Гомер - Античная лирика

Бури и вьюги печальной зимы улетели с эфира,
Вновь улыбнулась весне цветоносной румяная Ора[498],
Мрачное поле украсилось бледно-зеленой травою,
Вновь дерева, распускаясь, младыми оделись листами.
Утро, питатель цветов, мураву напояет росою;
Луг засмеялся угрюмый, и роза на нем заалела.
Звонкой свирели в горах раздалися веселые звуки;
Белое стадо козлят пастуха забавляет играньем.
Вдаль по широким валам мореходец отважный понесся;
Веяньем легким зефира наполнился трепетный парус.
Все торжествует на празднике грозделюбивого Вакха,
Веткой плюща и лозой виноградной власы увивая.
Делом своим занялись из тельца происшедшие пчелы[499]:
С дивным искусством и пламенным рвением в улье слепляют
Белые, медом златым и душистым текущие соты.
Яркие клики и песни пернатых несутся отвсюду:
С волн алькионы стенанье, чирликанье ласточки с кровли,
Крик лебединый с реки, соловьиные свисты из рощи.
Если ж и листья приятно шумят, и поля расцветают,
Голос свирели в горах раздается и рéзвится стадо,
Вдаль мореходец плывет, Дионис заплясал от восторга,
Весело птицы поют и трудом наслаждаются пчелы, —
Можно ль весною певцу удержаться от радостных песней?

Тир, окруженный водою, кормильцем мне был, а Гадара
Аттика Сирии — край, где появился на свет
Я, Мелеагр, порожденный Эвкратом; хариты Мениппа[501]
Были на поприще муз первые спутницы мне.
Если сириец я, что же? Одна ведь у всех нас отчизна —
Мир, и Хаосом одним, смертные, мы рождены.
А написал это я на дощечке, уж будучи старым,
Близким к могиле своей, — старость Аиду сосед.
Если ж меня, старика болтуна, ты приветствуешь, боги
Да ниспошлют и тебе старость болтливую, друг!

Путник, спокойно иди. Средь душ благочестных умерших
Сном, неизбежным для всех, старый здесь спит Мелеагр.
Он, сын Эвкратов, который со сладостнослезным Эротом
Муз и веселых харит соединял с юных лет,
Вскормлен божественным Тиром и почвой священной Гадары,
Край же, меропам родной, Кос его старость призрел.
Если сириец ты, молви: «салам»; коль рожден финикийцем,
Произнеси: «аудонис»; «хайре» скажи, если грек.

Надо бежать от Эрота! Пустое! За мною на крыльях
Он по пятам, и пешком мне от него не уйти.

Право, достойны фракийцы похвал, что скорбят о младенцах,
Происходящих на свет из материнских утроб,
И почитают, напротив, счастливым того, кто уходит,
Взятый внезапно рукой Смерти, прислужницы кер.
Те, кто живет, те всегда подвергаются бедствиям разным;
Тот же, кто умер, нашел верное средство от бед.

Вместе с богами когда-то сидел на пирах он и часто
Чрево свое наполнял нектара сладкой струей.
Ныне он жаждет земного питья, но завистница влага
Прочь убегает сама от пересохшего рта.
«Пей, — говорит изваянье, — держи сокровенное в тайне;
Вот наказанье для тех, чей невоздержан язык».

Дайте рукам отдохнуть, мукомолки; спокойно дремлите,
Хоть бы про близкий рассвет громко петух голосил:
Нимфам пучины речной ваш труд поручила Деметра;
Как зарезвились они, обод крутя колеса!
Видите? Ось завертелась, а оси крученые спицы
С рокотом движут глухим тяжесть двух пар жерновов.
Снова нам век наступил золотой: без труда и усилий
Начали снова вкушать дар мы Деметры[507] святой.

Их, этих женщин, владевших божественной речью, вскормили
Гимнами муз Геликон и Пиерийский утес:
Славных Миро и Праксиллу с Анитою, женским Гомером,
Гордостью Лесбоса дев пышноволосых — Сапфо,
И Телесиллу с Эринной, а также Коринну, чья лира
Песней прославила щит грозной Афины, уста
Женственно-нежной Носсиды и певшую сладко Миртиду —
Всех их, оставивших нам вечные строфы свои.
Девять божественных муз происходят от неба, и девять
Этих певиц родила, смертным на радость, земля.

Имя Сапфо я носила, и песнями так же всех женщин
Я превзошла, как мужчин всех превзошел Меонид.

Аристофановы книги — божественный труд, на который
Плющ ахарнейский[509] не раз листья свои осыпал.
Сколько в страницах его Диониса! Какие рассказы,
Полные страшных харит, слышатся с этих страниц!
О, благороднейший ум и правдивый по эллинским нравам
Комик, которого гнев так же заслужен, как смех!

В Вакха Пилад самого воплотился в то время, когда он
С хором вакханок пришел к римской фимеле[511] из Фив.
Радостным страхом сердца он наполнил и пляской своею
В городе целом разлил бога хмельного восторг.
В Фивах из пламени бог тот родился, а он с его даром
Все выражающих рук был небесами рожден.

Дело с Гермесом иметь вам легко, пастухи: возлиянью
Он и молочному рад, медом доволен лесным.
Много труднее с Гераклом: он требует либо барана,
Либо ягнят покрупней, жертву взимая за все.
— Он охраняет зато от волков. — А какая вам прибыль
В том, что ягнят истреблять будет не волк, а Геракл?

Все хорошо у Гомера, но лучше всего о Киприде
Молвил поэт, золотой эту богиню назвав,
Если с деньгами придешь, будешь мил, и тебя ни привратник
Не остановит, ни пес сторожевой у дверей.
Если ж без денег ты, встретит сам Цербер. О жадное племя,
Сколько напрасных обид бедность выносит от вас!

Может за драхму Европу[512], гетеру из Аттики, всякий
Без пререканий иметь и никого не боясь.
Безукоризненно ложе, зимою есть уголья… Право,
Незачем было тебе, Зевс, обращаться в быка.

Утро настало, Хрисилла. Денницы завистливой вестник,
Вот уже ранний петух провозглашает восход.
Сгинь, ненавистная птица! Зачем своим криком из дома
К шумной ватаге юнцов ты прогоняешь меня?
Знать, постарел ты уж очень, Тифон, если начал так рано
С ложа теперь отпускать Зорю, супругу свою.

От вифиня́нки[514] Киферы тебе по обету, Киприда,
Образ твоей красоты мраморный в дар принесен;
Ты же за малое щедро воздай, как богиня, Кифере:
Будет довольно с нее счастия с мужем своим.

Лучше б доныне носиться по воле ветров переменных
Мне, чем кормилицей стать для бесприютной Лето.
Я бы не сетовал так на заброшенность. Горе мне, горе!
Сколько проходит судов эллинских мимо меня,
Делоса, славного встарь, а теперь опустелого! Поздно,
Но тяжело за Лето Гера мне, бедному, мстит.