Шота Руставели - Витязь в тигровой шкуре

Вот посланье той, чей образ пламенеет над вселенной:
"Витязь, ты сиял сегодня, словно камень драгоценный!
На коне ты мчался лихо, красотой дивил отменной, —
Сладких слез моих причина мне казалась несравненной.

Восхвалять тебя должна я от восхода до заката,
Но, увы, с тобой в разлуке я отчаяньем объята.
Ради льва лелеет солнце прелесть розы и агата,
И клянусь тебе светилом, что верна тебе я свято.

И хотя ты не напрасно проливаешь слез поток, —
Не печалься, умоляю, — горе витязю не впрок.
Кто из нас собою краше, это знает только бог.
Я хочу, чтоб ты вуалью красоту мою облек.

Ты укрась меня вуалью чужестранной, дорогою,
Чтоб прекрасный твой подарок неразлучен был со мною,
Сам носи мое запястье, я дарю его герою, —
Память этой дивной ночи да пребудет век с тобою!"

Застонав при этом слове, словно зверь в ночи туманной,
Тариэл запястье тронул: "Вот он, дар моей желанной!"
Снял с руки его, рыдая, удручен душевной раной,
И, прильнув к нему устами, пал на землю бездыханный.

Как мертвец перед могилой, он лежал, тоской убит.
На груди темнели пятна от ударов о гранит.
Бледный лик Асмат терзала, исторгая кровь ланит,
И водою орошала друга, мертвого на вид.

Автандил смотрел на брата, полный горя и волненья.
Слезы девы прожигали неподвижные каменья.
Наконец очнулся витязь и сказал через мгновенье:
"Кровь моя — добыча рока. Как не умер в этот день я?"

Бледный, он присел на ложе, посмотрел как бесноватый,
Принимая цвет шафрана, роза стала желтоватой.
И молчал он долго-долго, удручен своей утратой,
И не радовался жизни, безнадежностью объятый.

И сказал он Автандилу: "Хоть темно мое сознанье,
Для тебя я попытаюсь довершить повествованье,
Потому что встреча с другом порождает упованья...
Удивляюсь, как живу я, несмотря на все терзанья.

Так Асмат сестры дороже стала сердцу моему,
Мне дала она запястье — дар, приложенный к письму.
Я сказал, что то запястье девы с радостью приму,
Ей же дал вуаль из ткани, не известной никому".  

Я писал в ответ: "О солнце! Свет, ниспосланный тобою,
Усмирив мою отвагу, овладел сегодня мною.
Как безумец, упиваюсь я твоею красотою...
Чем воздам тебе за это, если я вниманья стою?

Раньше я в живых остался по твоей лишь благостыне,
И опять меня, безумца, осчастливила ты ныне.
Для меня твое запястье драгоценнее святыни, —
С ним, веселием объятый, забываю я унынье.

Видит бог, твое желанье я хотел предупредить!
Я вуаль тебе за счастье почитал бы подарить.
О, приди ко мне на помощь! Помоги безумцу жить!
Разве я кого другого в состоянье полюбить?"

Дева тотчас удалилась. Я задумался устало.
И царевна предо мною в сновидении предстала.
Вздрогнул я и пробудился, и ее как не бывало.
Вспоминая голос милый, я уже не спал нимало.

Рано утром царь с царицей во дворец меня позвали.
Я, покорный властелину, появился в царском зале.
Царь с царицей, три вазира там большой совет держали.
Мне они, как амирбару, сесть напротив приказали.

Царь сказал: "По божьей воле мы — на склоне наших дней.
Время старости подходит, время бедствий и скорбей.
Даровал нам бог царевну, не послал нам сыновей.
Мы ее, как сына, любим и заботимся о ней.

Нынче мы царевну браком сочетать должны законным.
Ей супруг достойный нужен. Где, скажи, найти его нам?
Будет он хранить державу и владеть индийским троном,
Угрожать стране войною он не даст иноплеменным".

Я сказал: "Прискорбно сердцу, что творец вам не дал сына!
Но прекрасная царевна — упованье господина.
Породниться с вами — счастье для любого властелина.
Вам, правителям, известен образ свадебного чина".

Мы советоваться стали. Я от горя помертвел,
Понимая, что не в силах изменить теченье дел.
Царь сказал мне: "Шах Хорезма горделив, могуч и смел, —
Если он отдаст нам сына, будет сладок наш удел".

Было видно: царь с царицей предрешили все заране,
Слишком явно на совете совпадали их желанья.
Я вступить с моим владыкой не решился в пререканье
И молчал, как прах ничтожный, потерять боясь сознанье.

"Шах, — промолвила царица, — государь весьма отменный,
Будет сын его под пару нашей дочке несравненной".
Что я мог сказать на это ей, владычице надменной?
Согласился я, несчастный, запятнал себя изменой.

Царь отправил к хорезмийцу наилучших из людей:
"Шах! Наследника престола я лишен в семье моей.
Я взрастил царевну-дочку, не имея сыновей,
Да прибудет твой царевич и супругом будет ей!"

Люди быстро возвратились, отягченные дарами.
Шах ответил им такими благосклонными словами:
"Даровал нам вседержитель то, что мы желали сами.
Кто ж откажется от девы? Нет такого между нами!"

И опять за нареченным царедворцы полетели:
"Не задерживайся, витязь, и не медли в этом деле!"
Как-то раз, устав на поле, я лежал в своей постели.
Сердце, горестью томимо, не мечтало о веселье.

Мне ножом пронзить хотелось сердце, полное тоской...
Вдруг Асмат слугу прислала с вестью краткою такой:
"Та, чей стан стройней алоэ, хочет видеться с тобой.
Приходи немедля, витязь, в башню девы молодой!"

На коня я сел, поехал и вошел в ее ограду,
И Асмат у входа в башню повстречал, пройдя по саду.
Я печаль ее заметил по слезам ее и взгляду,
И, встревоженный, не смел я про свою спросить отраду.

Скорбь сестры моей названой в этот день меня смутила, —
Дева, как бывало раньше, не смеялась, не шутила,
Не сказала мне ни слова, только плакала уныло,
Заронив тревогу в сердце, ран моих не исцелила.

Эта плачущая дева, не вступая в разговор,
Провела меня в покои и откинула ковер,
И увидел я царевну, и узнал ее убор,
Но лучи ее не грели, как бывало до сих пор.

Упадало на завесу от нее подобье света,
Но была она небрежно в этот скорбный час одета.
В том же платье изумрудном, на тахте того же цвета
Вся в слезах сидела дева, на поклон не дав ответа.

Как на выступе утеса громоносная тигрица,
На меня смотрела гневно омраченная девица.
Ни луна, ни солнце в небе не могли бы с ней сравниться...
Наконец она привстала предо мной, молниелица.

"Лжец! — воскликнула царевна. — Верно, нет в тебе стыда,
Коль, нарушив слово клятвы, ты посмел войти сюда!
Бог воздаст тебе за это, жди теперь его суда!"
Я сказал: "Открой, о солнце, в чем она, моя беда?

Как могу я оправдаться, коль тебя не разумею?
За какие преступленья пред тобою я бледнею?"
Но она мне отвечала: "Что слова тебе, злодею!
Обманулась я по-женски, став возлюбленной твоею!

Отдают меня насильно за царевича чужого,
Ты на это согласился, не сказал отцу ни слова.
Ты свою нарушил клятву, ты похож на пустослова,
И отныне за притворство я отмстить тебе готова.

Иль не помнишь, вероломный, как ты плакал и стонал,
Как тебе лекарство лекарь приносил и подавал?
С кем теперь сравню тебя я, переменчивый бахвал?
От тебя я отрекаюсь, ибо ты неверен стал.

Будь владыки наши правы, будь они совсем неправы, —
Кто б ни правил Индостаном, я — наследница державы!
Я не дам тебе, изменник, продолжать твои забавы:
Ты лукав, и все стремленья у тебя, как ты, лукавы.

Я тебя заставлю скрыться из отцовского предела.
Не уйдешь по доброй воле — улетит душа из тела!
Ты подобной мне не сыщешь, как бы сердце ни болело!"
"Горе мне!" — при этом слове стон раздался Тариэла. —

Я тогда воспрянул духом от таких ее речей,
И взглянул, подняв зеницы, в глубину ее очей.
Удивляюсь, как живу я, разлучен навеки с ней!
Почему, о мир коварный, жаждешь крови ты моей!

На ковре Коран открытый я заметил пред царевной.
Взяв Коран, прославил бога я молитвою душевной.
Я сказал: "Меня, о солнце, ты спалила речью гневной,
Но послушай, что скажу я о судьбе моей плачевной.

То, о чем скажу тебе я, будет правдою святою,
Коль солгу, пускай все небо потемнеет надо мною!
Ты сама сейчас увидишь: не запятнан я виною!"
"Говори!" — она сказала и кивнула головою.

Я сказал: "Коль словом клятвы я, несчастный, пренебрег,
Пусть и молнии и громы на меня обрушит бог!
Разве я любви блаженство без тебя изведать мог?
Разве я живым останусь, коль пронзит меня клинок?

Царь меня в свои чертоги пригласил на совещанье.
Чужестранного супруга он избрал тебе заране.
Что я мог с царем поделать, затевая пререканья?
Согласился я, на время затаив свои страданья.

Как я мог с владыкой спорить, если он не понял ясно,
Что стране без государя быть поистине опасно?
Я один имею право здесь царить единовластно.
Пусть идет сюда царевич. Он идет сюда напрасно!

Я сказал себе: "Подумай, нужно выбрать новый путь,
Поразмыслив на досуге, легкомысленным не будь".
Уж хотелось мне, как зверю, убежать куда-нибудь,
Но тебя, мое светило, разве мог я обмануть?

Ради сердца, как на рынке, торговал я там душою..."
Ливень, розу леденивший, вдруг повеял теплотою.
Ряд сияющих жемчужин приоткрылся предо мною.
"Если так, — сказала дева, — не запятнан ты виною.

Разве я могу поверить, что избрал ты путь обмана,
Что грешишь ты против бога над страницами Корана!
Ты руки моей немедля попроси у Фарсадана,
Чтоб воссесть тебе на троне государем Индостана!"

Тут она, забыв о гневе, стала ласкова со мной, —
То ль сошло на землю солнце, то ли месяц молодой.
Обласкала и впервые усадила пред собой,
В сердце нежными словами потушила пламень мой.

"Мудрецу, — она сказала, — торопиться не пристало,
Поступить он так обязан, чтоб душа не горевала.
Если ты задержишь гостя, поразит тебя опала,
И тогда над Индостаном разразится бед немало.

Если ж гость сюда приедет и решит на мне жениться,
Мы расстанемся и в траур обратится багряница.
Будем мы с тобою плакать, а владыки веселиться.
Нет, не должно чужестранцу в Индостане утвердиться!"

Я сказал: "Не дай-то боже, чтоб приехал к нам жених!
Лишь прибудут хорезмийцы, я сумею встретить их.
Пусть они узнают силу и проворство рук моих.
После битвы мы посмотрим, что останется от них!"

Но царевна отвечала: "Не велит рассудок здравый,
Чтобы я была причиной этой ярости кровавой.
Лишь царевича убей ты, не грози другим расправой.
Куст сухой зазеленеет там, где суд творится правый.

Сделай так, герой отважный, наделенный силой львиной:
Жениха убив украдкой, не сражайся ты с дружиной.
Ты его единоверцев не равняй с простой скотиной, —
Сердце вынести не в силах этой крови неповинной.

Объяви ты Фарсадану, чтоб не впасть в великий срам:
"Наша Индия вовеки не достанется врагам.
Из отцовского наследья я ни драхмы не отдам.
Я сожгу твою столицу, если будешь ты упрям!"

Обо мне не начинай ты с государем разговора,
Пусть не думает владыка, что любовь — причина спора.
Будет царь молить и плакать, он не вынесет позора,
Я в твои отдамся руки, и на трон взойдем мы скоро".

Этот замысел царевны мне, безумцу, полюбился,
И опять, с мечом в деснице, сердцем я воспламенился.
Хоть удерживала дева, с нею быстро я простился,
Но обнять мое светило на прощанье не решился.

С болью очи оторвал я от девических красот,
И вела меня рабыня, провожая до ворот,
И ушел я, как безумный, и в печальный вечер тот
За единственную радость вынес тысячу невзгод.