Юрий Никитин - Как стать писателем (2-е изд.)
Конечно, возглас оптимиста «Каким дураком я был!» подразумевает, что теперь о-го-го какой умный. Чем чаще вы будете исторгать этот возглас, тем… понятнее, да?.. Так что вывод: всяк, кто вас критикует, – работает на вас.
Лучше он сейчас, в рукописи, чем потом – читатели тиража. А тот, который говорит просто приятные слова, конечно же, милый человек, слушать – одно удовольствие. Можно жену и тещу позвать: слушайте, дуры, что люди обо мне говорят, но…
Ну а самый простой способ, повторяю, можете записать, у кого с памятью туго, – свою рукопись дайте почитать другу, как чужую. Мол, дал вот один, просил прочесть и сказать свое мнение, но мне все некогда, не прочтешь ли, а я ему скажу твое мнение, как свое. Тут очень важно выдержать лицо и голос. Особенно когда друг начнет щипать из написанного перья. Вытерпеть, не бросаться защищать гениальное произведение. Не обзывать идиотом и не бить по голове. Лучше дать еще кому-нибудь.
И еще. Даже лучший друг может ошибиться. Но если пятеро почему-то говорят, что вы пьяны, то не спорьте, а идите спать.
Это не для работы над текстом, а для мировоззрения писателя:
Всякий, кто вас критикует, – работает на вас.
Как мы строим фразы?Давайте после такого «базового» немного о языке, из которого строится произведение. Вообще-то о языке говорить проще всего, это начальный уровень, доступный почти всем, потому большинство редакторов, да и критиков, в первую очередь цепляется к языку произведения.
Проще потому, что это арифметика литературы, они ее хоть и с трудом, но все-таки понимают. И в самом деле могут заметить и с торжеством указать пальцем на ошибку. Она заметна и доказуема. И хотя находятся упертые, что на «стрижено» все равно скажут «брито», но друзья же поправят: «Федя, ты не прав. Даже нам, малограмотным, видно».
Язык – это наше орудие, сказал Ривароль, пуская его в ход, следует позаботиться, чтобы пружины в нем не скрипели.
Теперь примеры.
О крайне низком уровне пишущего говорят предложения-нематоды. Или солитеры, так даже точнее… Так, щас я тыкаю наугад во «Всемирную библиотеку», теперь наугад – в прозу… Так, вот середка какого-то романа… Привычная фраза: «Он взял свои рыцарские доспехи и долго шел с ними по длинному залу королевского дворца к выходу» . Эти две фразы, связанные союзом «и», называются, как уже сказал выше, предложением-нематодой. Абсолютно плоские, как ленточные черви, фразы.
Да, так пишет абсолютное большинство авторов, мы к этому привыкли и не замечаем. Но если кто-то хотя бы неосознанно избегает таких фраз, сразу же отмечаем их изящество и красоту. Хотя что там изящного? Просто без ошибок, и то уже хорошо.
Ту фразу можно сказать вроде бы так же, но иначе. К примеру: «Он взял свои рыцарские доспехи, а портреты со стен длинного зала королевского дворца хмуро наблюдали, как он их нес к выходу» . Портреты можно заменить статуями, вельможами, слугами, барельефами, даже стенами… Чуть выше классом, уже не единицу, а добротную двойку заслуживают фразы типа: «Он взял свои рыцарские доспехи, долго шел с ними по длинному залу королевского дворца к выходу, поздоровался с королевой, бегом сбежал по ступенькам длинной лестницы, выскочил во двор, подозвал коня, сел на него верхом и поехал на фиг» . Ну не на фиг, но поехал.
Такое однообразное перечисление вообще-то недопустимо, ибо фраза тянется, как ленточный червь, но только теперь, благодаря запятым, похожа на длинную гусеницу с ее сегментированным телом. Дабы фразу спасти, ей надо придать объем. То есть сказать то же самое, но бросать взгляды с разных точек. Например: «Он взял свои рыцарские доспехи, портреты провожали его взглядами до самого выхода, королева ответила на поклон, ступеньки весело простучали под его сапогами, солнечный свет ударил в глаза, конь подбежал на свист, он сел на него верхом, мир рванулся навстречу…»
То есть все то же самое, но приобретается некая стереоскопичность. А если убрать эти «свой», «свои», «его», уточнить, кто на кого сел, то и вообще станет приличнее. Уже на двойку с плюсом. А для публикации достаточно писать даже на двойку. Если же вытянете на тройку, то гарантирован неплохой гонорар и массовые тиражи, это уже топовый уровень нашей десятки «лучших».
Избегайте фраз-солитеров! Знаю, трудно, но избегайте. По возможности. Пусть не все, но побольше, побольше.
Тоже о языке, но уже с другой колокольниЯ уже говорил выше, что в литературе все нужно не в лоб, а некими хореографическими танцами пчел. Это не писатель, который напишет: «Рыцарь рассердился» или «Рыцарь обрадовался». Писатель создаст узор, скажет настолько иначе, что не будет упомянут ни рыцарь, ни его сердитость, но у читающего в мозгу вспыхнет яркая картинка именно рассерженного рыцаря!
Это, пожалуйста, выделите для себя отдельно, все-таки на этом держится литература. И где-нибудь запишите так, чтобы постоянно попадалось на глаза.
А вот теперь по поводу совершенствования в языке вынужден сказать и нечто противоположное. Хотя такое сказать трудно… Кощунственно даже! Ведь всякий, кто находит в книге погрешности в языке, тем самым как бы косвенно вопит во всю пасть, что уж он-то выше автора, умнее, грамотнее! Не просто вопит, а подпрыгивает и указывает на себя чисто вымытым, как ему кажется, пальцем: смотрите на меня! Только на меня!!! Я – грамотнее Шекспира!!!
Да, таких – тьмы и тьмы. Каждый хвастает перед таким же «грамотным»: вот, смотрите, я у писателя Г. нашел неверный оборот, да и у писателя К., а что уж говорить о филигранности их текстов… Когда возникает дискуссия о языке, тут же эти эстеты начинают о Бунине. Помните у Маяковского в «Облаке в штанах» что-то вроде: …когда начинают говорить, как был велик Пушкин или Данте, так мне кажется, что разлагается в газете огромный и жирный официант!
Говорят и говорят о замечательном языке Бунина, о тщательно построенных фразах, точных образах, гармонии глаголов и уравновешенности стиля… и прочих милых вещах, которые почему-то считаются основными… Честно говоря, я сам через эту дурь прошел. Ну, это сейчас называю дурью, а раньше считал, что язык – не только важное, а самое важное. Даже – единственное достояние литературы. Ну, максималистом я был всегда.
К счастью, я умею учиться быстро. Никто из нас не рождается с готовыми знаниями, но у одних переход со ступеньки на ступеньку отбирает месяцы, а то и недели, а у других – десятилетия. Я постигал литературное умение очень быстро. И успевал увидеть не только жилки на листочке дерева, но и весь лес целиком. А взгляд на лес… настораживал. Все эти эстеты, как попугаи, говорят о Бунине, но что-то странное, даже подозрительное в этом говорении! Попросишь такого назвать что-то из Бунина, тут же затыкается, словно получил кувалдой в зубы. Либо с трудом вышепчет: «Темные аллеи». Где-то слышал, такие же, как и он, называли! Вот труды Толстого, Достоевского или того же Шекспира – у всех у них язык хромает! – назовет увереннее. А с Буниным – облом. Почему?
Да потому что восприятие любого человека, пьяного грузчика или высоколобого эстета, остается восприятием нормального организма! Замечает сильные характеры, внимает новым идеям, с удовольствием погружается в новые темы, сопереживает Ромео и Джульетте. Психически здоровому человеку плевать, какой там вязью выписаны словесные кружева, если от сочувствия слезы бегут по морде!.. Бесконечное совершенствование языка – бег на месте. Даже если самый скоростной бег.
Конечно, определенный уровень должен быть у каждого писателя, иначе сильные натуры не изобразишь, но не станется ли так, что ухлопаете два-три десятка лет на доводку языка, а за это время нахлынет такой поток новых слов, заимствованных и сотворенных, что все ваши усилия коту под хвост?
Язык устаревает слишком быстро. Дело не только в том, что никто из нас не в состоянии прочесть как древнее, но родное «Слово о полку Игореве», так и недавних Тредиаковского и Державина, а в том, что «Одиссею» читают и смотрят доныне!.. Повторяю: никто на всей планете не в состоянии оценить красоты языка гомеровской «Одиссеи». Возможно, там рассыпаны перлы, над которыми древний грек ржал во все горло, в урон своей эллинской пластичности, кричал: «Ай да Гомер, молодец, сукин сын!» – но это можно только предполагать. Текст в наличии, но сам народ эллинов канул то ли в Лету, то ли в Тибр, то ли в анус. Красоты языка, аллегории и метафоры, которыми уснастил поэму Гомер, давно гавкнулись, а мы видим только тему, идею, образы, мысли…
Понятно, над чем надо работать? Ведь Одиссей не мертв, в то время как давно околел его язык, как сгинули эллины – носители того языка. «Одиссея» породила множество клонов: те же рэмбы и всякие герои афгано-вьетнамо-чечено-сербо… вернувшиеся и не признанные в родном доме! И еще породит.
