Гомер - Античная лирика

Чашу живее бери и шагай по скамьям корабельным.
С кадей долбленых скорей крепкие крышки снимай…
Красное черпай вино до подонков. С чего же и нам бы
Стражу такую нести, не подкрепляясь вином?

Носит теперь горделиво саиец[173] мой щит безупречный:
Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.
Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает
Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть.

Скорбью стенящей крушась, ни единый из граждан, ни город
Не пожелает, Перикл, в пире услады искать.
Лучших людей поглотила волна многошумного моря,
И от рыданий, от слез наша раздулася грудь.
Но и от зол неизбежных богами нам послано средство:
Стойкость могучая, друг, — вот этот божеский дар.
То одного, то другого судьба поражает: сегодня
С нами несчастье, и мы стонем в кровавой беде,
Завтра в другого ударит. По-женски не падайте духом,
Бодро, как можно скорей, перетерпите беду.

Все человеку, Перикл, судьба посылает и случай.

Если, мой друг Эсимид, нарекания черни бояться,
Радости в жизни едва ль много изведаешь ты.

Если б его голова, милые члены его,
В чистый одеты покров, уничтожены были Гефестом.

Я ничего не поправлю слезами, а хуже не будет,
Если не стану бежать сладких утех и пиров.

Жарко моляся средь волн густокудрого моря седого
О возвращенье домой…

Главк, до поры лишь, покуда сражается, дорог наемник.

Очень много ворон смоковница горная кормит,
Всем Пасифила[175] гостям, добрая, служит собой!

Наксоса были столпами Аристофонт и Мегатим,
Ныне в себе ты, земля, держишь, великая, их.

Кудри скрывавший покров Алкибия с себя низлагает,
В брак законный вступив, Гере-владычице в дар.

…как осла хребет,
Заросший диким лесом, он вздымается.
Невзрачный край, немилый и нерадостный,
Не то что край, где плещут волны Сириса[177].

Ни ямбы, ни утехи мне на ум нейдут.

В свои объятья взяли волны души их.

Мне дела нет до Гига[179] многозлатного.
Чужда мне зависть, на богов не сетую
И царской власти не ищу величия, —
Все это далеко от взора глаз моих.

Из дочерей Ликамба только старшую.

Своей прекрасной розе с веткой миртовой
Она так радовалась. Тенью волосы
На плечи ниспадали ей и на спину.

…старик влюбился бы
В ту грудь, в те миррой пахнущие волосы.

Не стала бы старуха миррой мазаться.

И ты, владыка Аполлон, виновников
Отметь и истреби, как истребляешь ты.

Главк, ты видишь: глубь морская всколыхнулась от волны
И нависли грозно тучи над Гирейскою скалой[181].
То — знак бури! Страх на сердце: мы застигнуты врасплох.

Предоставь все божьей воле — боги часто горемык,
После бед к земле приникших, ставят на ноги опять,
А стоящих низвергают и лицом склоняют ниц.
И тогда конца нет бедам: в нищете и без ума
Бездомовниками бродят эти люди на земле.

Мне не мил стратег высокий, с гордой поступью стратег,
С дивно-пышными кудрями, с гладко выбритым лицом!
Пусть он будет низок ростом, пусть он будет кривоног,
Лишь бы шел он твердым шагом, лишь бы мощь в душе таил.

Кто падет, тому ни славы, ни почета больше нет
От сограждан. Благодарность мы питаем лишь к живым, —
Мы, живые. Доля павших — хуже доли не найти.

Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой.
Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!
Пусть везде кругом засады — твердо стой, не трепещи.
Победишь — своей победы напоказ не выставляй,
Победят — не огорчайся, запершись в дому, не плачь.
В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй.
Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт.

Настроения у смертных, друг мой Главк, Лептинов сын,
Таковы какие в душу в этот день вселит им Зевс.
И как сложатся условья, таковы и мысли их.

Леофил теперь начальник, Леофил над всем царит,
Все лежит на Леофиле, Леофила слушай все.

И упасть на… и прижаться животом
К животу, и бедра в бедра…

Можно ждать чего угодно, можно веровать всему,
Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов,
В полдень ночь послал на землю, заградивши свет лучей
У сияющего солнца. Жалкий страх на всех напал.
Всё должны отныне люди вероятным признавать
И возможным. Удивляться нам не нужно и тогда,
Если даже зверь с дельфином поменяются жильем
И милее суши станет моря звучная волна
Зверю, жившему доселе на верхах скалистых гор.

…Бурной носимый волной.
Пускай близ Салмидесса[184] ночью темною
Взяли б фракийцы его
Чубатые[185], — у них он настрадался бы,
Рабскую пищу едя!
Пусть взяли бы его, закоченевшего,
Голого, в травах морских,
А он зубами, как собака, лязгал бы,
Лежа без сил на песке
Ничком, среди прибоя волн бушующих.
Рад бы я был, если б так
Обидчик, клятвы растоптавший, мне предстал, —
Он, мой товарищ былой!