Эсхил - Античная драма

Дойдя до крайнего дерзанья,
О трон высокий правосудья
Преткнулась больно ты, дитя,
И платишься за грех отцовский.

Ты коснулся злейшей скорби,
Злополучной отчей участи,
Общей доли достославных Лабдакидов!
О, преступное матери ложе,
Разделенное с собственным сыном!
О, злосчастный их брак, от которого
Я на свет родилась, злополучная!
И к родителям ныне, проклятая,
Я в обитель подземную
Отправляюсь навеки.
Даже свадебных песен
Услыхать не успела, увы!
В брак вступил ты несчастливый,[102]
О мой брат, — и сам погиб ты,
И меня, сестру, сгубил!..

Чтить мертвых — дело благочестья,
Но власть стоящего у власти
Переступать нельзя: сгубил
Тебя порыв твой своевольный.

Неоплакана, без близких,
Не изведавшая брака,
Ухожу я, злополучная,
В предназначенный мне путь.
И очей священных солнца
Мне не зреть уже, несчастной,
Неоплаканную долю
Не проводит стон друзей.

Коль разрешить пред смертью плач и вопли,
Им не было б конца — известно всем.
Так уведите же ее и спрячьте
В пещере сводчатой, как я велел,
И там одну оставьте: пусть умрет
Или в пещере той сыграет свадьбу.
Мы перед девой чисты, но она
Обречена не жить на этом свете.

О склеп могильный, брачный терем мой
И вечный страж — подземное жилище!
Иду к своим, без счета Персефоной
В обитель мертвых принятым. Из них
Последняя и с наихудшей долей
Схожу в Аид, хоть жизни путь не кончен.
Но верится, что там я в радость буду
Отцу; тебе я милой буду, мать,
И милою тебе, мой брат несчастный:
Умерших, вас я собственной рукой
Омыла, убрала и возлиянья
Надгробные свершила. Полиник!
Прикрыв твой прах, вот что терплю я ныне!
Хотя в глазах разумного поступок
Мой праведен. Когда была б я мать
Или жена и видела истлевший
Прах мужа своего, я против граждан
Не шла бы. Почему так рассуждаю?
Нашла бы я себе другого мужа,
Он мне принес бы новое дитя;
Но если мать с отцом в Аид сокрылись,
Уж никогда не народится брат.
Я соблюла закон, тебя почтила,
Меня ж назвал преступницей Креонт
И нечестивой, о мой брат родимый!
И вот меня схватили и ведут,
Безбрачную, без свадебных напевов,
Младенца не кормившую. Одна,
Несчастная, лишенная друзей,
Живая ухожу в обитель мертвых.
Какой богов закон я преступила?
Зачем — несчастной — обращать мне взоры
К богам, их звать на помощь, если я
Безбожной названа за благочестье?
Я, пострадав, могу, богам в угоду,
Признать вину, но коль ошиблись боги,
Не меньше пусть они потерпят зла,
Чем я сейчас терплю от них неправды.

Не стихает жестокая буря в душе
Этой девы — бушуют порывы!

Потому и придется ее сторожам
Пожалеть о своем промедленье.

Горе мне! В этом слове я смерти моей
Приближение слышу.

Нет, надеждой не стану тебя утешать,
Что твоя не исполнится доля.

Город предков! Столица фиванской земли!
Боги древние нашего рода! Вот уводят меня…
Не могу не идти… На меня посмотрите, правители Фив,
На последнюю в роде фиванских царей,
Как терплю, от кого я терплю — лишь за то,
Что почтила богов почитаньем!..

Так пострадала Даная прекрасная,[103]
Та, что на доски, обитые бронзою,
Переменила сияние дня.
Спальней могила ей стала, дитя мое, —
А родовита была, и хранил ее
Зевс, к ней сошедший дождем золотым. Но необорное
Рока могущество
Злата сильней, и Арея, и крепости,
И просмоленных морских кораблей.

Так усмирен был Дриантов заносчивый
Сын, повелитель эдонян: за дерзостность[104]
Был Дионисом в скалу заключен.
Там улеглось постепенно неистовство,
Бога признал он, которого буйственно
Злыми насмешками смел задевать, —
Он, изгонявший восторгом исполненных
Жен, загашавший огни Дионисовы,
С флейтою дружных тревоживший Муз.

Возле скал голубых, у обоих морей
На Боспоре фракийском стоит Салмидесс, —
Там когда-то увидел соседний Арей,
Как, сынов ослепляя,
Им ужасные раны
Наносила жестоко Финея жена,[105]
Как отмщенье провалами темных, глазниц
Призывали слепые.
А пронзила им очи
Не рукой — острием челнока из станка.

Горевали об участи горькой своей
Этой матери, в браке несчастной, сыны,
А была и она из древнейшей семьи —
Эрехфеева рода,[106]
В отдаленных пещерах
Возлелеяна сонмом отеческих бурь,
Дочь Борея, что резвых быстрее коней,[107]
Порождение бога.
Все же Мойры седые
На нее ополчились сурово, дитя!

О государи Фив! Пришло нас двое —
Один лишь зрячий, — ибо нам, слепцам,
Дорогу указует провожатый,

Что скажешь нового, Тиресий-старец?

Скажу; но ты вещателю внимай.

Твоим советам я внимал и раньше,

Ты потому и градом правил с честью.

Да, признаюсь: ты приносил мне пользу.

Ты вновь стоишь на лезвии судьбы.

В чем дело? Весть твоя меня тревожит.

Поймешь, узнав совет моей науки.
На старом месте я сидел гаданий,
Где у меня был всякой птицы слет,
И слышу странный голос птиц, во гневе
И в бешенстве кричащих непонятно;
Я понял, что друг друга рвут когтями
Они: шум крыльев это говорил,
Я в страхе начал по огням гадать,
На алтаре, но бог не принял жертвы,
Огонь не разгорался, и на угли
От бедер сало капало, топясь,
Дымилось, и плевалось, и, раздувшись,
Вдруг желчью брызгало, и вскоре с бедер
Весь жира слой сошел, в огне обтаяв.
И тщетно от богов я ждал ответа;
Так рассказал мне мальчик мой; ведь он —
Вожатый мне, как я для вас вожатый.
Твой приговор на град навел болезнь;
Осквернены все алтари в стране
И в самом граде птицами и псами,
Что труп Эдипова терзали сына;
Уж боги не приемлют ни молитв,
Ни жертв от нас, ни пламени сожженья;
Уж не кричит, вещая благо, птица,
Убитого напившись жирной крови.
Итак, об этом поразмысли, сын:
Все люди заблуждаются порою,
Но кто в ошибку впал, не легкомыслен
И не несчастлив, если он в беде,
Упорство оставляя, все исправит;
Упрямого ж безумным мы зовем.
Нет, смерть уважь, убитого не трогай.
Иль доблестно умерших добивать?
Тебе на благо говорю: полезно
У доброго советника учиться.