Платон - Евтидем
— Но послушай, какие же бывают у нас блага из всего сущего?[24] Или и на это ответить нетрудно и не нужен особо серьезный муж, чтобы это постичь? Любой ведь скажет нам, что быть богатым — это благо. Так ведь?
— Конечно, — ответил Клиний.
— Наверно, сюда же относится здоровье, красота и другие прекрасные телесные совершенства?
Клиний согласился.
— Ну а родовитость, власть и почести у себя на родине — ясно ведь, что это блага.
Клиний признал и это.
— Что же, — спросил я, — остается нам из благ? Быть рассудительным, справедливым и мужественным? Как ты считаешь, Клиний, во имя Зевса, правильно ли мы сделаем, причислив все это к благам, или же нет? Может быть, кто-нибудь станет нам возражать? Как тебе кажется?
— Это — блага. — отвечал Клиний.
— Ну, — сказал я, — а в каком кругу окажется у нас мудрость? Среди благ, или ты думаешь иначе?
— Среди благ.
— Подумай, не пропустили ли мы какое-либо из благ, достойное упоминания?
— Но мне кажется, мы ничего не пропустили, — отвечал Клиний.
Однако я, напрягши память, сказал:
— Клянусь Зевсом, мы едва не пропустили величайшее из благ!
— Какое же именно? — спросил он.
— Счастье, мой Клиний. Ведь все, даже самые неумные люди, утверждают, что это — величайшее благо.
— Ты прав, — сказал он.
Подумав еще раз, я добавил:
— А ведь мы едва не оказались в смешном положении перед гостями — и я и ты, сын Аксиоха.
— Каким это образом? — спросил он.
— А таким, что, назвав раньше благом счастье, мы сейчас снова заговорили об этом.
— Да как же так?
— Смешно ведь, когда положение, однажды уже выдвинутое, повторяешь снова и дважды утверждаешь одно и то же.
— Что, — спрашивает он, — ты имеешь в виду?
— Да ведь мудрость, — отвечал я, — и есть счастье, это известно любому ребенку.
Клиний выразил удивление: настолько он еще молод и простодушен. Я же, видя его изумление, сказал:
— Разве тебе неведомо, Клиний, что в мастерстве игры на флейте всего счастливее флейтисты?
Клиний согласился.
— А разве в деле написания и прочтения текстов не всего счастливее грамматики?
— Разумеется.
— Ну а что касается опасностей в море, неужели ты думаешь, что есть кто-либо счастливее в избежании их, чем, как правило, искусные кормчие?
— Нет, конечно.
— Ну а отправляясь па войну, с кем бы ты охотнее разделил опасности и успех — с искусным стратегом или с невежественным?
— С искусным.
— А болея, кому бы ты рискнул довериться — искусному врачу или неучу?
— Искусному.
— Следовательно, — сказал я, — ты считаешь, что больше счастья приносит сотрудничество с мудрым человеком, чем с неучем?
Он согласился.
— Значит, мудрость во всем несет людям счастье, ибо мудрость ни в чем не ошибается, но необходимо заставляет правильно действовать и преуспевать. Иначе она вовсе и не была бы мудростью.
В конце концов мы как-то так согласились, что в целом, если у кого налицо мудрость, тот не нуждается в другом счастье. А придя с ним к такому соглашению, я возобновил свои расспросы относительно нашей прежней договоренности, как обстоит с нею дело.
— Мы согласились, — сказал я, — что если у нас есть все блага, то мы тем самым благополучны и счастливы?
Он подтвердил это.
— Ну а счастливы мы благодаря наличным благам, если они приносят нам пользу или если не приносят?
— Если приносят, — отвечал он.
— А приносят они нам пользу лишь в силу обладания ими, даже если мы ими не пользуемся? Например, если бы у нас было много пищи, но мы бы не ели, или много питья, но мы бы не пили, — принесло бы нам это пользу?
— Конечно, нет, — отвечал он.
— Далее: если бы все мастера имели в своем распоряжении все необходимое для своего дела, но не пользовались этим, были бы они счастливы в силу самого обладания тем, что нужно мастеру? Например, если бы плотник имел в своем распоряжении все необходимые инструменты и дерево, но не работал бы с ними, извлек бы он какую-то пользу из этого обладания?
— Ни в коем случае, — отвечал Клиний.
— Ну а если бы кто-нибудь обрел богатство и все блага, о которых мы сейчас говорили, но не пользовался бы всем этим, был бы он счастлив благодаря одному лишь обладанию благами?
— Конечно, нет, Сократ.
— Следовательно, желающему стать счастливым должно не только обладать подобными благами, но и пользоваться ими. в противном случае это обладание не принесет никакой пользы.
— Истинная правда.
— Так, значит. Клиний, для того чтобы сделать кого-то счастливым, достаточно, чтобы он приобрел блага и пользовался ими?
— Мне кажется, да.
— Если он правильно пользуется ими, — спросил я, — или же неправильно?
— Нет, если правильно.
— Ты прекрасно отвечаешь, — промолвил я. — Совсем иное дело, кажется мне, если кто неправильно пользуется какой бы то ни было вещью или просто пренебрегает ею: в первом случае это зло, во втором — ни то ни другое. Не так ли мы скажем?
Он согласился.
— Далее, разве в работе по дереву и в применении его должно для правильной обработки руководствоваться чем-либо иным, а не плотничьей наукой?
— Нет, именно ею, — ответил Клиний.
— Но ведь и при производстве утвари руководствуются наукой для правильной обработки?
Он согласился.
— Так ведь. — сказал я, — и при пользовании теми благами, что мы назвали первыми, — богатством, здоровьем и красотою — именно наука руководит правильным применением всего этого и направляет его или, может быть, что-то другое?
— Наука, — отвечал он.
— Значит, как видно, наука дает людям не только счастье, но и мастерство в любом приобретении и деле.
Он согласился.
— Но ради Зевса, — спросил я, — какая может быть польза в любом приобретении, если не хватает разума и мудрости? Разве извлечет какую-либо пользу человек, многое приобретший и многое совершающий, но лишенный ума? Не лучше ли при этом довольствоваться малым? Посмотри: разве, меньше делая, он не меньше с совершит ошибок, а совершая меньше ошибок, не скорее избегнет неблагополучия, избегая же неблагополучия, разве он не избегает несчастья?
— Разумеется, избегает, — сказал Клиний.
— Ну а кто предпочитает действовать меньше — бедный или богатый?
— Бедный, — ответил он.
— А слабый или сильный?
— Слабый.
— Если он в почете находится или в бесчестье?
— В бесчестье.
— Ну а какой человек действует меньше — мужественный и мудрый или же трус?
— Трус.
— Значит, это свойство человека праздного, а не деятельного?
Он согласился.
— И медлительного, а не быстрого, а также подслеповатого и тугого на ухо, а не человека с острым зрением и тонким слухом?
Во всем этом мы согласились друг с другом.
— В целом же, Клиний, — сказал я, — как представляется, все то, что мы раньше назвали благами, не потому носит это имя, что по самой своей природе является таковым, но вот почему: если этими вещами руководит невежество, то они — большее зло, чем вещи противоположные, причем настолько большее, насколько сильнее они подчиняются руководящему началу, выступающему как зло; если же их направляют разумение и мудрость, то они скорее будут добром; само же по себе ни то ни другое ничего не стоит[25].
— Похоже, — заметил он, — что дело обстоит именно так, как ты говоришь.
— Какой же вывод сделаем мы из сказанного? Не тот ли, что из всех остальных вещей ничто не есть ни добро, ни зло, а вот из этих двух — мудрости и невежества — первая есть благо, второе же — зло?
Он согласился.
— Давай же, — сказал я, — рассмотрим все остальное. Поскольку мы все стремимся к счастью и, как оказалось, мы счастливы тогда, когда пользуемся вещами, причем пользуемся правильно, а правильность эту и благополучие дает нам знание, должно, по-видимому, всякому человеку изо всех сил стремиться стать как можно более мудрым. Не так ли?
— Так, — подтвердил он.
— И если человек в этом убежден, он должен перенимать от отца мудрость, а не деньги, и от воспитателей, и от прочих друзей, а также от тех, что именуют себя поклонниками, — от чужеземных гостей и сограждан, прося и умоляя поделиться с ним мудростью; и ничего нет позорного, Клиний, и предосудительного в том, чтобы ради этого быть рабом и служить и поклоннику, и любому другому человеку, поскольку это значит служить прекраснейшую службу — стремиться и желать стать мудрым. Или ты так не думаешь? — спросил его я.
— Мне кажется, ты великолепно сказал, — отвечал он.
— Особенно, Клиний, — продолжал я, — если мудрости можно научиться, а она не приходит к людям сама собою: последнее у нас с тобой еще не рассмотрено, и мы пока не пришли на этот счет к соглашению.
— Но мне кажется, Сократ, что можно ей научиться.
