Луций Апулей - «Метаморфозы» и другие сочинения
23. Наконец-то, руководимый ослиной стыдливостью, но с трудом оторвавшись, утоляю я жажду в соседнем ручье. Не много прошло времени, как возвращаются и разбойники, необычайно обеспокоенные и озабоченные, не неся никакого узла, никакой, хотя бы ничтожной, рухляди, а приволакивают общими усилиями всей шайки со столькими мечами, столькими готовыми к делу руками, всего-навсего одну девушку, благородного происхождения по чертам лица, судя по внешнему виду — высшего сословия, девицу, способную, клянусь Геркулесом, даже в осле возбудить желание, горюющую, рвущую на себе волосы и одежды. Как только привели они ее в пещеру, стараясь уговорить ее, чтоб не так убивалась, обращаются они к ней с такою речью: — Жизнь и честь твоя в безопасности; потерпи немного, дай нам извлечь свою выгоду; нищета принуждает нас к такому занятию. А родители твои, хоть и охочи до своих богатств, согласятся сейчас же из всей массы уделить малую толику на подобающий выкуп своего единокровного детища.
24. Но напрасно пытаются подобными россказнями утишить скорбь девушки. Куда там! Опустив голову на колени, плакала она без удержу. Тут они кликнули старуху и, поручив ей сесть рядом с девушкой и ласковым разговором как-нибудь утешить ее, сами отправляются по делам своего ремесла. Но девушка, несмотря на все старухины увещевания, не только не переставала плакать, но все громче причитала, все чаще от рыданий сотрясалась грудь, так что меня даже прошибла слеза. А она так восклицает: — О я, несчастная, из такого дома, такого семейства, стольких слуг дорогих, столь драгоценных родителей лишенная, добыча грабежа злосчастного, пленницей сделавшись, в каменную эту тюрьму, как рабыня, заключенная, со всеми утехами, на которые рождена была я, в которых воспитана, разлученная, в жизни не уверенная, в вертепе убийственном, среди массы жестоких разбойников, среди толпы гладиаторов ужасных, — как могу я прекратить свои слезы, как смогу я и жить дальше? — Окончив жалобы эти, истощенная душевной скорбью, напряжением горла и усталостью тела, она завела томные глаза и заснула.
25. Но не надолго сомкнула она глаза; от сна пробужденная новым припадком безумной скорби, еще более запричитала и даже руками буйными в грудь себя начала ударять и по прекрасному лицу наносить удары, а когда старушонка настойчиво стала расспрашивать, с чего она заново начала убиваться, так, вздохнув из глубины души, отвечала: — Ах, теперь уже наверно, теперь уже бесповоротно погибла я, от всякой надежды на спасение отказалась. Сомнений нет: искать нужда настала мне петли, меча иль, наконец, пропасти.
На это старуха рассердилась и, нахмурив брови, потребовала, чтобы та объяснила ей, чего это она плачет и чего ради, успокоившись было, снова здорово принялась за неумеренные жалобы. — По всему видно, — говорит, — что ты решила парней моих в выкупе за тебя надуть. Будешь дальше так продолжать, так сумею я, не обращая никакого внимания на эти твои слезы, которые у разбойников дешево стоят, живьем тебя сжечь.
26. Устрашенная такою речью, девушка целует ей руку и говорит: — Пощади, родимая, вспомни о жалости человеческой и в жестокой беде моей помоги мне немножечко. Не совсем же, как я полагаю, в тебе, дожившей в долгий свой век до святых седин, жалость иссякла. Взгляни же наконец на картину моих бедствий. Есть юноша редкой красоты, меж сверстниками первый, которого весь город единодушно выбрал в приемные сыновья,222 к тому же приходится он мне двоюродным братом, только на три годочка старше меня; с младенческих лет он воспитывался вместе со мною, возрос у нас в доме как свой человек, даже комната одна у нас была, одно ложе, связаны мы с ним взаимным чувством чистой любви, и давно уже назначен был он мне в нареченные обручальным обрядом, с соизволения родителей, даже в книгах записан он как муж мой;223 он приносил предсвадебные жертвы, окруженный толпою знакомых и близких, по храмам и общественным местам; весь дом украшен лаврами, блестит от факелов, звенит свадебными песнями; тут мать несчастная, прижав меня к своей груди, украшает, как подобает, венчальным убором и, осыпая сладкими поцелуями, уже нетерпеливо выражает пожелания в надежде на будущее потомство, как вдруг внезапно происходит набег гладиаторов, грозный подобно войне, зловеще сверкают обнаженные лезвия; но стремятся они не к убийству, не к грабежу, а тесным, сомкнутым строем прямо нападают на нашу спальню. Никто из наших домашних не оказал сопротивления, ни малейшей защиты, и меня, несчастную, лишившуюся чувств от грозного ужаса, трепещущую, похищают, оторвав от материнского лона. Так расстроена свадьба, как у Аттиса или Протесилая.224
27. Но вот от жестокого сна снова возобновилось и даже усугубилось мое несчастье; приснилось мне, будто, грубо отторгнутая из дому, из брачной спальни, даже от самого ложа, влекомая по непроходимым пустыням, по имени зову я супруга, а он, овдовев раньше моих объятий, еще влажный от умащений, с венком на голове, бежит следом за мною, увлекаемою в бегство другими. Пока он яростным криком сетует на похищение прекрасной супруги и взывает к народу о помощи, какой-то из разбойников, возмущенный докучным преследованием, взяв под ногами огромный камень, бедняжку молоденького, супруга моего, насмерть им поражает. При виде такой жестокости я пришла в ужас и в страхе от зловещего сна проснулась.
Тут, на слезы ее ответив вздохами, старуха начала так: — Не тревожься, моя хозяюшка, и не пугайся пустых призраков сна. Не говоря о том, что образы дневного сна считаются ложными, но и ночные сновидения часто предвещают обратное. В конце концов, слезы, побои и иногда и смерть обозначают удачное и выгодное следствие, а, наоборот, смеяться, сладкими кушаньями желудок набивать или любовной страстью наслаждаться предвещает печаль душевную, телесную слабость и прочие неприятности в будущем. Давай лучше я тебя потешу хорошенькой сказкой, баснями старушечьими, — и начала:
28. — В некотором царстве,225 в некотором государстве жили-были царь с царицей. Было у них три дочки-красавицы, но старшие по годам хотя и были прекрасны, все же можно было поверить, что найдутся у людей достаточные для них похвалы, меньшая же девушка такой была красоты неописанной, что ни в сказках сказать, ни пером описать и слов-то в человеческом языке для прославления ее не найти. Так что многие из местных граждан и множество иноземцев, которых молва испытанной славой к изрядному зрелищу привлекала, пораженные созерцанием недосягаемой красоты, прикрывали рот свой правою рукою, положив указательный палец на вытянутый большой, словно они самой богине Венере священное творили поклонение. И уже по ближайшим городам и смежным областям пошла молва, что богиня, которую лазурная глубина моря породила и влага пенистая волн воздвигла, в виде особой божественной милости вращается в толпе людей или же заново из нового семени светил небесных не море, но земля произвела на свет другую Венеру, одаренную цветом девственности.
29. Такое мнение со дня на день безмерно укреплялось, и слава во все стороны, на ближайшие острова, на материк, на множество провинций распространялась. И множество людей не останавливались перед дальностью пути, перед морскою глубиною, чтобы подивиться на знаменитое чудо времени. Никто не ехал в Пафос, никто не ехал в Книд, даже на самое Киферу для лицезрения богини Венеры никто не ехал;226 жертвоприношения стали реже, храмы заброшены, святилища покинуты, обряды в пренебрежении, украшенные гирляндами изображения богов и алтари вдовствуют, покрытые холодной золою. К девушке обращаются с мольбами и под смертными чертами чтят величие богини; когда поутру дева появлялась, ей приносили дары и жертвы во имя отсутствующей Венеры, а когда на площадях она проходила, часто толпа ей дорогу усыпала цветами и венками.
Чрезмерное перенесение божеских почестей на смертную девушку сильно воспламенило дух настоящей Венеры, и в нетерпеливом негодовании, потрясая главой, так в волнении она себе говорила:
30. — Как! древняя матерь всего существующего, как! начальное происхождение стихий, как! всего мира родительница, Венера, я терплю такое обращение, что смертная дева делит со мною царственные почести и имя мое, в небесах утвержденное, оскверняется земною нечистотою? Так я и примирюсь, что часть жертв буду делить с заместительницей и смертная девушка будет носить мой образ? Напрасно, что ли, пастырь пресловутый,227 суд и справедливость которого великий подтвердил Юпитер, предпочел меня за несравненную красоту двум великим соперницам? Но не на радость себе присвоила та самозванка, кто бы она ни была, мои почести! Устрою я так, что раскается она в самой своей недозволенной красоте!
