Алишер Навои - Лейли и Меджнун

Кто на площадке слов бывал горяч,
В човган играя, так подбросил мяч:

Был жаркий полдень, — гибель для земли.
На мир бросал он пламя, как Лейли.

В степях Аравии настал таммуз,
И землю зной давил, как тяжкий груз.

Горячий ветер, как Меджнун гоним,
Всех обжигал дыханием своим.

Меджнун бежал и ноги поднимал,
Как от жаровни, ноги отнимал:

Песок июньским солнцем накален!
От зноя пострадал и небосклон,

И звезды, устрашенные жарой,
Искали тени где-то под землей,

Переменилось неба естество,
Как видно, лихорадило его!

Весь мир жара ужасная сожгла,
И стала пеплом каждая скала,

А камни драгоценные в скале
Подобны углям, тлеющим в золе.

Река в себя струю жары вберет,
И начинается водоворот!

Захочет утка сунуться в поток, —
Ее обварит этот кипяток,

Но чтобы ноги в воду окунуть,
Спешит их перепонкой обтянуть.

Колосья хлеба лопнули везде,
С горохом схожи на сковороде.

И небу желтый блеск жара дала,
И землю раскалила добела.

И вот уже к сковороде земли
Фазан и куропатка подошли,

Они клюют готовое пшено:
Ай, хорошо изжарено оно!

Паук в полыни скрылся от жары:
Он в паутине скрылся от жары.

Бежит собака, высунув язык:
То — летний месяц молодой возник!

Червяк — он плавится в таком аду —
Спешит укрыться в наливном плоду.

Так солнце убивает все плоды,
А прежде нежило на все лады!

В степи лежало озеро, дремля, —
Всю воду залпом выпила земля,

От горя треснуло сухое дно:
Тоскует по своей воде оно…

В подобный день Меджнун достиг земли,
Где прежде жил народ его Лейли.

Меджнун следы стоянки обошел,
Становища останки обошел,

Там, где следы жилья заметить мог,
Он подметал ресницами порог.

Случайно поднял он безумный взор, —
Увидел он возлюбленной шатер.

Упал Меджнун, от боли сжался весь:
Вот здесь она жила, дышала здесь,

Вот этот прах… то был порог ее!
Вот эта пыль касалась ног ее!

Меджнун еще сильнее занемог,
Любви еще свежее стал ожог,

К любимой сердце бедное рвалось.
Он запах чувствовал ее волос,

Припав к земле, вбирал он грудью всей
Дыхание возлюбленной своей.

Ресницами густыми жалкий прах
Он подметал и пыль скрывал в глазах,—

Как бы легла на стекла эта пыль,
От слез его размокла эта пыль,

И стала глиной вязкою она,
И сделалась замазкою она:

Окно замазать нужно навсегда,
Чтоб в дом любимой не вошла беда!

И на мгновенье лег безумец в печь,
Чтобы своим огнем ее зажечь,

Золой глаза намазал, как сурьмой,
И, как сурьма, глаза оделись тьмой.

Потом конюшню старую нашел,
Он к стойлам опустевшим подошел, —

И сразу пожелтел он, как саман!
И снял он с крыши несколько семян,

Посеял в сердце семена любви.
И раны он перевязал свои,

Из крыши вырвав войлока кусок…
Его вниманье жалкий пес привлек.

Был в язвах, лишаях паршивый пес,
Краснела кожа, вся сплошной расчес,

Из носа, изо рта текла вода,
И в жилах крови не было следа;

Был от сустава отделен сустав,
Валялось мясо, от костей отпав.

Песчинка, волос, что к нему прилип, —
Считаться ношей для него могли б.

Не в силах был ходить, не в силах встать,
Не мог поднять хвоста пустую кладь.

Он запахом гниения пропах;
Не закрывались губы на зубах, —

Он зубы скалил, будто над собой
Смеялся, над несчастною судьбой;

Глаза низверг он в ямы: спрятал взор,
Как бы стыдясь взглянуть на свой позор!

Все тело гнойной влагой налито,
Вся кожа превратилась в решето,

И черви жадные вползли в нее:
Находят в ранах пищу и жилье.

И, с пластырем и мазью незнаком,
Облизывал он раны языком,

Облизывал их с яростью такой,
С какой когда-то лаял день-деньской!

Кишело столько мух в отверстьях ран,
Что мнилось: пятнами покрыт тюльпан.

От мух немало вытерпел он мук,
И вороны над ним чертили круг…

И, возмущен жестокостью такой,
Глядел на пса Меджнун, глядел с тоской,

Умилосердить он хотел червей,
Умилостивить птиц мольбой своей:

«О вороны! Ваш вид благословен!
Мне будьте, вороны, венка взамен!

Вся в ранах голова моя сейчас, —
Гнездо готово каждому из вас!

Пробито сердце вздохами насквозь,
И дыр немало бы для вас нашлось!

Разрушен я неправдой, горем, злом,
О, сделайте развалину жильем!

Вонзитесь в тело, выклюньте глаза, —
Не трогайте глаза и тело пса!

Вам нужен только тощий пес больной?
Я пес больной. Насытьтесь, птицы, мной!»

Но понял он, что речь его слаба,
Бессильны довод, просьба и мольба,

И крикнул он, и птицы скрылись прочь…
Меджнун спешил животному помочь,

Страдающего пса поцеловал,
Потом свою рубаху разорвал,

На ранах вытер кровь умело он,
Повязки наложил на тело он,

И в тень больного пса он перенес,
Взрастив на нем цветы кровавых слез:

«О ты, кто был на благо всех племен
Из верности и дружбы сотворен!

Ты умираешь, горе — твой удел,
Каким великим сердцем ты владел!

Как мышь летучая, не знал ты сна,
И голова была всегда ясна,

О верный страж! Так чуток был твой слух,
Что сотни прочих сторожей и слуг,

Храня жилье, могли спокойно спать,
Курильщиками опиума стать!

Насторожился волк, тебя страшась:
Огни зажег в глазах в полночный час!

И леопард, придя издалека,
Едва заметив два твоих клыка,

От огорченья, бедный, занемог,
Пятнистым стал от головы до ног!

И полосы на шкурах тигров злых, —
Следы царапин от когтей твоих!

И барс глаза зажмурил от стыда,
Увидев, как ты прыгаешь всегда!

Подобны мирте отпечатки лап.
«Плеяды», — говорит о них араб.

О, ты бежал под стременем царя,
И шею гладила твою заря!

Ты болен. Человечий страшен суд:
Тебя завидев, люди прочь бегут.

И пусть бегут себе! Но ты поверь:
Я дружбою с тобой горжусь теперь!

Когда ты лаял на дворе Лейли,
В собачьей стае бегал я в пыли.

Ты мчался по степи стрелы быстрей,
Я был собакой у ее дверей.

Когда ты возвещал, что будет гость,
Ты получал из рук прекрасных кость,

Тебя ласкала лучшая из дев,
На шею ожерелие надев.

Пусть буду жертвой телу твоему!
Пусть гибель от клыков твоих приму!

Вот кровь моя, больного сердца дань:
Сильней и здоровей, чем прежде, стань!

И если снова счастье обретешь
И в дом Лейли ты снова будешь вхож,

Тогда моей тоске чужим не будь,
Тогда меня, страдальца, не забудь,

И душу у меня ты отними
И положи перед ее дверьми!

По улице промчишься, верный страж,
И мой привет прохожим передашь.

Ты будешь кость на улице глодать —
Меня припомнишь: я — кости под стать.

Вдруг счастье вздумает тебе помочь:
Настанет ночь, тебе не крикнут: «Прочь!» —

Ты сразу прекратишь протяжный вой,
Положишь тихо подбородок свой

На пальцы мягкие передних ног,
Положишь морду на ее порог, —

Тогда, прошу я, милость мне даруй:
Порог любимой тайно поцелуй,

Чтобы никто, никто узнать не мог,
Что это я поцеловал порог!

Пусть позабуду я сиянье дня,
Но вырви оба глаза у меня,

И на ее дорогу положи,
Там, где поставит ногу, положи!»

Так мудро говорил он о Лейли,
Прохожих эти речи привлекли.

Кто знал его — заплакал, пожалев,
А кто не знал, дивился, ошалев:

Собаку он слезами оросил!
И некий добрый человек спросил:

«О ты, кто углем был в огне любви!
Нет, саламандрою себя зови!

Небесными твои дела слывут,
И люди ангелом тебя зовут.

Из пламени и света существо,
Ты ангела являешь естество.

Был ангелом для нас бесплотным ты, —
Свел дружбу с мерзостным животным ты!

Меж ангелом и псом какая связь?
Как чистоту соединить и грязь?

Не вступит ангел в дом, в котором — пес:
Преграду между ними бог вознес!»

Меджнун ответил на слова его:
«Ты о любви не знаешь ничего!

Себя скорее ангелом зови:
Ни разу не страдал ты от любви!

Таких, как я, звать ангелами — ложь:
Я даже духам злым внушаю дрожь!

В любви сгорело существо мое,
Небытием сменилось бытие.

Я куча пепла: раненому псу,
Как пепел, облегченье принесу.

Пес — в ранах весь. Иль будут люди злы
И пса прогонят от моей золы?

В нем нет собачьих свойств, он чист вполне:
Вся псарня мира собрана во мне!

Я пес, я раненое существо,
Позор я для народа своего!

Кто ранен, душу тот готов отдать
За пластырь. Я же должен обладать

Десятком душ, нет, нужен мне туман,
Нет, сто туманов, чтоб спастись от ран!»

Росло безумье в нем от этих слов…
Внезапно диких вспомнил он ослов

Пустыни, где с джейранами бродил,
С газелями, куланами бродил,

И на прощанье пса поцеловал,
И на пустынный вышел перевал,

И к диким зверям побежал скорей,
И стал он жить опять среди зверей.

Когда Меджнуном посланный к Лейли
Зейд, наконец, достиг ее земли,

И доступ вскоре получил к луне,
И с ней увиделся наедине, —

О нем, испепеленном, рассказал,
О жалком, о влюбленном рассказал.

У пери закружилась голова,
Едва услышала его слова,

Дыханье стало пламенем полно,
И сердца сталь расплавило оно.

То амброю пропитана коса,
Иль дым над головою поднялся́?

Она, как черная коса ее.
Вся извивалась, и краса ее

Неугасимым пламенем зажглась,
Вода печали потекла из глаз:

«Твои слова, как душу, я приму:
Вернул ты душу телу моему.

Недуга моего целитель ты,
Не человек, а небожитель ты!»

И быстро побежала в свой покой,
И вышла со шкатулкой дорогой:

Там были редкостные жемчуга.
Сказала: «Весть твоя мне дорога,

Она ценней подарка во сто раз,
Но мало денег у меня сейчас…

О Зейд! Не скрою жадности своей:
Стократ была бы весть твоя ценней, —

Я недовольной все-таки была б!
О, где же он, любви безумный раб?

Ему письмо страданья напишу!
Я милости и верности прошу!

Свою печаль я передам письму,
Доставь его безумцу моему,

Ко мне с его ответом поспеши!»
И Зейд сказал: «Я раб твоей души,

Но торопись: меня пославший ждет,
К несчастью промедление ведет!»

Потребовав чернила и калам,
Чернила со слезами пополам

Смешав, Лейли закончила письмо, —
В нем сердце запечатано само!

И Зейд в пустыню поспешил с письмом,
А там в очаровании немом

Дни одиночества Меджнун влачил,
И Зейд ему послание вручил.

Упал он, уподобившись тому
Искомканному, смятому письму,

И молвил так: «Благословен посол!
С каким известьем ты ко мне пришел?

Единым словом исцеленье дай,
Открой письмо, ее веленье дай!»