Генри Мортон - Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса
Культ Шекспира в Англии носит несколько академический и холодный оттенок (если речь не идет об откровенном лицемерии) — и, между прочим, вспомните, где находится Шекспировский театр[55]. В то же время Бернс и поныне остается теплой и живой частью повседневной жизни шотландцев. Всякий раз, когда вижу кипящий чайник на очаге шотландца, я вспоминаю Бернса, ведь он был певцом обычных вещей и вложил в них частичку своей души. Я уверен, если бы он избрал себе участь драматурга, то целая сеть театров Бернса раскинулась бы по всей Шотландии.
Ведь Бернс воплощал в себе не традицию, а живую силу. Шотландцы повторяют его стихи, каждое слово, сказанное Бернсом, продолжает жить в народе.
Для англичанина встреча с настоящим бардом — экстраординарное событие. Мы часто используем данный термин, но, по сути, не знаем, что он означает. Ведь у нас, в Англии, много поэтов, но нет ни одного барда. Скажу больше, у нас есть первоклассные поэты, уровнем повыше, чем Бернс. Но ни один из них не повлиял на наши жизни так, как повлиял Роберт Бернс на жизни шотландцев. Его, конечно же, бессмысленно сравнивать с Шекспиром: второй — всемирно известный художник слова, принадлежащий всему человечеству; первый — поэт местного значения. Если уж с кем и сравнивать Бернса, так с Данте: итальянец был певцом своего города, шотландец — своей округи. Данте писал на тосканском диалекте, Бернс — на провинциальном наречии.
В то время как сэр Вальтер Скотт открыл свою страну окружающему миру, Бернс объяснил Шотландию самой себе. Многие из тех, кто не прочел ни одной строчки из Бернса, тем не менее его цитируют. А все потому, что его песни носятся в воздухе, его стихи звучат в домашней обстановке, возле камелька. Порой глядишь на человека весьма скромного происхождения и образования и гадаешь: откуда он взял эти строчки из Бернса — из прочитанной книжки или же запомнил с детства и на всю жизнь. Я не знаю ни одного английского поэта, чьи стихи, фигурально выражаясь, лежали бы у камина, свернувшись клубком, как старый верный пес. Увы, как я уже сказал, у нас в Англии нет своих бардов.
Лично я воспринимаю Бернса как шотландского Пана (и полагаю, Хенли задолго до меня пришел к такому же выводу!). Он был подвержен всем языческим соблазнам, и это стало естественной реакцией на воинствующий кальвинизм той эпохи. Я легко могу вообразить, какую нечестивую радость доставляли бы мне стихи Бернса — а он всю жизнь пел хвалу вину, женщинам и поэзии, — живи я в тогдашней Шотландии и страдая от перегибов старорежимного пресвитерианства.
Столетия религиозных репрессий сказались на характере и творчестве этого человека. По сути, он стал единственным всплеском чувственной гуманности и простодушной радости жизни, который Шотландия позволила себе со времен реформации. Бернс постоянно дразнил гусей, щелкал своими языческим пальцами перед носом у мрачной церкви, у злобного и уродливого, недалекого и злопамятного, у вечно сующего свой нос в чужие дела бога шотландских лавочников. Они были антагонистами — этот мстительный бог и поэт. Ведь Бернс любил жизнь во всех ее проявлениях, с готовностью раскрывал объятия природной красоте. Он был фавном, родившимся в век штиблет с резинками. Он много грешил в жизни, однако периодически наследственность и воспитание брали верх, и тогда Бернса одолевали угрызения совести и приступы почтительности перед мрачной моралью. Неоднократно случалось, что пророческий запах серы достигал ноздрей поэта и заставлял на время отказаться от обычной беспутной жизни. В конце концов это обычное дело! Покажите мне такого шотландца, который, шествуя «стезей веселья в вечный огонь ада»[56], время от времени не останавливался бы на этом пути и не прислушивался к далекому перезвону церковных колоколов. А Бернс был шотландцем до мозга костей! Для него самого было бы лучше, если бы он не афишировал свои пантеистические эскапады, а жил тихо-спокойно и по воскресеньям, как все, ходил на праздничную службу в церковь. Но нет, он не мог поступать, как все. Только два человека в истории Шотландии открыто, не скрываясь, шли на адюльтер: Босуэлл и Бернс. Первый привык не обращать внимания на общественное мнение, второму было плевать на себя. Из этого вовсе не следует, что эти двое были похожи. Демонстративное пренебрежение к общепринятым нормам морали — единственное, что их роднило, и, скорее всего, это простое совпадение.
Бернс мне видится наиболее привлекательным и в некотором смысле наиболее достойным сочувствия персонажем шотландской истории. По масштабам своей жизненной драмы он вполне достоин стоять плечом к плечу с Марией Стюарт, и кстати, мне почему-то кажется, что эти двое прекрасно поладили бы между собой! Бернс на протяжении всей жизни сохранял некую по-детски невинную душевную обнаженность. Никто не смеет судить поэта, пока не прочтет его писем и стихов (причем опубликованных в первоначальном виде, без редакторских купюр). Бернс поразительно искренен. Даже пытаясь рисоваться, он выдает себя самим характером своих претензий. По сути дела, он был простым крестьянином, которому выпала нелегкая обязанность стать голосом своего народа, озвучить чаяния многих поколений безмолвных крестьян. Его стихи — простые, грубоватые и жизнерадостные — стали средством выражения всех тех печалей и радостей, которые на протяжении веков безмолвным грузом лежали на душе у простых шотландцев. И Бернс блистательно нарушил это молчание! За тридцать шесть лет жизни он умудрился воспеть все то, что копилось веками и что другие шотландцы (в точности похожие на него) выразить не сумели. Немудрено, что он прожил так мало. Слишком уж большая нагрузка для одного-единственного голоса! Многие критики считают, что Бернс родился не на своем месте. Что, окажись он в положении Байрона, жизнь поэта сложилась бы куда счастливее. Не знаю, не знаю… Бернс ведь в первую голову (да и в последнюю тоже!) был крестьянином. И обладай он возможностями Байрона, это вряд ли сделало бы его более счастливым. А срок жизни обоим отпущен одинаковый.
Если рассуждать чисто по-человечески, то из всех сынов Шотландии Бернс был, пожалуй, самым ярким и привлекательным. Многие последующие поколения респектабельных лавочников пытались втиснуть его в общепринятые каноны, изобразить добропорядочным шотландским христианином. Напрасное занятие! Бернса затруднительно представить себе почтенным, уважаемым гражданином — по крайней мере в том смысле, в каком это слово понимает церковный староста. Аморальное поведение Бернса, грехи Марии Стюарт и пьянство Красавца Принца Чарли в последние годы жизни — вот три момента, которых гордые шотландцы предпочитают не касаться в разговоре. Не было этого, и все! Кальвинистская церковь, выросшая на основе католической нетерпимости, вообще отказывается обсуждать темы, из которых невозможно вывести должной христианской морали (понимай, восславить добродетель). А в случае с Бернсом это, мягко говоря, весьма и весьма затруднительно. Тот факт, что принц Чарли на склоне жизни напивался пьяным и поколачивал жену, наверное, можно как-то объяснить. Однако трудно придумать оправдание Бернсу, когда речь заходит о его незаконнорожденных детях. Он по крайней мере мог бы предаваться страсти тайно, не разглашая свои скандальные похождения. Это существенно бы облегчило задачу его потомкам, желающим обелить память поэта и ввести его в круг добропорядочных мещан. Странно, но я почему-то не могу отделаться от мысли, что Джон Нокс скорее бы понял Бернса, чем какого-нибудь среднестатистического пресвитера кальвинистской церкви.
Недавно мне довелось прочитать любопытное замечание по поводу чисто гэльского экстремизма шотландцев, которые с одинаковым энтузиазмом воспринимают и Бога Кальвина, и пантеизм Роберта Бернса. Какова же их истинная религия? Ведь невозможно примирить одно с другим. А ни один порядочный пресвитер не допустил бы Бернса в свое жилище. Какое право имеет этот распутный пьяница и соблазнитель находиться в благочестивом доме! С другой стороны, кто возьмется утверждать, будто Генеральная ассамблея пресвитерианской церкви — более значимое событие в Шотландии, нежели Ночь Бернса? Не стану дальше развивать эту мысль, иначе эдак я скоро договорюсь до того, что именно Пан (а вовсе не Моисей) является признанным пророком Севера.
Как поэт Бернс представляет собой неизменную загадку для англичан. Его произведения служат лишним доказательством того, что шотландцы — совершенно чуждая для нас нация. Средний англичанин не способен понять стихи Бернса, даже вооружившись глоссарием. А если средний англичанин чего-то не понимает, то он этому не доверяет.
Сегодня, когда к списку современных тиранов добавилось еще и радио, все население Британских островов имеет возможность двадцать пятого января присутствовать (пусть и заочно) на торжественном приеме в Клубе Бернса. И вот англичане слушают трансляцию из Шотландии, где под звон бокалов льются бесконечные речи с нагромождением непривычных «р-р», и искренне недоумевают: действительно ли эти сумасшедшие шотландцы искренне верят в то, что говорят, или же просто пользуются благовидным предлогом, чтобы напиться? Сами-то англичане предаются послеобеденному патриотизму лишь несколько раз в году, в дни памятных исторических побед. Ну не странно ли, что шотландцы — в общем-то трезвая и здравомыслящая нация — поднимают такой шум из-за какого-то поэта! Трудно себе представить, чтобы весь цвет английского бизнеса собрался вместе с местными баронетами, «шишками» из торговой палаты и духовенством ради того, чтобы поднять бокал за здоровье Шекспира, Мильтона или даже Шелли.
