Александр Сумароков - Избранные произведения

   О существа состав, без образа смешенный,
   Младенчик, что мою утробу бременил
   И, не родясь еще, смерть жалостно вкусил
   К закрытию стыда девичества лишенной!

   О ты, несчастный плод, любовью сотворенный!
   Тебя посеял грех, и грех и погубил.
   Вещь бедная, что жар любви производил!
   Дар чести, горестно на жертву принесенный!

   Я вижу в жалобах тебя и во слезах.
   Не вображайся ты толь живо мне в глазах,
   Чтоб меньше беспокойств я, плачуща, имела.

   То два мучителя старались учинить:
   Любовь, сразивши честь, тебе дать жизнь велела,
   А честь, сразив любовь, велела умертвить.

   Сию сатиру вам, дворяня, приношу!
   Ко членам первым я отечества пишу.
   Дворяне без меня свой долг довольно знают,
   Но многие одно дворянство вспоминают,
   Не помня, что от баб рожденным и от дам
   Без исключения всем праотец Адам.
   На то ль дворяне мы, чтоб люди работали,
   А мы бы их труды по знатности глотали?
   Какое барина различье с мужиком?
   И тот и тот ― земли одушевленный ком.
   А если не ясняй ум барский мужикова,
   Так я различия не вижу никакого.
   Мужик и пьет и ест, родился и умрет,
   Господский также сын, хотя и слаще жрет
   И благородие свое нередко славит,
   Что целый полк людей на карту он поставит.
   Ах, должно ли людьми скотине обладать?
   Не жалко ль? Может бык людей быку продать?
   А во учении имеем мы дороги,
   По коим посклизнуть не могут наши ноги:
   Единой шествуя, вдали увидя дым,
   Я твердо заключу, что там огонь под ним.
   Я знаю опытом, пера тяжеле камень,
   И льда не вспламенит и жесточайший пламень;
   По счету ведаю, что десять ― пять да пять;
   Но это не верста, едина только пядь:
   Шагнуть и без наук искусно мы умеем,
   А всей премудрости цель дальную имеем,
   Хотя и вечно к ней не можем мы дойти,
   Но можем на пути сокровищи найти.
   Перикл, Алькивияд[91] наукой не гнушались,
   Начальники их войск наукой украшались;
   Великий Александр и ею был велик,
   Науку храбрый чтит венчанный Фридерик[92];
   Петром она у нас Петрополь[93] услаждает,
   Екатерина[94] вновь науку насаждает.
   Не можно никогда науки презирать,
   И трудно без нея нам правду разбирать.
   Мне мнится, на слепца такой судья походит,
   Младенец коего, куда похочет, водит.
   На то ль кому судьба высокий чин дала,
   Чтоб он подписывал, подьячий вел дела?
   Такою слабостью умножатся нам нищи,
   Лишенны им навек своей дневныя пищи.
   Подьячий согрешит или простой солдат:
   Один из мужиков, другой из черни взят,
   А во дворянстве всяк, с каким бы ни был чином,
   Не в титле ― в действии быть должен дворянином,
   И непростителен большой дворянский грех.
   Начальник, сохраняй уставы больше всех!
   Дворянско титло нам из крови в кровь лиется;
   Но скажем: для чего дворянство так дается?
   Коль пользой общества мой дед на свете жил,
   Себе он плату, мне задаток заслужил,
   А я задаток сей, заслугой взяв чужею,
   Не должен класть его достоинства межею.
   И трудно ли сию задачу разрешить,
   Когда не тщимся мы работы довершить,
   Для ободрения пристойный взяв задаток,
   По праву ль без труда имею я достаток?
   Судьба монархине велела побеждать
   И сей империей премудро обладать,
   А нам осталося во дни ея державы
   Ко пользе общества в трудах искати славы.
   Похвален человек, не ищущий труда,
   В котором он успеть не может никогда.
   К чему способен он, он точно разбирает:
   Пиитом не рожден, бумаги не марает,
   А если у тебя безмозгла голова,
   Пойди и землю рой или руби дрова,
   От низких более людей не отличайся
   И предков титлами уже не величайся.
   Сей Павла воспитал,[95] достойного корон,
   Дабы подобен был Екатерине он;
   С Спиридовым[96] валы Орловы[97] пребегают
   И купно на водах с ним пламень возжигают;
   Голицын[98] гонит рать, Румянцев[99] ― наш Тюренн[100],
   А Панин[101] ― Мальборуг[102] у неприступных стен;
   Подобно Еропкин[103] в час бдения не дремлет,
   И силу дерзкия Мегеры он отъемлет.[104]
   А ты, в ком нет ума, безмозглый дворянин,
   Хотя ты княжеский, хотя господский сын,
   Как будто женщина дурная, не жеманься
   И, что тебе к стыду, пред нами тем не чванься!
   От Августа[105] пускай влечен твой знатный род, ―
   Когда прекрасна мать, а дочь ея урод,
   Полюбишь ли ты дочь, узришь ли в ней заразы,
   Хотя ты по уши зарой ее в алмазы?
   Коль только для себя ты в обществе живешь,
   И в поте не своем ты с маслом кашу ешь,
   И не собой еще ты сверх того гордишься, ―
   Не дивно ли, что ты, дружочек мой, не рдишься?
   Без крылья хочешь ты летети к небесам.
   Достоин я, коль я сыскал почтенье сам,
   А если ни к какой я должности не годен, ―
   Мой предок дворянин, а я не благороден.

   Прибаску
   Сложу
   И сказку
   Скажу.
   Невежи Жу́ки
   Вползли в науки
   И стали патоку Пчел делать обучать.
   Пчелам не век молчать,
   Что их дурачат;
   Великий шум во улье начат.
   Спустился к ним с Парнаса Аполлон
   И Жуков он
   Всех выгнал вон,
   Сказал: «Друзья мои, в навоз отсель подите;
   Они работают, а вы их труд ядите,[106]
   Да вы же скаредством и патоку[107] вредите!»

   Солдат, которому в войне отшибли ноги,
   Был отдан в монастырь, чтоб там кормить его.
   А служки были строги
   Для бедного сего.
   Не мог там пищею несчастливый ласкаться
   И жизни был не рад,
   Оставил монастырь безногий сей солдат.
   Ног нет; пополз, и стал он по миру таскаться.
   Я дело самое преважное имел,
   Желая, чтоб никто тогда не зашумел,
   Весь мозг, колико я его имею в теле,
   Был в этом деле,
   И голова была пуста.
   Солдат, ползя с пустым лукошком,
   Ворчал перед окошком:
   «Дай милостынку кто мне, для́ ради Христа,
   Подайте ради бога;
   Я целый день не ел, и наступает ночь».
   Я злился и кричал: «Ползи, негодный, прочь,
   Куда лежит тебе дорога:
   Давно тебе пора, безногий, умирать,
   Ползи, и не мешай мне в шахматы играть».
   Ворчал солдат еще, но уж не предо мною,
   Перед купеческой ворчал солдат женою.
   Я выглянул в окно,
   Мне стало то смешно,
   За что я сперва злился,
   И на безногого я, смотря, веселился:
   Идти ко всенощной была тогда пора;
   Купецкая жена была уже стара
   И очень богомольна;
   Была вдова и деньгами довольна:
   Она с покойником в подрядах клад нашла;
   Молиться пеша шла;
   Но не от бедности; да что колико можно,
   Жила она набожно:
   Все дни ей пятница была и середа,[108]
   И мяса в десять лет не ела никогда,
   Дни с три уже она не напивалась водки,
   А сверх того всегда
   Перебирала четки.
   Солдат и ей о пище докучал,
   И то ж ворчал.
   Защекотило ей его ворчанье в ухе,
   И жалок был солдат набожной сей старухе,
   Прося, чтоб бедному полушку подала.
   Заплакала вдова и в церковь побрела.
   Работник целый день копал из ряды[109]
   На огороде гряды
   И, встретившись несчастному сему,
   Что выработал он, всё отдал то ему.
   С ползущим воином работник сей свидетель,
   В каком презрении прямая добродетель.