unknown - Ямато-моногатари
О его назначении в тот день приказано было слагать танка и приносить сайгу[322], и дочь Сандзё-но миги-но оидоно тут же написала:
Икадэ каку
Тоси кири мо сэну
Танэ могана
Арэюку нива-но
Кагэ-то таномаму
Ах, если бы и мне
[Добыть] эти времени не боящиеся
Семена!
В моем заброшенном саду
Стала бы [слива] моим укрытием[323] —
так было сложено. Ответ был от сайгу. Он забыт.
А просьба эта оказалась не напрасной. Левый министр, когда он был в чине тюнагона[324], навещал эту даму, семена разрослись, стали ей укрытием[325]. И тогда от сайгу:
Ханадзакари
Хару ва ми ни кому
Тосигири мо
Сэдзу то ифу танэ ва
Оину то ка кику
Пышно цветущую
Весну смотреть прибуду.
Времени неподвластные
Семена, о которых вы говорили,
Уже проросли, слышала я[326].
121
Кавалер, навещавший дочь человека по имени Санэто[327], служившего в чине сёни в управе военного округа:
Фуэтакэ-но
Хито ё мо кими-то
Нэну токи ва
Тигуса-но ковэ-ни
Нэ косо накарурэ
Если хоть одно бамбуковое коленце
Этой флейты с тобою ночь
Не проведет,
Голосом на тысячу ладов
Заплачет[328] —
так сказал. А дама:
Тидзи-но нэ ва
Котоба-но фуки ка
Фуэтакэ-но
Котику-но ковэ мо
Кикоэ конаку ни
На тысячу голосов...
Не преувеличили ль вы?
Флейты из бамбука
«Котику» голос совсем
Не доносится[329].
122
Тосико отправилась в буддийский храм Сига[330], а там оказался монах по имени Дзоки-но кими[331]. Он жил на горе Хиэ, и ему было дозволено даже наведываться во дворец. И вот в день, когда прибыла Тосико, он тоже пришел в храм Сига, они и встретились. Устроив себе жилье на галерее моста[332], они обменивались множеством клятв. Но вот Тосико собралась возвращаться [в столицу]. Тогда от Дзоки:
Ахи митэ ва
Вакаруру кото-но
Накарисэба
Кацугацу моно ва
Омовадзарамаси
Если бы после встречи
Расставаний
Не бывало,
Наверное, тогда бы
Ты меня не любила[333].
В ответ Тосико:
Ика нараба
Кацугацу моно-во
Омофу раму
Нагори мо наку дзо
Вага ва канасики
Зачем говоришь ты,
Что мало
Люблю тебя.
Донельзя
Я печалюсь[334] —
так написала она. Слов [кроме стихов] тоже очень много было в ее послании.
123
Тот же Дзоки-но кими в дом неизвестной даме послал:
Куса-но ха-ни
Какарэру цую-но
Ми нарэба я
Кокоро угоку ни
Намида оцураму
На травинки
Падающей росе
Подобен, видно, я —
При каждом движении сердца
Катятся слезы[335].
124
Когда Госпожа из Северных покоев, супруга нынешнего господина[336], была еще супругой Соти-но дайнагона[337], Хэйтю сложил и прочел ей:
Хару-но но-ни
Нидори-ни хахэру
Санэкадзура
Вага кимидзанэ то
Таному ика-ни дзо
В весенних полях,
Зеленея, растет
Плющ санэкадзура («майское ложе»),
Моей супругой тебя
Считать вовеки хочу – что ты на это?[338] —
так сказал. Обменивался он так клятвами с ней. А после этого, когда обрядили ее, как подобает одевать супругу левого министра, он сложил и послал ей:
Юкусуэ-но
Сукусэ мо сирадзу
Вага мукаси
Тигириси кото ва
Омохою я кими
Что в грядущем
Такой успех [сужден] – ты не знала.
А прежние
Клятвы, что давала,
Помнишь ли ты? —
так сложил. Ответ на это и все те танка, которыми они обменивались раньше, – было их много, но теперь их не услышишь.
125
Идзуми-но тайсё[339] часто бывал в доме у [Фудзивара Токихира], ныне покойного, [служившего тогда в чине] са-но оидо. Однажды, где-то в гостях напившись сакэ, хмельной, глубокой ночью тайсё неожиданно явился к Токихира. Тот удивился. «Где же вы изволили быть, поведайте!» – стал расспрашивать он. Домашние его со стуком подняли верх паланкина и увидели там еще Мибу-но Тадаминэ[340]. Хоть дорогу Тадаминэ освещали светильником, в самом низу лестницы у него подкосились колени, он упал и произнес:
«Касасаги-но
Ватасэру хаси-но
Симо-но уэ-во
Ёха-ни фумивакэ
Котосара ни косо
«Глубокой ночью
Я пришел, чтоб ступить
На иней,
Выпавший на мосту
Сорочьем[341] —
вот что отвечает вам тайсё», – сказал он. Министр, хозяин дома, нашел это стихотворение полным очарования и весьма искусным. Всю ночь они провели за возлияниями и музыкой, тайсё был пожалован дарами. Тадаминэ тоже была дарована награда.
Один из их сотрапезников, услышав, что у Тадаминэ есть дочь, воскликнул: «Хотел бы я взять ее в жены!» – «Большая честь для меня», – ответил Тадаминэ. Вскоре из дома этого придворного пришло письмо: «Надеюсь, что в самом скором времени наш уговор осуществится». В ответ ему было:
Вага ядо-но
Хитомура сусуки
Ураваками
Мусуби токи ни ва
Мада сикари кэри
У моего дома
Растущая трава сусуки
Еще слишком молода.
Чтобы завязывать ее в пучок,
Время пока не пришло —
так сложил Тадаминэ. Ведь на самом деле дочь его была еще очень маленькой девочкой.
126
Дама по имени Хигаки-но го[342], жившая в Цукуси, славилась умом и вела утонченный образ жизни. Так шли годы и месяцы, но вот случился мятеж Сумитомо[343], дом ее был сожжен дотла, все ее имущество у нее отняли, и оказалась она в жалком положении. Не зная обо всем этом, в те края для водворения порядка прибыл гонцом императора дайни Ёсифуру. И вот, минуя то место, где стояло ее жилище, он сказал: «Как бы мне встретиться с той, что зовут Хигаки-но го? Где-то она сейчас живет?» Так спросил он, а его спутники отвечали: «Она изволит жить неподалеку отсюда». – «Ах, хотелось бы мне расспросить, каково-то ей было во время этого мятежа!» И только успел Я-дайни это вымолвить, как увидел седую женщину, которая набрала воды и теперь проходила мимо него, направляясь в какое-то убогое строение. Был там один человек, он сказал: «Вот Хигаки-но го». Я-дайни ужаснулся, сильно опечалился, но все же решил завязать с ней отношения, она же застыдилась и не вышла к нему, а так сказала:
Мубатама-но
Вага курогами ва
Сирагава-но
Мидзу ва куму мадэ
Нариникэру кана
С тутовыми ягодами схожие
Черные волосы мои ныне
Такими сделались,
Что из Белой реки Сирагава
Черпаю воду[344] —
так сложила, и он, опечаленный, снял с себя одно из одеяний и послал ей.
127
Та же Хигаки-но го, в управе Дайни[345], когда предложено было воспеть осенние красные листья клена, сложила:
Сика-но нэ ва
Икура бакари-но
Курэнави дзо
Фуридзуру кара-ни
Яма-но сомураму
В крике оленя
Сколько же
Алого?
Когда он кричит,
Горы окрашиваются [красным][346].
128
Говорили люди, что Хигаки-но го умело слагает танка. И вот как-то собрались любители изящного, стали сочинять окончания к стихам, к каким трудно конец сложить, и прочитали так:
Ватацуми-но
Нака-ни дзо татэру
Са-во сика ва
В просторе моря
Стоящий
Олень... —
и предложили ей докончить, тогда она:
Аки-но ямабэ я
Соко-ни миюраму
Осенние горы
На дне отражаются[347] —
так закончила она танка.
129
Дама, жившая в Цукуси, послала возлюбленному в столицу:
Хито-во мацу
Ядо ва кураку дзо
Нариникэру
Тигириси цуки-но
Ути-ни миэнэба
Жилище,
Где возлюбленного жду, как темно
В нем стало!
Клявшейся луны
В нем не видно[348] —
так гласило послание.
130
И это написала та дама из Цукуси:
Акикадзэ-но
Кокоро я цураки
Ханасусуки
Фукикуру ката-во
Мадзу сомукураму
Осеннего ветра
Сердце жестоко, видно,
Трава сусуки
Туда, куда ветер дует,
Не спешит склониться[349].
131
Во времена прежнего императора было как-то дано августейшее повеление в первый день четвертой луны слагать стихи о том, что соловей не поет, и Кимутада:
Хару ва тада
Кинофу бакари-во
Угухису-но
Кагирэру гото мо
Накану кэфу кана
Весна лишь
Вчера [кончилась],
Но соловей,
[Видно, решив], что только весной надо петь,
Сегодня не поет![350] —
так он сложил.
132
Во времена того же императора это было. Призвал он как-то к себе Мицунэ, и вечером, когда месяц был особенно красив, предавались они всяческим развлечениям. Император соизволил сказать: «Если месяц назвать натянутым луком, что это может значить? Объясни суть этого в стихах», и Мицунэ, стоя внизу лестницы:
Тэру цуки-во
Юми хари то си мо
Ифу кото ва
Ямабэ-во саситэ
Ирэба нарикэри
Когда светящий месяц
«Натянутым луком»
Называют – значит это,
Что в горные гряды он
Стреляет[351].
Получив в награду расшитое одеяние оутиги, он снова произнес: