Лукиан - Лукиан Самосатский. Сочинения
8. Свободная, ничем не связанная, пожинает муха труды других, и всегда полны для нее столы. Ибо и козы доятся для нее, и пчелы на нее работают не меньше, чем на человека, и повара для нее услащают приправы. Пробует она их раньше царей: прогуливаясь по столам, муха угощается вместе с ними и наслаждается из всех блюд.
9. Муха не устраивает себе гнезда или крова, предпочтя, подобно скифам, блуждающие перелеты, и, где бы ни застала ее ночь, там она находит и пищу, и сон. Ибо, как я уже сказал, с наступлением темноты муха ничего не предпринимает, находя ниже своего достоинства скрытно что-либо совершать, — она считает, что нет ничего постыдного в ее делах и не принесет ей стыда ничто, совершенное при свете.
10. Одно предание рассказывает, что в древние времена жила Муха — прекрасная женщина, певунья и с языком болтливым как мельница, и были они вместе с Селеной влюблены в одного и того же Эндимиона. И вот постоянно будила она спящего юношу, болтая, напевая и подсмеиваясь над ним, и так рассердила его однажды, что Селена в гневе превратила женщину вот в эту муху. Поэтому-то и теперь, вспоминая Эндимиона, она словно завидует сну спящих, особенно молодых и нежных. Укус ее и жажда крови — знак не свирепости, но любви и ласки, ибо стремится она, по возможности, отведать от всего и добыть меда с красоты.
11. По уверениями древних, была также и некая женщина, называвшаяся Мухой, — поэтесса, прекрасная и мудрая, и другая еще — знаменитая в Аттике гетера, о которой комический поэт сказал:
Ну, укусила Муха, так до сердца дрожь.
Веселая комедия также не пренебрегала и не закрывала доступ на сцену имени Мухи. Не стыдились его и родители, Мухой называя своих дочерей. Да и трагедия с великой похвалой вспоминает муху в стихах:
Какой позор! Бесстрашно муха на людей
Стремит полет отважный, жаждет смерти их,
И воины робеют пред копьем врага.
Многое мог бы я рассказать также о Мухе Пифагора, если бы всем не была хорошо известна ее история.
12. Существуют еще и особые большие мухи, которых многие называют «солдатами», другие же — «собаками», с суровейшим жужжанием и быстрейшим полетом. Эти долговечнее других и всю зиму переносят без пищи, но большей частью притаившись под крышей. Удивительно и то, что эти мухи свершают положенное для обоих — и женского и мужского родов, попеременно в них выступая, по следам сына Гермеса и Афродиты с его смешанной природой и двойственной красотой.
Но я прерываю мое слово, — хотя многое еще мог бы сказать, — чтобы не подумал кто-нибудь, что я, по пословице, делаю из мухи слона.
В ОПРАВДАНИЕ ОШИБКИ, ДОПУЩЕННОЙ В ПРИВЕТСТВИИ
Перевод Н. П. Баранова
1. Трудно, будучи человеком, избежать гнева какого-нибудь божества, но еще того труднее найти оправдание нелепой ошибке, на которую толкнуло это божество, — и как раз то и другое приключилось ныне со мной: я пришел к тебе утром, чтобы приветствовать тебя, и с языка моего должно было сойти принятое обычаем слово и прозвучать настоятельно так: «Радуйся» (xaоre); я же, с великолепной забывчивостью, пожелал тебе: «Здравствуй» (giaine), — и это слово тоже вещает благое, но не ко времени было оно, ибо оно не для утра. Тотчас вслед за этим я, конечно, и без того покраснел и совершенно смутился, а присутствующие, со своей стороны, стали подшучивать, как обычно бывает; другие, по младости лет, болтали пустяки, а иные думали, что еще наполняет меня хмель вчерашней пирушки, хотя сам ты с величайшей воспитанностью перенес случившееся и даже уголком рта не улыбнулся, не отметил оплошности моего языка. Поэтому я решил, что неплохо будет написать кое-что самому себе в утешение, чтобы не слишком уж огорчаться ошибкой и не прослыть человеком несносным за то, что в почтенном возрасте я сделал такой неприличный промах в присутствии стольких свидетелей. Ибо, думаю я, в подлинной защите не нуждается язык, который, запутавшись в пожелании, посулил так много хорошего.
2. Так вот, приступая к этому сочинению, я думал, что столкнусь с задачей весьма затруднительной, — в дальнейшем, однако, оказалось, что много есть такого, о чем следует поговорить. Впрочем, я скажу об этом не прежде, чем предпошлю должное разъяснение самих пожеланий «радости» и «здоровья». Итак, «радуйся» — это старинное приветствие не для утреннего только или вообще первого на дню свидания; нет, люди, впервые друг друга увидевшие, также произносили его, например:
Земли тиринфской повелитель, радуйся!
То же и после обеда, уже обращаясь к беседе за чашей вина:
Радуйся ныне, Ахилл! Ты в пирах недостатка
не знаешь, -
это говорит Одиссей в порученной ему посольской речи. Говорили и расставаясь уже друг с другом:
Радуйтесь, бог я блаженный для вас и уж
больше не смертный.
К какому-нибудь одному часу дня это приветствие приурочено не было и не было, как сейчас, только утренним. И даже в зловещих, проклятием отмеченных случаях все-таки пользовались им, подобно Полинику Еврипида, который, уже расставаясь с жизнью, говорит:
Вы радуйтесь! Меня же обступает мрак.
И не только знаком дружеского расположения служило оно нашим предкам, но и неприязни и нежелания иметь дело друг с другом. Поэтому пожелать радости, добавив: "на долгие годы", означает: "мне нет до тебя больше дела".
3. Первым, говорят, произнес его Филиппид, в один день добежавший от Марафона с вестью о победе; обращаясь к архонтам, которые сидели, тревожимые исходом битвы, он воскликнул: "Радуйтесь, мы победили". Сказав это, с вестью на устах умер, в призыве к радости испустил дух. В начале же письма первым поставил его Клеон, демагог афинский, сообщая в письме с острова Сфактерии благую весть об одержанной там победе и о захвате спартиатов. Однако после него Никий, посылая письма из Сицилии, сохранил старинное построение письма, начиная прямо с изложения дел.
4. Но изумительный Платон, заслуживающий доверия законодатель в подобных вопросах, предлагает даже вовсе вывести из употребления «радуйся», как слово низменное и ничего дельного не выражающее, а вместо него вводит пожелание "успеха в делах", знаменующее разом добрый строй и тела, и души. И в письме к Дионисию Платон укоряет его тем, что, слагая гимн Аполлону, он обратился к богу со словом «радуйся», которое недостойно пифийца и не приличествует не только что богам, но и умным людям.
5. Божественный же Пифагор, хотя и не счел нужным оставить нам ни одного собственного своего сочинения, однако, поскольку свидетельствуют об этом Окелл луканец, Архит и другие ученики его, не предпосылал письму ни пожелания радости, ни "успеха в делах", но велел начинать письма приветствием «здравствуй». Поэтому все ученики его при переписке друг с другом, всякий раз как писали о чем-нибудь значительном, в самом начале письма ставили пожелание здоровья, как наиболее отвечающее ладу и души, и тела и обнимающее собою всю совокупность человеческих благ. Трижды повторенный треугольник пифагорейцев, образующий взаимосечениями пентограмму, которой они пользовались, как условным знаком, при встрече с единомышленниками, называлась у них тем же словом, что и здоровье, и вообще они полагали, что здоровье включает в себя и успех, и радость, тогда как ни успех, ни радость не предполагают непременно здоровья. А некоторые из пифагорейцев и четверицу, бывшую величайшей их клятвой и осуществлявшую, по их мнению, совершенное число, назвали также началом здоровья, — к таким принадлежал, между прочим, Филолай.
6. Но для чего мне ссылаться перед тобою на древних, когда Эпикур, муж, хорошо умеющий радоваться радости и всему предпочитающий наслаждение, в более глубоких своих посланиях — таковых, впрочем, немного — к наиболее близким друзьям в самом начале ставит пожелание "полнейшего здоровья"? И в трагедии также, и в древней комедии мы часто найдем, что слово «здравствуй» произносится первым, раньше, чем «радуйся», так:
Здрав будь и радуйся много…
явно высказывает предпочтение приветствию «здравствуй» перед «радуйся». У Алексида читаем:
Владыка, здравствуй: как ты запоздал!
У Ахея:
Пришел, свершив ужасное… Но, здравствуй, друг!
У Филемона:
Здоровье — первое, затем — успех в делах,
Да радоваться, в-третьих, да не знать долгов.
А что говорит автор сколия, о котором упоминает и Платон: "Здоровье высшее благо, второе — красота, третье — богатство"; о радости же он не упомянул вовсе. Не говорю уж об известнейшем стихе, который у всех на устах:
О Здоровье, старшая из богинь, как хотел бы я
дней остаток с тобой
Провести…
Таким образом, если Здоровье — старшая из богинь, то и дар ее — обладание здоровьем — следует предпочесть всем другим благам.7. Я мог бы привести тебе тысячи других мест из поэтов, историков и философов, отдающих предпочтение здоровью, но я воздержусь от этого: я не хочу впасть с моим сочинением в безвкусие и ребячество и не отваживаюсь "клин клином вышибать". Но я полагаю, что будет не худо добавить к уже написанному несколько подходящих для настоящего случая рассказов из древней истории, какие помню.
