Эсхил - Античная драма

Скорей соединятся звезды с волнами,
Огонь с водой и с небом — Тартар сумрачный,
С росистой тьмой ночною — благодатный свет,
Чем с нечестивым нравом мужа злобного
Смирится дух мой; брата не забыла я!
О, если бы на голову проклятую
Тирана царь богов обрушил молнию,
Которой часто землю потрясает он,
Пугая нам сердца грозовым пламенем
И знаменьями новыми. Мы видели
Комету, гривой огненной блиставшую,[296]
Там, где Воот[297] повозкой правит медленной,
Где вечной ночи холод и где блещет Ковш.
Все осквернил тиран своим дыханием
Вплоть до эфира; и сулят созвездия
Беду народам, всем, подвластным деспоту.
Не столь ужасен был Тифон, которого
Юпитеру на горе родила Земля.
Теперь и смертным и богам чума грозит:
Богов из храмов дерзко изгоняет враг,[298]
А граждан — из отчизны. Брата он убил —
И видит свет! Кровь пролил материнскую —
И жизнь его не прервалась зловредная!
Отец-всевышний! Для чего напрасно ты
Рукой непобедимой мечешь молнии —
И до сих пор не поразил преступника?
О, если б за злодейства поплатился он,
Нерон поддельный, выродок Домиция,[299]
Тот, кто ярмом позорным угнетает мир,
Пороками пятная имя Августа!

Да, я согласна: недостоин он тебя,
Но року не противься, и с судьбой смирись,
И гнев твой ярый укроти, питомица;
Быть может, существует бог карающий,
И день для нас еще наступит радостный.

Уж с давних пор всевышних тяжкий гнев навис
Над нашим домом; и Венера первая
Терзала мать мою любовным бешенством:
Замужняя в безбожный брак вступила вновь,
Забыв о нас, о муже и о совести.
С распущенными волосами, грозная
Эриния, вся змеями увитая,
Явилась мстительницей к ложу адскому
И кровью погасила факел дерзостный,
Подвигнув дух разгневанного цезаря
На страшное убийство. Так погибла ты,
О мать моя! Меня на горе вечное
Ты обрекла и к теням увлекла вослед
И сына, и супруга, жалкий род предав.

Дочерний плач не начинай ты сызнова
И не тревожь, стеная, маны[300] матери,
Наказанной за тяжкое безумие.

Что за молва долетела к нам?
О, если б могли мы не верить ей,
Так много раз морочившей нас,
О, если бы в цезарев брачный чертог
Супруга новая не вошла
И осталась хозяйкой Клавдия дочь,
Чтоб родить потомков — мира залог,
Чтобы, войны забыв, ликовала земля
И Рима честь не померкла вовек.
Достался брата брачный покой
Юноне в удел, —
Почему же Август супругу-сестру
Заставляет покинуть отчий дворец?
Чем поможет теперь благочестье ей,
Целомудренный стыд, и чистая жизнь,
И родитель-бог?
И мы, едва лишь погиб наш вождь,[301]
Позабыли его, и мучительный страх
Убедил нас предать его детей.
Настоящая доблесть прежде жила
У римлян в сердцах, и в жилах у них
Струилась воистину Марса[302] кровь:
Из наших стен изгнали они
Надменных царей;
Не остались без мести и маны твои,
О дева, кого рукою своей[303]
Убил отец, чтоб не быть ей рабой,
Чтоб награды победной стяжать не могла
Нечистая страсть. И тотчас война началась тогда,
Когда от своей погибла руки
Та, кого обесчестил лютый тиран,
Лукреция дочь.[304]
Поплатилась и ты за злодейство твое
Жена Тарквиния, Туллия дочь,[305]
Что дерзнула отца убитого труп
Колесом нечестивой повозки попрать
И несчастное тело его не дала
Возложить на костер.
Преступленье сыновнее видел и наш
Безрадостный век: коварно послал
Нерон на пагубном корабле[306]
В Тирренское море родную мать.
По приказу покинуть безбурный причал
Мореходы спешат,
Весла режут с плеском соленую гладь,
Вылетает в открытое море корабль,
Но в назначенный миг все швы разошлись,
И открылась щель, дав проход воде.
Тут пронзительный крик поднялся до звезд,
И женский горький раздался плач.
Пред очами у всех витала смерть,
Для себя лишь спасенья каждый искал:
Одни, сорвав обшивку с кормы,
Плывут, нагие, к доскам прильнув,
Другие стремятся к берегу вплавь, —
И многих топит безжалостный рок.
Разрывает одежды Августа свои,
Волосы рвет,
Потоки ей заливают лицо.
Глядит: уж нет надежды спастись.
И в беде неминуемой гневно кричит:
«Такова, мой сын, награда твоя
За все, что я тебе принесла?
Да, я заслужила эту ладью
Тем, что тебя родила на свет,
Что Цезаря имя и власть тебе,
Обезумев, дала!
Поднимись из вод Ахеронта,[307] мой муж,
Насладись жестокой казнью моей:
Ведь в убийстве твоем виновна я,
По моей вине и сын твой погиб.
По заслугам сойду я к тени твоей,
Погребенья лишусь,
В свирепой пучине скроюсь навек».
Не успела сказать, как вал налетел,
Захлестнул ей уста,
И бросил в море, и вынес вновь.
Повинуясь страху, руками бьет
Она по воде, выбиваясь из сил.
Но верность живет в молчаливых сердцах,
И смерти страх не прогонит ее:
Моряки к обессилевшей госпоже,
Опасность презрев, на помощь спешат,
Кричат ободряющие слова;
Хоть руками едва шевелила она,
Подхватили ее…
Что пользы в том, что спаслась ты из волн,
Обреченная пасть от сыновней руки?
Едва ли поверят в грядущих веках,
Что такое злодейство он мог совершить.
Горюет и злобствует сын, что мать
Из моря спаслась,
Повторить замышляет неслыханный грех,
Всей душой стремится мать извести,
В нетерпенье торопит убийства час,
И слуга, покорно исполнив приказ,
Грудь госпоже рассек мечом.
Подневольный убийца просьбу одну
От нее услыхал:
Чтоб в утробу ей вонзил он клинок.
«Рази сюда, — сказала она, —
Здесь выношен был чудовищный зверь».
И эти слова
С последним стоном ее слились,
И скорбный дух
Отлетел, из кровавых вырвавшись ран.

Фортуна всемогущая! Зачем ты мне,
Довольному своим уделом, лживою
Улыбкой улыбнулась, вознесла меня?
Чтоб страх узнал, я? Чтобы с высоты упал?
Уж лучше жить мне на скалистой Корсике,[308]
Как прежде, вдалеке от глаз завистливых,
Где сам себе принадлежал мой вольный дух.
Всегда досуг имел я для излюбленных
Занятий. Наблюдать мне было радостно
Красу небес: природа-мать, искусница,
Великие творения создавшая,
Не создала величественней зрелища.
Я наблюдал, как в небе Солнце движется,
И Феба в окруженье звезд блуждающих,
Как в обращенье неба ночь сменяет день,
Как беспределен свод эфира блещущий.
Коль он стареет — к хаосу слепому вновь
Вернется мир; последний день придет тогда
И небо, рухнув, погребет весь род людской,
Забывший благочестье, — чтобы вновь земля
Родить могла бы племя совершенное,
Как в юности, когда Сатурн царил, над ней.[309]
Святая Верность с девой Справедливостью,
Посланницы небес, богини сильные,
В тот век одни народом кротко правили,
Войны не знавшим, не слыхавшим грозных труб,
Не ведавшим оружья, городов своих
Стеной не обводившим: был повсюду путь
Открыт, и люди сообща владели всем.
По доброй воле лоно плодоносное
Земля им отверзала — мать счастливая,
Детей благочестивых опекавшая.
Сменил их род, лишенный прежней кротости.
А третье поколенье, хоть не знало зла,
Хитро искусства новые придумало:
Зверей проворных по лесам преследовать
Отважилось оно, и рыб медлительных
Тяжелой сетью из реки вытаскивать,
И птиц в ловушки дудочкой заманивать,
И подчинять быков ярму, и грудь земли,
Нетронутой дотоле, ранить лемехом, —
И уязвленная земля плоды свои
В священном лоне глубже скрыла. Новый век,
Всех прежних хуже, в недра материнские
Проник, железо отыскал тяжелое
И золото и в руки взял копье и меч.
Меж царств границы пролегли, и новые
Воздвиглись города, и люди алчные
Пошли к чужим жилищам за добычею,
И кров родной мечом им защищать пришлось.
С земли бежала, видя нравы гнусные
И смертных руки, кровью обагренные,
Астрея-дева,[310] звезд краса бессмертная.
Воинственность росла и жажда золота,
И, вкрадчивая язва, самый злой недуг,
Весь мир земной объяла — к наслажденьям страсть;
Ее питают наши заблуждения.
В пороках, накопившихся за долгий срок,
Мы тонем, и жестокий век нас всех гнетет,
Когда злодейство и нечестье царствуют
И одержимы все постыдной похотью,
И к наслажденьям страсть рукою алчною
Гребет богатства, чтоб пустить их по ветру.
Но вот нетвердым шагом, с видом сумрачным
Идет Нерон. Страшусь узнать, с чем он пришел.