышли пир отпраздновать с гостями.
Сам же, встретив хорезмийца, оставайся вместе с нами".

Площадь красными шатрами мы уставили мгновенно.
Хорезмиец въехал в город и сошел с коня степенно.
Царедворцы из покоев шли к нему — за сменой смена,
И войска вокруг стояли, собираясь постепенно.

Все, что надобно, исполнив, я к себе вернулся в дом.
Утомившись на приеме, я хотел забыться сном.
Вдруг Асмат раба прислала с запечатанным письмом:
"Та, чей стан стройней алоэ, ждет тебя в саду своем".

Я поехал, но у башни лишь одна Асмат рыдала.
Я спросил: "О чем ты плачешь, завернувшись в покрывало?"
"Витязь, — молвила девица, — больше сил уже не стало
Защищать твои поступки. Я гожусь на это мало".

Мы вошли. И, словно солнце, освещая тьму алькова,
На меня взглянула дева раздраженно и сурово.
"Что ты ждешь? — она спросила. — Разве жертва не готова?
Иль опять меня забыл ты? Иль обманываешь снова?"

Прочь я бросился от девы и воскликнул, весь в огне:
"Будешь знать, кого люблю я и на чьей я стороне!
Разве доблесть полководца изменила нынче мне,
Чтобы деве приходилось понуждать меня к войне?"

Сотню воинов я поднял и сказал: "Готовьтесь к бою!"
И на площадь через город полетели мы стрелою.
Возлежал жених на ложе, распростертый предо мною.
Не пролив ни капли крови, он простился с головою.

Я схватил его за ноги и о столб шатра с размаха
Головой его ударил. Стража вскрикнула от страха.
Я вскочил в седло, помчался, поднимая тучи праха.
Был на мне шелом походный и кольчужная рубаха.

Слух прошел среди народа, что на площади резня.
Отбиваясь от погони, гнал я верного коня.
Некий город укрепленный был в то время у меня.
Там я скрылся за стеною, участь горькую кляня.

И приказ войскам отправил с человеком в тот же день я:
"Тот, кто мне помочь желает, пусть придет без промедленья".
И до полночи глубокой, исполняя повеленье,
К крепостным моим воротам подходили подкрепленья.

Встал я с утренней зарею, свел отряды воедино
И увидел трех придворных, что пришли от властелина.
Царь вещал мне: "Бог свидетель, я взрастил тебя, как сына.
Ныне я в тоске и горе. Ты один тому причина.

Ты зачем мой дом, безумец, этой кровью запятнал?
Если дочь мою любил ты, отчего мне не сказал?
Престарелый твой наставник, от страданий я устал
И тебя перед кончиной безвозвратно потерял!"

"Царь, — ответил я владыке, — я выносливей металла,
Оттого меня доселе пламя смерти не пожрало.
Но царям, владыкам нашим, правый суд творить пристало!
Знай же, царь: твоей царевны не желаю я нимало.

Города, дворцы и троны украшают нам державу.
Я — законный их наследник по рождению и праву.
Все цари поумирали, ты стяжал на троне славу, —
Твой престол теперь за мною остается по уставу.

Царь, ты сына не имеешь, у тебя лишь дочь-девица.
Если ты на трон индийский нам посадишь хорезмийца,
Что взамен себе добуду я, законный сын индийца?
Нет, покуда меч со мною, здесь пришлец не воцарится!

Выдавай царевну замуж, не давай видаться нам,
Я же Индию другому добровольно не отдам.
Тех, кто будет мне перечить, разорву я пополам,
Мне помощников не нужно, я расправлюсь с ними сам".  

Отослав вельмож обратно, я с ума сходил от боли:
Солнцеликую покинув, о ее не знал я доле.
Раз поднялся я на башню и с тоской взглянул на поле,
И тому, что там увидел, ужаснулся поневоле.

Два каких-то пешехода шли дорогою степною —
То Асмат ко мне спешила с провожающим слугою.
Вся в крови, без покрывала, с обнаженной головою,
Мне она не улыбалась, не здоровалась со мною.

Я едва не обезумел, полный горя и забот.
"Что случилось? — я воскликнул. — И к чему он, твой приход?"
И ответила мне дева, восклицая у ворот:
"Почернело наше небо от страданий и невзгод!"

Я спустился к ней навстречу, стал расспрашивать я снова.
Дева горько зарыдала, безутешна и сурова.
Долго мне она, бедняжка, не могла сказать ни слова.
Кровь из ран ее сочилась и текла на грудь, багрова.

Наконец она сказала: "Не избыть судьбы постылой!
Как обрадую тебя я, так и ты меня помилуй,
Будь ко мне добросердечен, обручи меня с могилой,
Разлучи с мгновенной жизнью, столь жестокой и немилой.

Лишь убил ты хорезмийца, разнеслась о том молва.
Царь, услышав об убийстве, был в отчаянье сперва.
За тобой послал он стражу, сыпал гневные слова.
Люди в поисках убийцы с ног не падали едва.

Наконец царю сказали: "За ворота витязь скрылся!"
Царь ответил: "Понимаю, как на это он решился, —
Он любил мою царевну, за нее с врагами бился,
Чтобы ею любоваться, увидать ее стремился.

Но клянусь я головою, что разделаюсь с сестрою, —
Божий путь она забыла и связалась с сатаною,
В сеть бесовскую толкнула деву собственной рукою...
Будь я проклят, коль оставлю эту сводницу живою!"

Царь не клялся головою, даже гневом обуян,
А поклявшись этой клятвой, не вводил людей в обман.
Тотчас кто-то из придворных, позабыв высокий сан,
Рассказал Давар-колдунье, что задумал Фарсадан.

Вот что он донес, проклятый, той колдунье из Каджети:
"Брат твой клялся головою, что не жить тебе на свете".
"Видит бог, — Давар сказала, — понапрасну я в ответе!
Невиновна я, но знаю, кто подстроил козни эти!"

В дорогой своей вуали, истомленная душевно,
Как всегда, красой сияла госпожа моя царевна.
Вдруг Давар вбежала в башню и, бранясь, вскричала гневно:
"Это ты мне, потаскуха, здесь вредила ежедневно!

Ты, блудница, амирбара на убийство навела!
Почему должна я кровью за твои платить дела?
Разве я была с тобою неуживчива и зла?
Дай же бог, чтоб Тариэла ты вовеки не нашла!"

И Давар с великой бранью на царевну напустилась,
С криком волосы рвала ей, колотила и глумилась.
Солнцеликая царевна лишь вздыхала и томилась,
И помочь ей, беззащитной, я от страха не решилась.

И тогда вошли с ковчегом два раба, по виду каджи.
Лица были их ужасны и тела чернее сажи.
И втолкнули в глубь ковчега нашу деву эти стражи,
И ни просьб ее, ни стонов не хотели слушать даже.

И ушли они, и к морю унесли ее в челнок,
"Горе мне! — Давар вскричала. — Истекает жизни срок!
Но не царь со мной покончит, а железный мой клинок!" —
И, пронзив себя кинжалом, пала мертвой на порог.

Отчего ж ты не дивишься, что осталась я живою?
Возвестительница горя, я сочувствия не стою!
Поступай со мной как хочешь, разлучи меня с душою!" —
Так Асмат мне говорила и рыдала предо мною.

Я сказал: "Сестра, опомнись! Смерти ты не заслужила!
Что, скажи, я должен сделать, чтоб найти мое светило?
Все моря я вслед за нею обойду, подняв ветрило!"
Так ответил я, но сердце, словно камень, вдруг застыло.

Обезумел я от скорби, охватил меня озноб.
Но подумал я: "Безумец! Ты сведешь себя во гроб!
Лучше странствовать по морю и скитаться средь трущоб.
Пусть друзья идут с тобою, не боясь пустынных троп!"

Возвратился я в покои и надел вооруженье,
Полтораста добровольцев взял с собой для услуженья.
Отворили мы ворота, миновали укрепленья,
И с дружиною у моря очутился в тот же день я.

На корабль я погрузился, по морским поплыл просторам.
Проходящие галеры стал держать я под надзором,
Но не встретил я царевну, и скорбел с потухшим взором,
И безумствовал, бессильный перед божьим приговором.

Год прошел, и каждый месяц был длиннее двадцати.
Даже тех, кто знал о деве, я не в силах был найти.
Друг за другом умирали корабельщики в пути.
Божья воля! Человеку против бога не идти!

Я корабль направил к суше. Мне скитанья надоели.
Как у загнанного зверя, затвердело сердце в теле.
Все, кто жив со мной остался, разбрелись куда хотели.
Но не бросит бог скитальца, столь гонимого доселе!

Два раба со мной остались и несчастная Асмат.
Мне служили утешеньем много дней они подряд.
Малой вести, весом в драхму, был бы я в то время рад!
Плач казался мне отрадой, слезы падали, как град.