Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL.
Слушая стихи, все дружно выражали свое восхищение и обменивались мнениями. Ли Вань сказала:
– Позвольте мне рассудить по справедливости. Каждое стихотворение по-своему хорошо. Но первое место я присуждаю стихотворению «Воспеваю хризантему», второе – «Вопрошаю хризантему», третье – «Сон о хризантеме». Темы для стихов были не традиционные, и лучше всех с ними справилась Фея реки Сяосян – ее стихотворение отличается новизной и свежестью мысли. Остальные стихи можно расположить в следующем порядке: «Прикалываю к волосам хризантему», «Любуюсь хризантемой», «Застолье с хризантемами» и, наконец, «Вспоминаю хризантему».
– Правильно, верно! – воскликнул Баоюй, захлопав в ладоши. – Совершенно справедливо!
– Но в моих стихах недостает изящества, – возразила Дайюй.
– Все равно они хороши, – заметила Ли Вань, – без нагромождений и шероховатостей.
– А по-моему, стихотворение, в котором есть строка «Припомнилась мне та прогулка в вечерний, предзакатный час», – самое хорошее, – настаивала Дайюй. – Эта строка своего рода фон всей картины. Прекрасны также строки: «Мне не до книг, я их отброшу – лишь суета мирская в них. Я вижу только эти ветки со всей осенней их красой». В них все сказано о хризантеме на столе. Автор мысленно возвращается к тому времени, когда хризантема еще не была сорвана. В этом заключен глубокий смысл!
– А строка из твоего стихотворения «А потом, аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу» – выше всякой похвалы! – воскликнула Ли Вань.
– Да, на сей раз Царевна Душистых трав проиграла, – заметила Таньчунь. – Такие строки, как «За оградою пусто, старый сад наш дряхлеет…» и «А мечта, как и прежде, неизменна, светла», звучат красиво, но никаких чувств не вызывают.
– А у тебя строки «На волосах роса трех троп садовых, а на висках – приятный холодок» и «Когда б цветком украсили дерюгу, дерюга стала б как осенний шелк» тоже не раскрывают темы «Прикалываю к волосам хризантему», – улыбнулась Баочай.
– «Скажи, – я услышала, – кто затаенно, сей мир презирая, растет?» и «Кто, как и другие цветы, раскрываясь, все медлит, все ищет и ждет?» – добавила Сянъюнь, – это вопросы, на которые можно не отвечать, так как все ясно без слов.
– Но в строках «На колени ладонь опускаю» и «Не покрыв головы, я мечтаю» выражена тоска от предчувствия разлуки с хризантемой, – улыбнулась Ли Вань. – Знай об этом хризантема, она ужаснулась бы твоей назойливости!
Все рассмеялись.
– А я опять провалился! – с улыбкой произнес Баоюй. – Неужели мои выражения «В чьем доме всходы породило семя?», «Ищу, ищу: где он, цветок осенний?», «Ушел я бодрым шагом далеко» и «И все ж не отразило пылких чувств холодное мое стихотворенье» совершенно не относятся к слову «ищу»? Неужели слова «Вчерашней ночью совсем нежданно дождь припустил вдруг и жизнь им дал» и «Сегодня утром – еще был иней» ничего не напоминают о слове «сажаю»? Можно досадовать лишь на то, что их нельзя сравнить с такими выражениями, как «Аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу», «Холод чист и душист. Я читаю стихи. На колени ладонь опускаю», «На висках… холодок», «Когда б цветком украсили дерюгу…». Но ничего, – добавил он, – завтра я ничем не занят и сочиню заново все двенадцать стихотворений.
– Твои стихи не так уж плохи, – поспешила его успокоить Ли Вань, – в них только мало новизны и оригинальности.
Обменявшись впечатлениями, все захотели еще крабов и сели за стол.
– Вот я держу в руке клешню краба и любуюсь коричными цветами, – сказал Баоюй, поднявшись с места. – Это тоже тема для стихов. И я уже сочинил одно. Кто еще хочет?
Он вымыл руки, взял кисть и записал:
Я взял клешню и беспредельно рад
Сидеть в густой тени дерев коричных,
Налил я уксус и теперь толку
Имбирь в порыве страсти необычной…
Как внук царька – прожорлив, и к тому ж
Вином еду я запивать желаю,
Как самодур-чиновник, я к еде
Пристрастье постоянное питаю!
Набит живот, – как будто коркой льда
Покрылся он, а я в самозабвенье,
И пропитались жижею мясной
Все пальцы – бесполезно омовенье!
Чего стыдиться? В мире нет таких,
Кто б к насыщению не устремлялся,
И даже Су Дунпо – святой поэт[279] —
Быть лакомкой великим не стеснялся!
– Таких стихов можно сочинить хоть целую сотню! – засмеялась Дайюй.
– Просто у тебя способностей не хватает, вот ты и выискиваешь недостатки у других, вместо того чтобы самой взять да сочинить! – с улыбкой заметил Баоюй.
Дайюй ничего не ответила, запрокинула голову, тихо продекламировала сочиненное стихотворение, схватила кисть и записала:
Внушительны на вид и после смерти
У краба копья и стальные латы,
Горою возлежат на блюдах яства,
Любой отведать их скорее рад.
Под панцирем нефритовое мясо —
Оно на блюдах выглядит богато,
Жирок за твердой коркой красноватый —
Что ни кусочек – свежесть! аромат!
Пусть много мяса, – я предпочитаю
Клешней восьмерку – сочных и отменных,
Но кто меня уговорить сумел бы
Всю тысячу бокалов выпить враз?
Как праздничны передо мною яства!
Я ими угощусь самозабвенно.
Чист ветер. В белом инее коричник.
Не оторву от хризантемы глаз!
Баоюй прочел и выразил свое восхищение, но Дайюй изорвала листок со стихотворением и приказала служанкам сжечь, сказав:
– Мои стихи хуже твоих, пусть их бросят в огонь. А стихотворение о крабе ты сохрани, оно лучше стихов о хризантеме!
– Я тоже сочинила стихотворение, – сказала Баочай. – Не знаю только, хорошо ли получилось. Запишу шутки ради.
Утуны тенисты, коричник ветвист.
Вино там отменное пьют.
В Чанъани лишь вспомнят, что скоро Чунъян, —
И слюнки заране текут…
Как много дорог пред глазами! Увы,
Нет стройности в них никакой!
От черного желтое не отделить,
И осень смешалась с весной!
Последние строки вызвали восхищенные возгласы:
– Прекрасно! Замечательно!
– Ловко же она нас поддела! – вскричал Баоюй. – Пожалуй, и мои стихи надо сжечь!
Стали читать дальше:
Добавь хризантему к вину,
Коль привкус у пищи дурной.
А приторна – так положи
Имбирь – он чуть-чуть горьковат.
Пусть падают крабы в котел.
Смысл этого действа какой?
Над берегом в небе луна.
У проса душист аромат.
– Вот это настоящий гимн крабам, – заявили все дружно, дочитав до конца. – Оказывается, даже незначительной теме можно придать глубокий смысл! Только некоторые строки довольно едкие и кое-кого задевают.
В это время в саду появилась Пинъэр. Если хотите узнать, зачем она пришла, прочтите следующую главу.
Глава тридцать девятая
Едва Пинъэр появилась, как ее забросали вопросами:
– Что делает твоя госпожа? Почему не вернулась?
– Времени у нее нет, – улыбаясь, сказала Пинъэр. – Она даже поесть не успела! И вот послала меня спросить, есть ли у вас еще крабы.
– Разумеется, есть, сколько угодно, – ответила Сянъюнь и приказала служанкам положить в короб десяток самых крупных крабов.
– Жирных кладите, с круглым брюшком, – сказала Пинъэр.
Сесть к столу она отказалась.
– Приказываю тебе – садись! – глядя в упор на служанку, сказала Ли Вань.
Она усадила Пинъэр рядом с собой, налила в кубок вина и поднесла ей прямо к губам. Пинъэр отпила глоток и собралась идти.
– Сиди! – удержала ее Ли Вань. – Я, значит, для тебя не указ, только Фэнцзе!
И она приказала служанкам:
– Отнесете крабов второй госпоже Фэнцзе и скажете что Пинъэр я оставила у себя!
Женщины унесли короб, но вскоре вернулись и доложили:
– Вторая госпожа велела вам всем передать, чтобы во время еды не смеялись и не болтали. Она прислала немного печенья из муки водяного ореха и хворост на курином жиру, которые только что получила от жены младшего дяди. А вам, барышня, – обратились они к Пинъэр, – госпожа разрешила остаться, только не пить лишнего.
– А если выпью, что будет? – с улыбкой спросила Пинъэр, продолжая пить и закусывать.
– Как жаль, что тебе, с твоей внешностью, выпала жалкая доля служанки! – засмеялась Ли Вань, обнимая Пинъэр. – Ведь если не знать, тебя можно легко принять за госпожу!
Пинъэр, болтавшая с Баочай и Сянъюнь, повернулась к Ли Вань и сказала:
– Не прижимайте меня, госпожа, щекотно!
– Ай-я! – воскликнула Ли Вань. – Что это у тебя такое твердое?
– Ключ, – ответила Пинъэр.
– Неужели у тебя есть драгоценность, которую надо запирать на замок? – рассмеялась Ли Вань. – Когда Танский монах [280] отправлялся в путь за священными книгами, у него был белый конь; когда Лю Чжиюань[281] завоевывал Поднебесную, у него были волшебные доспехи, подаренные духом тыквы, а у Фэнцзе есть ты. Ты – ключ своей госпожи! А тебе зачем ключ?
