Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Приложение.
Основными женскими персонажами третьей, последней части «Повести» становятся дочери Восьмого принца, центральное место среди которых постепенно начинает занимать Укифунэ. Действие последних десяти глав происходит в Удзи, где перекрещивались пути паломников, направляющихся в Хацусэ. Мистическая окрашенность придает этим главам особое звучание. В третьей части увеличивается слитность глав, подчиненность всего повествования основной сюжетной линии становится еще большей, чем во второй, число персонажей резко сокращается, в поле зрения читателя остается лишь несколько героев, судьбы которых прослеживаются очень подробно. По существу, перед нами отдельная повесть с искусно выстроенным динамичным и увлекательным сюжетом. Общий тон этой части характеризуется нарастанием трагической темы, которая на пронзительной ноте безысходности, тщетности мирских устремлений обрывается в главе «Плавучий мост грез».
Несмотря на кажущуюся обособленность, все три части «Повести о Гэндзи» представляют собой единое целое. Эта цельность проявляется прежде всего в общности тем. Тема равновесия судьбы, т. е. уравновешенности в ней горя и счастья, определяя жизненные линии отдельных персонажей, находит воплощение и в общей структуре «Повести». Приниженность Кирицубо возмещается возвышением ее сына, за достигнутое благополучие Гэндзи приходится расплачиваться горестями и утратами. Если в первой части «Повести» помышления героев сосредоточены в основном на земных радостях, то во второй возникает тема неприятия всего мирского, достигающая полноты звучания в третьей, последней части. Тема сходства—возвращения, укрепляясь в конкретных проявлениях своих (Югао—Тамакадзура, Кирицубо—Мурасаки, Оогими— Укифунэ), постепенно разрастается, принимая все более общий характер. Жизнь Гэндзи, подойдя к своему пределу, как бы раздваивается, возвращаясь в судьбах Каору и принца Ниоу. На смену противостоянию Гэндзи—То-но тюдзё приходит противостояние Ниоу—Каору. Параллели и контрасты, пронизывающие все части «Повести», связывают их в единое целое.
Прошлое звучит в настоящем и определяет будущее — вот основной смысл трех частей «Повести о Гэндзи».
События прошлого и настоящего, вымысел и реальность, достоверность дневниковых записей и сюжетные повороты волшебной сказки — все это в сочетании образует своеобразный мир «Повести о Гэндзи».
Законы жанра предписывают относить изображаемые в моногатари события к предшествующим эпохам. «В давние времена жил один человек…», «Вот что случилось в давние времена…», «Давным-давно жил кавалер…». «При каком же государе то было?..» — начинает свою повесть Мурасаки Сикибу.
Стр. 43В самом деле, при каком? Уже самые древние комментаторы пытались привязать события, описываемые в «Повести о Гэндзи», к определенному историческому периоду. Многие приходили к выводу, что Мурасаки имела в виду первую половину X в., точнее — время правления императоров Дайго, Судзаку, Мураками. Эти годы — годы расцвета поэзии, становления национальных культурных традиций, первые годы владычества Фудзивара — непосредственно предшествовали той эпохе, в которую жила сама писательница, и многое еще не стерлось из памяти ее современников, многое еще жило в настоящем.
Желая придать повествованию большую достоверность, Мурасаки вводит в него приметы времени, хорошо понятные ее современникам. К примеру, в главе «Павильон Павлоний» говорится о ширме, принадлежавшей императору Уда, и о наставлениях, оставленных им для своего тринадцатилетнего сына, взошедшего на престол под именем Дайго. Это позволяет предположить, что прототипом императора Кирицубо был скорее всего император Дайго, а прототипами Судзаку и Рэйдзэя — соответственно императоры Судзаку и Мураками.
Создавая такую историческую перспективу, Мурасаки тем не менее избегает всяких прямых аналогий, постоянно скользя по грани реальности и вымысла. Персонажи, как правило, безымянны, но в них угадываются черты реально существовавших лиц. Особую достоверность повествованию придает введение в текст подлинных имен (Цураюки, Исэ). Той же цели служат намеки на действительные события, особенно частые в первой части «Повести».
Что касается главного героя, то вряд ли можно назвать какое-то определенное историческое лицо, послужившее его прототипом. Скорее всего это образ собирательный. Чаще всего отмечают сходство Гэндзи с Минамото Такаакира (914–982), сыном императора Дайго. Так же как и Гэндзи, Такаакира был внесен в список простых подданных, успешно продвигался по служебной лестнице, но после неудачной попытки сделать наследным принцем своего зятя, принца Тамэхира (четвертого сына императора Мураками), был заподозрен в тайном противодействии властям и стараниями боявшихся его усиления Фудзивара сослан на Цукуси, где пробыл три года. Его судьба вызывала большое сочувствие во многих столичных семьях (об этом говорится, к примеру, в «Дневнике поденки» матери Арицуна).
Образ Гэндзи нередко соотносится и с такими личностями, как Аривара Нарихира, Тайра Садафуми, Сугавара Митидзанэ, принц Ацухира и др.
Очевидно, узнавались и другие персонажи. Считается, что под именем Тамакадзура в «Повести» выведена дочь Минамото Такаакира, в Восьмом принце угадываются черты Фудзивара Корэтика, а в образе Гэн-но найси высмеивается некая престарелая родственница Мурасаки, весьма враждебно по отношению к ней настроенная. Несомненно, момент «узнавания» и явился одной из причин популярности произведения Мурасаки среди ее современников.
Стр. 44В «Повести о Гэндзи» как бы наложены друг на друга два временных плана — время начала усиления рода Фудзивара и время полного расцвета его могущества (т. е. время, в которое жила сама Мурасаки). Повествуя, как того требовала традиция, о прошлом, писательница — вольно или невольно — наделяет это прошлое чертами настоящего. Так, изображая в лице императора Кирицубо императора Дайго, она одновременно придает ему черты явного сходства с императором Кадзан, с которым связана судьба ее отца, а, рисуя образы ученых, подчеркивает незначительность их положения при дворе, что характерно для периода владычества Фудзивара Митинага, но отнюдь не для того времени, которое описывается.
В образе Гэндзи можно усмотреть немало черт сходства с самим Фудзивара Митинага. А описание дома на Шестой линии удивительным образом совпадает с описанием принадлежавшего Митинага дворца у Земляных ворот в «Дневнике» Мурасаки.
Прототипом Удзи-но адзари многие исследователи считают монаха Кисэна, жившего в начале эпохи Хэйан отшельником на горе Удзи, а прототипом настоятеля Ёкава — монаха Гэнсина (942-1017), одного из теоретиков учения о Чистой земле, с которым был близок Тамэтоки.
Многие эпизоды «Повести» носят ярко выраженный автобиографический характер. Зафиксированный в домашней антологии Мурасаки эпизод с незнакомцем, старающимся проникнуть в ее дом, и упоминание о слишком большой активности старшего сына Нобутака, после смерти отца пытавшегося взять его вдову под свое покровительство, нашли отражение в судьбе Уцусэми. В «Главах Удзи» можно усмотреть воспоминания детства, проведенного со старшей сестрой в женских покоях дома у Столичного предела. Даже в образе наложницы Кирицубо отразились некоторые черты самой Мурасаки — ее настроения того времени, когда она только что приступила к придворной службе.
Вместе с тем реальный мир, изображенный в «Повести о Гэндзи», подчиняется не столько реальным, сколько условно-литературным законам. Да и сами герои находятся на грани между действительно существовавшими людьми и обобщенно-условными персонажами моногатари.
Уже сам выбор персонажей является данью литературной традиции, требующей, чтобы герои моногатари принадлежали к высшим слоям столичной аристократии. (Исключение составляют описанные в главах «Пустая скорлупка цикады» — «Вечерний лик» женщины среднего сословия, изображение которых было смелым новаторством со стороны Мурасаки.)
Сам Гэндзи, несмотря на соотносимость его судьбы с судьбами действительно существовавших личностей, образ скорее идеальный, чем реальный. Писательница наделила его всеми мыслимыми достоинствами благородного мужа, уподобив совершенным героям древности. Человеческое сочетается в образе Гэндзи с божественным — недаром дом на Шестой линии постоянно сравнивается с Землей Вечного Блаженства — буддийским раем. Уход Гэндзи из мира также напоминает уход божества — в старинных моногатари никогда не рассказывается о смерти богов и фей, они просто переходят в другие миры, исполнив свое земное предначертание. На небеса возносится Кагуя-химэ, в облаках скрывается Гэндзи.
Стр. 45От мифа и стремление Мурасаки к равновесию судеб: богатые, счастливые рано умирают, несчастные, пренебрегаемые всеми — возвышаются.
