Станислав Бычков - Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки)
После Мадиуна и Тренггалека мы обогнули горную гряду и помчались по равнинной дороге на восток. Нашей целью был Блитар — родина и место захоронения Сукарно. Здесь чаще, чем в других местах, попадались рассчитанные на четырех — шестерых пассажиров повозки, в которые были запряжены резвые низкорослые лошадки. Они разукрашены красными помпонами, торчащими меж ушей, а также обитой медными гвоздиками збруей. Такая повозка — докар — часто встречается на дорогах юго-восточных равнин.
На подъезде к Блитару увидели паровозишко, тащивший по узкоколейке состав из пяти вагонов с лесом. Он вынырнул из-за горы словно из прошлого века. Маленький, с огромной трубой, начищенными до сияния латунными фонарями. С появлением этого пионера железной дороги на миг показалось, что здесь ничего не изменилось за последние сто лет.
К действительности вернул чистенький, утопающий в цветах городок Блитар. Стойки проемов в каменных заборах вокруг домов были выложены в форме цифр: левая стойка — 19, правая — 45. Они символизировали 1945 год — год провозглашения независимости.
Сукарно, зачитавший историческую Декларацию, погребен в стеклянном доме под традиционной двухъярусной крышей. Перед смертью он завещал, чтобы на его надгробии были высечены слова: «Здесь лежит Бунг Карно — глашатай индонезийского народа». Ему не хотелось упоминаний всех его многочисленных титулов, которыми он был так щедро осыпан при жизни. Но сначала на его могильном холме была установлена плита с более чем скромной надписью: «Сукарно. 1901 — 1970». Только в девятую годовщину со дня его кончины на месте захоронения был открыт мемориал, центральное место в котором занял огромный черный надгробный камень, извещающий о том, что под ним «лежит Бунг Карно — провозвестник независимости и первый президент Республики Индонезии. Родился 6 июня 1901 года. Умер 21 июня 1970 года».
Сукарно для индонезийцев останется навечно человеком, который всю свою жизнь посвятил священной борьбе за национальную независимость и национальное достоинство. Ежедневно мемориал посещают сотни паломников. Они рассаживаются под деревьями вокруг стеклянной усыпальницы, часами сосредоточенно о чем-то думают, шепчут молитвы.
Поездка в Блитар запомнилась еще в связи с другим событием. В деревне рядом с родным городом Сукарно наше внимание привлек густо облепленный детворой дом. Дети были так поглощены наблюдением за чем-то происходящим внутри дома, что против обыкновения, заметив нас, не обступили машину. Сопровождавший нас индонезиец переговорил с хозяином дома, и через минуту мы были приглашены на сламетан тингкебан — обряд введения яванки в материнство, который совершается в первую субботу седьмого месяца первой беременности.
Мы разулись на первой ступеньке ведущей в дом высокой лестницы и сквозь шеренги расступившихся ребятишек поднялись в просторную комнату. На полу вокруг циновок двумя отдельными группами сидели мужчины и женщины. Сквозь щели дощатого пола было видно, как внизу, под домом, копошатся в земле куры, равнодушно взирает на них привязанный к столбу черный козел. Из задней комнаты, отделенной грязной занавеской, женщины выносили наполненные белоснежным и шафрановым рисом чаши, свернутые из банановых листьев и заколотые длинными древесными шипами.
К рису было подано острое, пряное и сладковатое варево из фруктов и овощей — руджак. Основную его массу составляла мелко натертая мякоть молодого кокосового ореха, к которой были добавлены нарезанные кусочками огурцы, кислое, незрелое манго, сырые, вяжущие бананы, зеленая папайя. Считается, что эта кисло-терпкая смесь — предмет вожделения беременных. Руджак был подан вместе с острой пастой из креветок и полит сиропом из пальмового сахара. Если женщине покажется, что в блюде слишком много перца, то быть ей матерью девочки, а если наоборот — то мальчика.
Между гостями сидели на небольшом возвышении будущие родители. Муж был обнажен по пояс, жена — с неприкрытыми плечами и распущенными волосами. Поверх их бедер были повязаны саронги, которые надевали в день свадьбы их родители.
Приглашенные только прикоснулись к еде, когда к молодой паре подошел тощий старик. В руках он держал наполненную водой и лепестками цветов бронзовую чашу. Колдун принялся макать в нее большую кисть и поливать мужа и жену, причитая:
— Именем аллаха всемилостивейшего я поливаю святой, взятой из девяти источников водой мужа и жену. Пусть процветают их потомки. Такова воля аллаха всемилостивейшего.
Мокрая почти до нитки женщина встала. Старик обвязал ее заметно выпирающий живот черным толстым шнурком, достал из-за пояса кинжал, высоко его поднял над головой 11 знак уважения всех присутствующих и уверенным движением сверху вниз разрезал шнурок. При этом он говорил:
— Именем аллаха всемилостивейшего я открываю путь для ребенка. Да будет он в чреве матери не более и не менее девяти месяцев, и да родится он легко и быстро. Такова воля аллахав семилостивейшего.
Наступил черед мужа. Под внимательными взглядами собравшихся в комнате он взял в правую руку тяжелый паранг, приложил его к лежащему у его ног зеленому кокосовому ореху. Энергичный взмах руки, свистящий удар — и кокос был разрублен на две половины. Гости одобрительно загудели. Значит, роды будут не тяжелыми. Плохо было бы роженице, если бы ее мужу пришлось наносить второй удар.
Когда ребенок родится, то повитуха, согласно обычаю, трижды громко хлопнет над ним в ладоши, чтобы младенец, раз испугавшись, в дальнейшей жизни не страшился никаких неожиданностей. Обмытого ребенка завернут в материнский каин. Этот кусок ткани навсегда станет для него или нее талисманом, охраняющим от всяческих невзгод. Многие яванцы до конца дней хранят священную материнскую юбку, обтирают ею лицо во время болезни, кладут под подушку при неприятностях.
Пуповину и послед повивальная бабка завернет в белый чистый муслин, уложит в горшок, который новоявленный отец должен будет закопать в землю. Если у него родился мальчик, то ямку для горшка следует выкопать перед домом, потому что тот, повзрослев, уйдет на сторону и перед ним должен быть открыт весь мир. Если появилась девочка, то — во дворе дома. Ей не уходить к чужим людям, ей быть хозяйкой. Чтобы отгонять от зарытого горшка злых духов и голодных собак, на месте его захоронения 35 суток будут гореть благовонные палочки.
Через пять дней после родов, во время сламетана, папаша сообщит соседям имя ребенка. Это не значит, что новорожденный проносит его всю жизнь. Полстолетия назад яванцы меняли имена после свадьбы, совершения хаджа, болезни, по разным другим причинам и поводам. Сейчас тоже поступают так, но реже. Сказывается влияние становящегося все более строгим государственного режима идентификации личности.
Яванские дети — привилегированное «сословие». Считается, что, чем меньше ребенок, тем чище его душа, тем он ближе к богу. А только что появившийся на свет младенчик вообще существо священное. Детей поэтому нежат, ласкают. Никогда на них не поднимают голос, а уж тем более руку. Ударить малыша — значит нанести обиду охраняющему его духу.
Трогательная забота не портит ребятишек. Они на редкость не капризны и самостоятельны. Такими растут в первую очередь потому, что любовь к ним не принимает формы сюсюканья, снисходительного покровительства. С первого же дня они — равные члены человеческого общежития, которых непозволительно ограничивать враждебно звучащими: не смей! нельзя! не тронь! и так далее. Яванка-мать постарается предупредить возникновение нежелательных для ребенка ситуаций, уберет подальше опасные предметы, обложит его подушками так, чтобы он не упал, но не станет дергать вызывающими невольный внутренний протест окриками-запретами, наказывать шлепками. Кроме того, взрослые берут детей повсюду с собой, сразу же вводят в мир, который не делят на взрослый и детский.
Знакомый по Джакарте библиотекарь Бамбанг много рассказывал мне о своем детстве. Он родился в деревне на Восточной Яве в 1938 году, в семье среднего достатка. Его отец был ответственным за поддержание в порядке ирригационной системы. Как человек, отвечающий за воду, столь важную для благополучия деревни, пользовался уважением, которое, в частности, выражалось в выделении его семье из общественных фондов дополнительного риса.
Свои первые годы Бамбанг помнить, разумеется, не мог. И тем не менее имел о них довольно яркое представление. Мать, обладая, как многие яванки, даром рассказчицы, воспоминаниями о его младенческой поре скрашивала голодные вечера в послевоенные годы. Материнский голос так глубоко запал в сердце Бамбанга, что он, по его собственному признанию, и на склоне лет смог бы повторить рассказы матери слово в слово.
Впервые на землю, говорила она, Бамбанг ступил на седьмой месяц после рождения. Рано утром после сламетана его посадили в гнездо петуха, потом вымыли в лохани, срезали с головы прядь волос и разбросали по двору вместе с мелкими монетками, чтобы в последующей жизни ему всегда сопутствовал достаток. После купания одели в новое платье и разрешили впервые обнаженной ступней коснуться грешной земли. Затем усадили среди детей постарше, принесли сладости, приобщили, так сказать, к роли хозяина сламетана.
