Олег Творогов - Литература Древней Руси
Эти династические перечни прерываются время от времени сюжетными эпизодами. Это сведения историко-церковного характера, занимательные рассказы о судьбе исторических деятелей, о чудесных явлениях природы — знамениях. Лишь в изложении истории Византии появляется относительно подробное описание политической жизни страны.
Сочетание династических перечней и сюжетных рассказов сохранили и русские книжники, создавшие на основе пространных греческих хроник свой краткий хронографический свод, именовавшийся предположительно «Хронографом по великому изложению».
«Александрия». Огромной популярностью пользовался в Древней Руси роман об Александре Македонском, так называемая «Александрия». Это было не исторически достоверное описание жизни и деяний прославленного полководца, а типичный эллинистический роман приключений.[16] Так, Александр, вопреки действительности, объявляется сыном бывшего египетского царя и чародея Нектонава, а не сыном македонского царя Филиппа; рождение героя сопровождается небесными знамениями. Александру приписываются походы, завоевания и путешествия, о которых мы не знаем из исторических источников, — все они порождены чисто литературным вымыслом. Примечательно, что значительное место в романе уделено описанию диковинных земель, которые будто бы посетил Александр во время своих походов на Восток. Он встречает в этих землях гигантов высотою в 24 локтя (около 12 метров), великанов, толстых и косматых, похожих на львов, шестиногих зверей, блох размером с жабу, видит исчезающие и вновь возникающие деревья, камни, прикоснувшись к которым человек становился черным, посещает землю, где царит вечная ночь, и т. д.
В «Александрии» мы встречаем и остросюжетные (и также псевдоисторические) коллизии. Так, например, рассказывается, как Александр под видом собственного посла явился к персидскому царю Дарию, с которым в это время воевал. Мнимого посла никто не узнает, и Дарий сажает его с собой на пиру. Один из вельмож персидского царя, посетивший македонян в составе посольства от Дария, опознает Александра. Однако, воспользовавшись тем, что Дарий и остальные пирующие были сильно пьяны, Александр ускользает из дворца, но и в пути с трудом спасается от погони: он едва успевает пересечь замерзшую за ночь реку Гагину (Странгу): лед уже начал таять и разрушаться, конь Александра проваливается и гибнет, а сам герой все же успевает выскочить на берег. Преследователи-персы остаются ни с чем на противоположном берегу реки.
«Александрия» является непременной составной частью всех древнерусских хронографов; от редакции к редакции в ней все более усиливается приключенческая и фантастическая тема, что лишний раз указывает на интерес именно к сюжетнозанимательной, а не собственно исторической стороне этого произведения.
«Житие Евстафия Плакиды». В проникнутой духом историзма, обращенной к мировоззренческим проблемам древнерусской литературе не находилось места открытому литературному вымыслу (чудесам «Александрии» читатели, видимо, доверяли — ведь все это происходило давно и где-то в неведомых землях, на краю света!), бытовой повести или роману о частной жизни частного человека. Как ни странно на первый взгляд, но до известной степени потребности в такого рода сюжетах восполнялись такими авторитетными и тесно связанными с религиозной проблематикой жанрами, как жития святых, патерики или апокрифы.
Исследователи давно заметили, что пространные жития византийских святых в некоторых случаях весьма напоминали античный роман: внезапные изменения судьбы героев, мнимая смерть, узнавания и встречи после многолетней разлуки, нападения пиратов или хищных зверей — все эти традиционные сюжетные мотивы романа приключений странным образом уживались в некоторых житиях с идеей прославления подвижника или мученика за христианскую веру. Характерный пример такого жития — «Житие Евстафия Плакиды», переведенное еще в Киевской Руси.
В начале и в конце памятника — традиционные житийные коллизии: стратиг (полководец) Плакида решает креститься, увидев чудесное знамение. Кончается житие рассказом о том, как Плакида (получивший при крещении имя Евстафий) казнен по приказу императора-язычника, ибо отказался отречься от христианской веры.
Но основную часть жития составляет рассказ об удивительной судьбе Плакиды. Едва Евстафий крестился, как на него обрушились страшные беды: от «мора» гибнут все его рабы, и именитый стратиг, став совершенно нищим, вынужден покинуть родные места. Его жену отбирает корабельщик — Евстафию нечем заплатить за проезд. У него на глазах дикие звери утаскивают малолетних сыновей. Пятнадцать лет после этого прожил Евстафий в далеком селе, где нанялся сторожить «жита».
Но вот настает пора случайных счастливых встреч — это также традиционный сюжетный прием приключенческого романа. Евстафия находят его бывшие соратники, он возвращен в Рим и вновь поставлен стратигом. Возглавляемое Евстафием войско отправляется в поход и останавливается именно в том селе, где живет жена Евстафия. В ее доме заночевали два юноши-воина. Это сыновья Плакиды; оказывается, крестьяне отняли их у зверей и вырастили. Разговорившись, воины догадываются, что они родные братья, а женщина, в доме которой они остановились, догадывается, что она их мать. Затем женщина узнает, что стратиг — это и есть ее муж Евстафий. Семья счастливо воссоединяется.
Можно предполагать, что древнерусский читатель следил за злоключениями Плакиды с не меньшим волнением, чем за поучительной историей его гибели.
Апокрифы. Постоянный интерес у древнерусских книжников, начиная с древнейшей поры истории русской литературы, вызывали апокрифы — легенды о библейских персонажах, не вошедшие в канонические (признанные церковью) библейские книги, рассуждения на темы, волновавшие средневековых читателей: о борьбе в мире добра и зла, о конечной судьбе человечества, описания рая и ада или неведомых земель «на краю света».
Большинство апокрифов — это занимательные сюжетные рассказы, которые поражали воображение читателей либо неизвестными им бытовыми подробностями о жизни Христа, апостолов, пророков, либо чудесами и фантастическими видениями. Церковь пыталась бороться с апокрифической литературой. Составлялись специальные списки запрещенных книг — индексы. Однако в суждениях о том, какие произведения являются безусловно «отреченными книгами», то есть недопустимыми для чтения правоверными христианами, и какие лишь апокрифическими (буквально апокрифические — тайные, сокровенные, то есть рассчитанные на искушенного в богословских вопросах читателя), у средневековых цензоров не было единства. Индексы различались по составу; в сборниках, порой весьма авторитетных, мы встречаем рядом с каноническими библейскими книгами и житиями также апокрифические тексты. Иногда, впрочем, и здесь их настигала рука ревнителей благочестия: в некоторых сборниках листы с текстом апокрифов вырваны или текст их зачеркнут. Тем не менее апокрифических произведений существовало очень много, и они продолжали переписываться в течение всей многовековой истории древнерусской литературы.
Патристика. Большое место в древнерусской переводной письменности занимала патристика, то есть сочинения тех римских и византийских богословов III-VII вв., которые пользовались в христианском мире особым авторитетом и почитались как «отцы церкви»[17]: Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Назианзина, Афанасия Александрийского и других.
В их произведениях разъяснялись догматы христианской религии, толковалось Священное писание, утверждались христианские добродетели и обличались пороки, ставились различные мировоззренческие вопросы. В то же время произведения как учительного, так и торжественного красноречия имели немалое эстетическое значение. Авторы торжественных слов, предназначенных для произнесения в церкви во время богослужения, отлично умели создавать атмосферу праздничного экстаза или благоговения, которая должна была охватывать верующих при воспоминании о прославляемом событии церковной истории, в совершенстве владели искусством риторики, которую византийские писатели унаследовали еще из античности: не случайно многие из византийских богословов учились у риторов-язычников.
На Руси особой известностью пользовался Иоанн Златоуст (ум. в 407 г.); из слов, ему принадлежащих или ему приписываемых, составлялись целые сборники, носившие наименования «Златоуст» или «Златоструй».
Особенно красочен и богат тропами язык богослужебных книг. Приведем несколько примеров. В служебных минеях (сборнике служб в честь святых, расположенных по дням, когда они почитаются) XI в. читаем: «Зрел грозд явися мысльныя лозы, в точило же мучения ввержен, умиления нам вино источил еси». Буквальный перевод этой фразы разрушит художественный образ, поэтому поясним лишь суть метафоры. Святой сравнивается со зрелой гроздью виноградной лозы, но подчеркивается, что это не реальная, а духовная («мысльная») лоза; подвергнутый мукам святой уподоблен винограду, который давят в «точиле» (яме, чане), чтобы «источить» сок для изготовления вина, мучения святого «источают» «вино умиления» — чувство благоговения и сострадания ему.
