Джованни Боккаччо - Декамерон. Гептамерон (сборник)
– По-моему, нет ничего удивительного в том, что слова последовали за делами, – заметила Парламанта, – сказать легче, чем сделать.
– Черт возьми, – сказал Жебюрон, – а какой же, собственно, она совершила грех? Она уснула у себя в постели. Он угрожал убить ее и опозорить. Лукреция, которой воздавали столько похвал, поступила ведь ничуть не лучше, чем она.
– Совершенно верно, – сказала Парламанта, – таких женщин, которые никогда бы не оступались, на свете нет, но если для них это было огорчением, то горька и сама память о том, что случилось. Лукреция потому и покончила с собой, что не могла отделаться от этих воспоминаний, а эта дурочка хотела еще сделать из них забаву для других.
– Но она, по-видимому, была все-таки женщиной порядочной, – сказала Номерфида, – он ведь несколько раз добивался ее взаимности, а она каждый раз решительно ему отказы вала. Поэтому, чтобы овладеть ею, ему понадобились и хитрость и сила.
– Как! – воскликнула Парламанта. – По-вашему, выходит, что достаточно женщине два-три раза отказать мужчине – это и будет значить, что она постояла за свою честь, после чего она вправе уступить? Если так, то пришлось бы считать порядочными женщин, которых мы отнюдь не считаем такими. Ведь многие из них упорно отказывали тому, кто завоевал их сердце: одни боялись лишиться чести, другие хотели, чтобы их больше уважали и пламеннее любили. Нет, порядочной можно назвать только ту женщину, у которой хватит сил, чтобы устоять до конца.
– А если красавица добьется этим только того, что молодой человек сам от нее откажется, – спросил Дагусен, – это, по-вашему, будет добродетелью?
– Да, – сказала Уазиль, – если человек молодой и здоровый отказывается от женщины, я сочту его достойным похвалы, но только мне будет нелегко этому поверить.
– А я знаю таких мужчин, – сказал Дагусен, – которые отказались от любовных приключений, хотя все их товарищи этих приключений настойчиво искали.
– Займите, пожалуйста, мое место, – предложила Лонгарина, – и расскажите нам об этом, но помните, что рассказывать надо одну только правду.
– Обещаю вам, – сказал Дагусен, – что буду рассказывать вам только то, что действительно было, и в рассказе своем изменять ничего не стану.
Новелла шестьдесят третья
Некий дворянин отказался принять участие в похождениях, которых искали его товарищи, жена его вменила ему это потом в большую заслугу и стала еще больше любить его и уважать
В городе Париже жили некогда четыре девушки: две из них были родными сестрами. Они были так хороши собой, юны и свежи, что нельзя было в них не влюбиться. И вот один дворянин[308], которого король[309] назначил в то время парижским прево, видя, что господин его, король, молод и как раз в таком возрасте, когда ему может быть приятно подобное общество, начал ухаживать за всеми этими девушками, – и, когда каждая из них поверила, что он хочет познакомить ее с его величеством, все четыре дали согласие на то, чего добивался от них упомянутый прево: прийти на ужин, куда приглашен был король, которому его верный слуга рассказал о том, что задумал. И королю, и сопровождающим его двоим придворным затея эта пришлась по душе, и все трое решили принять в ней участие. Четвертым, кого они пригласили на этот ужин, был один красивый и весьма достойный сеньор, который был на десять лет моложе всех остальных. Он принял их приглашение и явился туда с веселым лицом, но вся эта затея была ему неприятна, так как он был женат и у него были хорошие дети, а жену свою он любил, жил с ней в мире и вовсе не хотел, чтобы она имела повод в чем-то его заподозрить. К тому же он был кавалером одной из красивейших женщин Франции, которую так любил и чтил, что все остальные в сравнении с ней казались ему дурнушками; вот почему с юных лет, когда он еще не был женат, он не хотел ни ухаживать за другими женщинами, как бы хороши они ни были, ни даже их видеть, и самым большим счастьем для него было взирать на избранницу своего сердца. И никакая другая не могла принести ему той радости, которую он обрел, лицезря ее и любя самой высокой любовью.
Сеньор этот пришел домой и по секрету рассказал жене о выдумке короля, признавшись, что ему легче умереть, чем исполнить то, что он обещал, ибо, хотя и нет на свете человека, на которого в гневе он не решился бы напасть, он скорее предпочтет очутиться в засаде и погибнуть сам, чем убивать без всякого к тому повода. И только долг чести может заставить его стать убийцей. Так вот и тут, поелику он не одержим безумной любовью, которая способна ослепить человека добродетельного, он готов скорее умереть, чем, исполняя чужое желание, изменить жене. Жена его, видя, что в столь молодые годы он так неподкупен и честен, прониклась к нему еще большим уважением и большей любовью и только спросила его, как он сумеет отговориться; нередко ведь, дабы не навлечь на себя немилость государя, человек бывает вынужден хвалить то, что государь этот любит.
– Мне приходилось слышать, – отвечал ей молодой сеньор, – что у человека сообразительного всегда есть наготове либо путешествие, либо недуг и что в крайнем случае он может воспользоваться ими. Вот почему я решил, что за четыре-пять дней до этого вечера скажусь больным, и вы должны будете помочь мне сыграть эту роль.
– Вот это действительно ложь во спасение и благостное притворство, – отвечала жена, – и можете быть спокойны: я буду выглядеть так печально, как только смогу, ибо счастлив тот, кто может прожить, не оскорбляя Бога и не возбуждая гнева своего государя.
Так они и поступили. Король очень огорчился, когда жена молодого сеньора известила его о том, что муж ее заболел. Но огорчение это длилось недолго, ибо какие-то неотложные дела заставили короля позабыть о готовившихся утехах и покинуть Париж, чтобы исполнить свой долг. И вот как-то раз, вспомнив об этом замысле, который так и не был приведен в исполнение, король сказал молодому сеньору:
– Какие мы дураки, что уехали так неожиданно и даже не повидали этих четырех молодых девиц, – мне ведь клялись, что красивее их не найти во всем моем королевстве.
– Я только рад, что вам не удалось это сделать, – ответил ему молодой сеньор, – я ведь в это время был болен и очень огорчался, что из-за болезни моей буду один лишен возможности участвовать в таком приятном деле.
Король поверил этим словам и никогда не узнал о притворстве молодого сеньора, тот же снискал себе еще бо́льшую любовь жены.
Тут Парламанта не могла удержаться от смеха и воскликнула:
– Ну, если он все это сделал только из любви к жене, значит, он должен был любить ее больше, чем это было на самом деле. Как бы то ни было, он заслуживает величайшей похвалы.
– Мне кажется, – сказал Иркан, – что не такая уж это большая заслуга для мужчины – бояться нарушить целомудрие из любви к жене; есть ведь немало причин, которые и без этого заставляют его хранить ей верность. Прежде всего, это велит ему Господь, этого требует данная им клятва, да и природа его бывает удовлетворена, и поэтому ни соблазн, ни желания уже не имеют над нею власти. Другое дело, если человек остается верен своей возлюбленной, от которой он не получает ни награды, ни удовлетворения и может только наслаждаться, глядя на нее и говоря с нею. К тому же, когда она неподатлива и тверда, он чаще всего слышит от нее только суровые речи. И ничто не может изменить его жизни. Вот тогда целомудрие – не только заслуга, но и настоящее чудо.
– Чудом-то это уж никак не может быть, – возразила Уазиль, – ибо там, где сердце отдается любви, нет ничего невозможного и для тела.
– Да, для таких людей, чьи тела приняли уже ангельский облик, – заметил Иркан.
– Я говорю вовсе не о тех, – сказала Уазиль, – кого благодать Божья совершенно преобразила, а о натурах самых грубых, какими обычно и бывают мужчины. И если вы хорошенько вглядитесь в них, вы увидите, что те из них, кто все чувства свои и помышления употребляет на искание истины в науках, забывают не только о плотских наслаждениях, но и о вещах самых насущных, как еда и питье. Когда душой овладевает какое-то сильное чувство, плоть как бы замирает. Поэтому мужчины, которые любят женщин красивых, честных и добродетельных, испытывают такую радость, видя и слыша их речи, и дух их так ликует, что плоть умиротворена и желания угасают. Те же, кому не удается изведать это умиротворение, эти люди, погрязшие в чувственности, заплывшие жиром, они сами даже не знают, есть у них душа или нет. А ведь когда тело находится в подчинении у духа, оно почти не испытывает плотских вожделений, настолько сила высокого чувства может сделать плоть нечувствительной. И я знала одного дворянина, который для того, чтобы доказать, что любит свою даму так, как никого на свете, в присутствии друга взял в руки горящую свечу и, не спуская с дамы глаз, так крепко держал эту свечу, что пальцы его обгорели до самых костей. И при этом, по его словам, он не чувствовал никакой боли.
