Аристенет - Любовные письма
Ничто, я думаю, не может сравниться силой убеждения с Афродитой. Те, кто был поражен ее стрелами, знают это и все до одного подтвердят мою правоту. Эта богиня прекращает войну и заставляет враждующих заключать друг с другом прочный союз. Нередко, когда прославленные военачальники уже двинулись в поход, когда разбиты большие лагери и закончены все многообразные приготовления к войне, тот самый мальчик, вооруженный луком[30], одной маленькой стрелой делает ненужным самого Арея, кротость внушая, жестокость устраняя. Поэтому обычно, увидев тяжеловооруженного, хотя его и трудно одолеть, человек бесстрашно прикрывается щитом и держит наготове копье, но стоит появиться Эроту, и недавний смельчак бросает свой щит и, сразу же подняв правую руку, признает свое поражение, бежит с поля боя в страхе перед мальчиком-стрелком и не отваживается хотя бы сколько-нибудь сопротивляться.
Так вот города Милет и Миунт долгие годы жили в полнейшем разобщении, если не считать того, что жители Миунта по условиям договора на короткое время могли приходить в Милет. Временем и границей пребывания миунтян в Милете был местный праздник Артемиды, и таким образом обе стороны сделали его кратковременным отдыхом от войны. Афродита, сострадая милетянам и миунтянам, примирила их, придумав для этого такую уловку. Некая девушка по имени Пиерия, красивая собой от природы и вдобавок чудесно украшенная Афродитой, в нужный час пришла в Милет из Миунта. Богиня устроила так, что вместе со всей толпой в храм Артемиды отправились сияющая Харитами дева и Фригий, царь этого города, душу которого, едва он ее увидел, пронзили стрелы Эротов. Скоро оба они оказались на ложе, чтобы и их родные города как можно скорее соединились в мире. Тогда-то царь, прелестно насладившись с девушкой и спеша должным образом воздать ей, говорит: «Смело, моя красавица, проси чего хочешь, и охотно я вдвойне исполню твое желание». Так сказал этот благородный возлюбленный. Но тебя, дева, потому что ты превосходишь всех женщин красотой и умом, не сбили с пути благоразумия ни цепочка, ни серьги, ни драгоценная диадема, ни ожерелье, ни длинные лидийские одежды, ни пурпур, ни карийские служанки, ни искусные лидийские ткачихи — все то, что обычно так манит женщин. Ты потупилась, словно обдумывала что-то. Затем прелестно залилась румянцем, застыдившись, опустила голову, и то играла бахромой накидки, то вертела концы пояса, то чертила ногой по полу (так ведут себя люди в смущении) и наконец тихо сказала: «Дозволь, царь, мне и моим близким беспрепятственно приходить в этот счастливый город, когда ни вздумается». Фригий угадал намерение девы, всей душой преданной родному городу, понял, что она старается примирить миунтян с милетянами, и милостиво согласился исполнить желание любимой, любовью укрепив мир для ее сограждан прочнее, чем если б торжественно заключил с ними союз. Ведь человек, когда ему хорошо, склонен к примирению со всеми, ибо счастье тушит гнев и предает забвению обиды. Так, о Пиерия, ты отлично показала, что богиня Афродита способна делать из людей ораторов, иногда превосходящих красноречием даже пилосца Нестора[31]: нередко ведь до этих пор оба города, чтобы заключить мир, посылали друг другу умудренных опытом послов, но напрасно — мрачные и недовольные, они уходили, ничего не добившись. Отсюда, вероятно, пошло у иониянок такое присловье: «Пусть бы мой супруг чтил меня, свою законную супругу, как Фригий почтил красавицу Пиерию».
16 Ламприй ФилиппидуТерзаемый сокровенным Эротом, я в отчаянии говорил себе: «Никто не знает, что любовная стрела пронзила мое сердце, кроме тебя, нанесшего мне рану, и твоей матери, которая обучила тебя этому искусству: ведь никому в целом свете я не могу рассказать о своем страдании. Между тем, если не высказывать и таить любовь, она во влюбленных разгорается еще сильнее. Ведь человек, что бы ни мучило его, говоря об этом, снимает со своей души тяжесть. Как ты ранил меня, Эрот, порази стрелой и мою любимую; нет, не так беспощадно, чтобы она не нанесла ущерба ее красоте». В скором времени это сбывается: я проникаю к ней в дом — моя любимая вступает со мной в беседу, и вместе с ее словами я наслаждаюсь красотой девушки и ароматом ее благовоний, а немного смущенные глаза прямо приводят в неистовство страстно влюбленного. Я увидел пальцы ее рук, увидел и кончики ног, эти дивные признаки красоты, увидел и лицо, что за лицо! Небрежность девушки позволила мне слегка коснуться взглядом и груди. Но я не смел открыть ей любовь и горестно говорил про себя: «Эрот, ведь это в твоей власти — пусть она первая попросит ласк, пусть уговаривает меня и укажет путь к ложу». Едва я это сказал, умоляя всемогущего Эрота, как он благосклонно внял мне и исполнил мольбу. Девушка взяла мою руку и начала играть пальцами, чуть стискивая их в суставах, при этом очаровательно рассмеялась, и во взгляде ее появилось желание — прежде глаза были скромны, теперь стали любовью полны. И вот в любовном исступлении она притянула мою голову к себе и поцеловала меня с такой страстью, что не могла оторвать губ от моего рта и почти раскровянила его своим поцелуем. Когда девушка приоткрывала свои губы, в душу мне лилось сладостное дыхание, не уступавшее запаху благовоний, которыми пахло ее тело. Дальнейшее (ты ведь знаешь, что за этим следует) можешь вообразить себе, друг мой, сам — мне незачем тратить лишних слов. Скажу только, что всю ночь мы состязались друг с другом в том, кто любит сильнее, и когда во время ласк обменивались нежными словами, они от наслаждения замирали у нас на губах.
17 Ксенопит ДемаретуО своенравная женщина, о варварский нрав, о необузданная душа, которую труднее смягчить, чем дикого зверя! Я знал гетер, служанок посещал, замужних женщин соблазнял, словом, как всякий смертный не раз служил богу (ведь Эрот вел меня извилистым путем: таков путь у бегущего через сад ручья) и повсюду воздвигал трофеи своих побед над женщинами (в знак того, что добился цели), умело находя способы обольщения каждой. Но от Дафниды, признаюсь, я потерпел поражение, и теперь в первый раз, Ксенопит, в растерянности — она ведь ходячее собрание пороков, присущих гетерам. Влюбившись, не дает воли своей любви, когда ее любят, полна надменности, не склоняется на нежные слова, пренебрегает выгодой, повинуется только своим прихотям и превыше всего ставит свою волю. А смеется Дафнида, если уж это вообще случится, только одними губами. Я уговаривал эту варварку так: «Не будь мрачной, красавица, не хмурь брови: когда твое лицо устрашает, оно менее красиво». Но она не обратила внимания на мои слова (осел слушает лиру![32]), ей мало дела до моих советов. Однако все это не должно лишать надежды настойчивых: капля ведь точит камень. Нужно только чаще наживлять на крючок приманку; если она снова клюнет, я опять заброшу удочку, а на третий раз вытяну рыбку. Дафниде не удастся посрамить меня, как ни трудно состязаться с нею, и я не оставлю удочку, хоть и не просто поймать эту рыбку. Любви присущи настойчивость и упорство; со временем и Атриды завладели знаменитой Троей. Помоги же мне, друг, ведь ты охвачен такой же, как я, страстью и кипишь, подобно бурной волне. Один, говорит пословица, корабль, один риск.
18 Калликойта МейракофилеТы — счастливейшая женщина, так как признаешь только красоту и не красоту и не желаешь служить богатству, если не ждешь при этом наслаждения. Постоянно ты ищешь молодых возлюбленных, чтобы разделять любовные радости с тем, кто тебе нравится; юноши в расцвете сил привлекают тебя, и ты наслаждаешься в обществе цветущих мальчиков. Ты страстно влюблена в красоту: к некрасивым ты равнодушна, неравнодушна к красивым. Как лаконская собака[33], ты уверенно бежишь по следу, если приметила кого-нибудь, за кем стоит охотиться. А вовсе непривлекательных стариков ты обходишь еще издали, и посули тебе такой сокровища Тантала, ты считаешь это слишком малой платой за его уродливую седину, за то, чтобы превозмогать крайнее омерзение, глядя на его старческое противное лицо и на все остальное, о чем и слушать-то противно, а не только быть вынужденной прикасаться. Поэтому под всяким предлогом тебя тянет к молодым — ровня, по старой пословице, любит ровню. Мне думается, что ровесники стремятся к одинаковым удовольствиям, и соответствие друг другу порождает любовь. Один юноша тебе нравится, потому что курнос, и ты называешь это прелестным, орлиный нос другого кажется тебе царственным, о носе третьего, не вздернутом и не горбатом, ты говоришь, что он в самый раз; смуглых зовешь мужественными, белокожих — сыновьями богов. Ты думаешь, что медовокожие — прозвище, изобретенное не живущим в тебе желанием, говорящим языком нежности и легко мирящимся с бледным цветом лица, если он у юноши таков? Одним словом, ты ищешь всяческих поводов, придумываешь всяческие слова, чтобы в своей влюбчивости не отвергнуть ни одного юношу в цветущем возрасте, подобно любителям вина, которые под всевозможными предлогами готовы приветствовать всякое. Что же касается вина, свидетель Дионис, тут нам не надо заимствованных со стороны примеров — достаточно посмотреть на самих себя.
