Эсхил - Античная драма

О, для чего крылатую ладью[120]
Лазурные, ошибайся, утесы[121]
В Колхиду пропускали, иль зачем
Та падала на Пелий,[122] что вельможам,
Их веслами вооружив, дала
В высокий Иолк в злаченых завитках
Руно царю Фессалии доставить?
К его стенам тогда бы и моя
Владычица не приплыла, Медея,
Ясона полюбив безумно, — там
Убить отца
Она не научала б
Рожденных им и нежных Целиад,
И не пришлось бы ей теперь в Коринфе
Убежища искать с детьми и мужем.
Пусть гражданам успела угодить
Она в изгнанье, мужу оставалась
Покорною женой (а разве есть
На свете что милей семьи, где с мужем
Живет жена согласно?), но удел
Медеи стал иной. Ее не любят,
И нежные глубоко страждут узы.
Детей Ясон и с матерью в обмен
На новое отдать решился ложе,
Он на царевне женится — увы!
Оскорблена Медея, и своих
Остановить она не хочет воплей.
Она кричит о клятвах и руки
Попранную зовет обратно верность,
Богов зовет в свидетели она
Ясоновой расплаты. И на ложе,
От пищи отказавшись, ночь и день
Отдавши мукам тело, сердцу таять
В слезах дает царица с той поры,
Как злая весть обиды поселилась
В ее душе. Не поднимая глаз
Лица, к земле склоненного, Медея,
Как волн утес, не слушает друзей.
В себя прийти не хочет. Лишь порою,
Откинув шею белую, она
Опомнится как будто, со слезами
Мешая имя отчее, и дома
Родного, и земли воспоминаньем
И все, чему безумно предпочла
Она ее унизившего мужа.
Несчастие открыло цену ей
Утраченной отчизны. Дети даже
Ей стали ненавистны, и на них
Глядеть не может мать. Мне страшно, как бы
Шальная мысль какая не пришла
Ей в голову. Обид не переносит
Тяжелый ум, и такова Медея.
И острого мерещится удар
Невольно мне меча, разящий печень,
Там, над открытым ложем, — и боюсь,
Чтобы, царя и молодого мужа
Железом поразивши, не пришлось
Ей новых мук отведать, горше этих.
Да, грозен гнев Медеи: не легко
Ее врагу достанется победа.
Но мальчиков я вижу — бег они
Окончили привычный и домой,
Идут теперь спокойно. А до муки
И дела нет им материнской.
Да, Страдания детей не занимают.

О старая Царицына раба!
Зачем ты здесь одна в воротах? Или
Самой себе ты горе поверяешь?
Медея ж как рассталася с тобой?

О старый спутник сыновей Ясона!
Для добрых слуг несчастие господ
Не то же ли, что и свое: за сердце
Цепляется оно, и до того
Измучилась я, веришь, что желанье,
Уж и сама не знаю как, во мне
Явилось рассказать земле и небу
Несчастия царицы нашей.

Плачет
Поди еще?..

Наивен ты, старик,
Ведь горе-то лишь началось, далеко
И полпути не пройдено.

Слепая…
Не про господ будь сказано.
Своих, Должно быть, бед она не знает новых.

Каких? Каких? О, не скупись — открой…

Нет, ничего. Так, с языка сорвалось.

О, не таи! Касаясь бороды,
Тебя молю: открой подруге рабства.
Ведь, если нужно, мы и помолчать
Сумели бы…

Я слышал, — но и виду
Не подал я, что слышу, проходя
У Камешков сегодня,[123] знаешь, где
Старейшины сидят близ вод священных
Парены.[124] Кто-то говорил, что царь
Сбирается детей с Медеей вместе
Коринфского лишить приюта. Слух
Тот верен ли, не знаю; лучше б, если
Неверен был он.

Что же, и Ясон
До этого допустит? Хоть и в ссоре
Он с матерью, но дети ведь его же….

Что ж? Новая жена всегда милей:
О прежней царь семье не помышляет.

Погибли мы, коль, давешней беды
Не вычерпав, еще и эту впустим…

Все ж госпоже ее не время знать:
Ты затаишь мои слова покуда.

Вот, дети! Вот каков отец для вас!
Но боги да хранят его! Над нами
Он господин, — хоть, кажется, нельзя,
Чтоб человек больней семью обидел.

В природе смертных что. Человек
Всегда себя сильней, чем друга, любит.
Иль новость ты узнала, удивляюсь…
И должен был для этого Ясон
Пожертвовать детьми утехам ложа?..

Идите с богом, дети, — все авось
Уладится. А ты, старик, подальше
Держи детей от матери — она
Расстроена. Запечатлелась ярость
В ее чертах — и как бы на своих
Не вылилась она, увы! Не стихнет
Без жертвы гнев ее — я знаю. Только
Пускай бы враг то был, а не свои…

Увы!
О, злы мои страданья. О!
О, смерть! Увы! О, злая смерть.

Началось… О дети… Там мать,
Ваша мать свое сердце — увы! —
Мечет но воле и гнев Ярый катает…
Подальше
Затаитесь, милые.
Глаз Не надо тревожить ее…
Ни на шаг к ней ближе, о дети:
Вы души ее гордой, и дикой,
И охваченной гневом бегите…
О, скорее, скорее под кровлю…
Это облако стона сейчас
Раскаленная злоба ее
Подожжет… Где предел для тебя,
О сердце великих дерзаний,
Неутешное сердце, коль мука
Тебя ужалила, сердце?

О, горе! О, муки! О, муки и вы,
Бессильные стоны! Вы, дети…
О, будьте ж вы: прокляты вместе
С отцом, который родил вас!
Весь дом наш погибни!

На голову нашу, увы!
Слова эти… Горе, о, горе!
Что ж сделали дети тебе?
Они за отца в ответе ль? Что мечешь
Ты гнев на детей! О милые, я
Боюсь за судьбу вашу, дети.
Ужасны порывы царей,
Так редко послушных другим,
Так часто всевластных…
Их злобе легко не уняться…
Не лучше ли быть меж листов
Невидным листом?
О, как бы: хотела дождаться
Я старости мирной вдали
От царской гордыни…
Умеренность — сладко звучит
И самое слово, а в жизни
Какое сокровище в нем!
Избыток в разладе с удачей,
И горшие беды: на род
С божественным гневом: влечет он.

Я слышала голос, я слышала крик
Несчастной жены из дальней Колхиды:
Еще ли она, скажи, не смирилась?
Скажи мне, старуха…
Чрез двери двойные я слышала стон
И скорби семьи сострадаю,
Сердцу давно уже милой.

Той нет уж семьи — распалась она:
Мужа — ложе тиранов,
Терем жену утаил,
Царицу мою с тающим сердцем,
Лаской ничьей, ни единого друга
Лаской она не согрета…

О, ужас! О, ужас!
О, пусть небесный перун
Пронижет мне череп!..
О, жить зачем мне еще?
Увы мне! Увы! Ты, смерть, развяжи
Мне жизни узлы — я ее ненавижу…