Константин Ротиков - Другой Петербург
Дитя, можно сказать, уральских гор, нежные годы проведший в раздолье родной природы, Дягилев двинул русское искусство в Европу. Видел он своеобразие нашего национального гения вовсе не в этнографических курьезах, собранных трудолюбивыми немцами, Далями да Гильфердингами. Главное — душа. Язык может быть общим для всех народов, но интонация неизбежно своя.
В 1897 году, когда друзья окончили университет, все — и Сомов с Бенуа, и Дягилев с Философовым — съездили за границу (тогда же не известный им Михаил Кузмин трепал по щеке своего Луиджино, где-нибудь на ступенях Испанской лестницы у Санта-Тринита)…
Для начала Дягилев решил организовать выставку современных европейских художников, и тут же созрела мысль об издании своего журнала. Друзья, вроде бы, увлеклись идеей, но делать ничего не хотели. Вся тяжесть организации легла на Дягилева. В ход пошел знаменитый дягилевский шарм, перед которым невозможно было устоять.
Тут на сцене появляется еще один дом на Галерной (вернее, главный фасад выходит на Английскую набережную, но участки здесь, как мы знаем, сквозные). Впрочем, флигель по Галерной, 13 тоже стоит отметить: здесь в рисовальной школе, устроенной княгиней М. К. Тенишевой, как-то преподавал И. Е. Репин. Но это решительно не наш герой. Адрес главного флигеля — Английская набережная, 12. Особняк и на вид весьма замечателен: невелик, но облицован камнем, с княжеским гербом во фронтоне. Дом Тенишевых.
О княгине Марии Клавдиевне скажем несколько слов. Точный год ее рождения неизвестен: биографы расходятся между 1857 и 1867; скорее, однако, 1864. Имя отца таинственно; существует версия, будто отцом был Александр II; при известном женолюбии государя, это весьма вероятно. В детстве Марию, как ей помнилось, называли по отчеству Георгиевной, а потом вдруг стали именовать Морицевной — по отчиму, фон-Дезену. Однако при замужестве записали Клавдиевной: по первому мужу матери, Пятковскому. Выдали ее замуж (шестнадцати лет? девятнадцати?) за некоего Рафаила Николаева. Муж был, по словам княгини, «белокурый, чистенький, 23-х лет, женственный, бывший правовед». Среди его старших друзей отмечен поэт Апухтин. Частые отлучки из дому, демонстративное увиливание от супружеского долга — с этим все ясно.
Вторично Мария Клавдиевна вышла замуж в 1892 году — за князя Вячеслава Николаевича Тенишева. Муж-миллионер, основатель коммерческого Тенишевского училища на Моховой, музыкант, этнограф, археолог — находился, тем не менее, в стороне от затей княгини, увлекавшейся пением и рисованием и любившей покровительствовать художникам. У нее на набережной был еще один особнячок (д. 6), в котором имелась квартирка, называвшаяся княгиней «конспиративной». Сюда вход мужу был запрещен, и здесь-то собирались у нее в гостях Врубель, Малютин, Серов, Коровин, Левитан… Впору вешать мемориальную доску. Забавно, что на этом доме доска, действительно, висит, посвященная какой-то стачке железнодорожников в 1905 году.
Многое в этой даме вызывает подозрения: холодность в отношениях с обоими мужьями, социальная активность — в женщинах всегда симптоматичная — и, больше всего, необыкновенная привязанность к подруге детства, княгине Екатерине Константиновне Святополк-Четвертинской. Даже Талашкино, известное теремками и крестьянскими школами, было, собственно, не тенишевским, а родовым имением княгини Киту, по-семейному уступившей его своей подруге.
Бывал у Тенишевых на Английской набережной П. И. Чайковский, знакомый с хозяином дома еще до его женитьбы. Вскоре после свадьбы решила княгиня пригласить на завтрак мужнина приятеля, пользуясь случаем (шли репетиции «Иоланты», и Чайковский был в Петербурге). Она училась пению, естественно, обожала романсы Чайковского. Петр Ильич вынужден был аккомпанировать, и княгиня так увлеклась, что автор опоздал на репетицию своей оперы.
Наверняка и об этом поговорили в бонбоньерке «конспиративной квартиры» Мария Клавдиевна с Сергеем Павловичем. В юности, еще Маша фон-Дезен, она была знакома с Павлом Павловичем Дягилевым, приезжавшим погостить в Любань, на дачу к сестре, бывшей замужем за Корибут-Кубитовичем. По соседству была дача фон-Дезенов, где Маша голосила, репетируя с тем же аккомпаниатором, который учил пению детей Корибутов. Так что Дягилеву было о чем вспомнить; да и сам он, со своим баритоном, певал с ней, должно быть, что-нибудь из «Онегина». Оказалось кстати и знакомство Марии Клавдиевны с Александром Бенуа, который, как человек к этому времени уже семейный и нуждавшийся в деньгах, за сто рублей в месяц помогал княгине в составлении ее коллекции рисунков.
Часть денег на журнал дал известный своим меценатством московский железнодорожный король Савва Иванович Мамонтов. В конце 1898 года в тенишевском особняке был устроен торжественный ужин с шампанским — по случаю рождения нового журнала. Название ему дали — «Мир искусства». Мрачный орел на обложке, нарисованный Львом Бакстом, был подобен тому, легендарному, что невесть откуда слетел на Заячий остров в момент, когда Петр водружал там крест в знак основания Санкт-Петербурга (скучны историки, уверяющие, будто царь отсутствовал на закладке крепости).
Денег, данных Мамонтовым с Тенишевой (25 тысяч) хватило на год. Мамонтов разорился, княгиня рассорилась с Бенуа и Дягилевым, и в дальнейшем журнал субсидировал, по просьбе Валентина Серова, император Николай II. Журнал кончился в 1904 году, а позднее, уже в 1910–1924 годах, стали проходить выставки под тем же названием, но Дягилев ими не интересовался, у него появились иные задачи.
Галерная оставалась близка ему. Пересекает эту улицу небольшой Замятин переулок, ныне именуемый почему-то Леонова: от Конногвардейского бульвара до набережной. В угловом доме (Английская набережная, д. 22) была петербургская квартира Дягилева в те годы, когда он все чаще и надолго уезжал за границу. Квартира была солидная, как видно и по внешнему облику дома — добротному, основательному, без излишней помпезности. Никаких безделушек и всяких там пуфиков не было. Мебель красного дерева, несколько полотен старых мастеров на стенах. Посмертная маска Бетховена над дверью, дельфтская ваза с цветами на столе. Вид из просторных окон на Неву — именно в сторону сфинксов.
Здесь разрабатывалась стратегия проекта, который должен был потрясти «весь Париж». В 1906 году Дягилев начал «Русские сезоны», устроив в Гран-пале огромную выставку русского искусства: от икон до друзей-мирискусников. На следующий год — «исторические концерты» музыки от Глинки до Скрябина. Наконец, 17 мая 1908 года — дата историческая — в Гранд-опера состоялась генеральная репетиция «Бориса Годунова» с Шаляпиным.
Небывалый успех навел на счастливую мысль: показать Парижу наш балет. Но не постановки императорского Мариинского театра, а лишь солистов его, занятых в совершенно оригинальных, специально для этой антрепризы созданных спектаклях. Вот на Замятином это как раз обсуждалось. За большим овальным столом восседали седовласые законодатели петербургского балета Валерьян Светлов и генерал Безобразов, острил Бенуа, сиповато похохатывал Нувель, блестел пенсне рыжий Бакст, наигрывал на рояле Фокин. Нижинский, натурально, пробудившись, немедленно начинал отбивать батманы…
Есть какая-то загадка в том, как дома своим обликом подобны человеку, в них живущему. Понятно, если б это был особняк или дворец — но как удается это обычным доходным домам, трудно сказать. И все же: в адресах Достоевского есть обязательно какая-то неопрятность, запутанность, многоглаголанье, с неожиданными просветами; у Пушкина — любил поэт пожить на широкую ногу — все дома сходны с четырехстопным ямбом «Полтавы».
И вот, скажем, дом на Галерной, 12. Четырехэтажный, с гладкими, какими-то жалкими стенами, явно надстроенный на два этажа, без всяких украшений. Разве что в нижней части три окошка по центру, с треугольными лепными сандриками, необходимыми в эпоху классицизма. Но тогда являлись всякие такие фронтончики, портики часто пускались по фасаду, лепные панно между окнами. По крайней мере, карниз с модульонами. Здесь ничего такого нет. Сливающаяся с соседним, столь же безликим домом штукатуренная стена и нелепо торчащие над тремя окнами наличники. Как бы что-то было задумано и даже могло осуществиться, но нет, ничего не получилось. И квартал аристократический, и бульвар шикарный за углом, а дом… ну, просто никакой архитектуры, ничего удивительного было б увидеть такой домишко на Песках или на Охте.
Забрели мы сюда потому, что в доме этом жил Дмитрий Владимирович Философов. Поскольку матушка его была родная тетка Дягилеву, то и Сергей, когда сдавал экзамены в университет, жил на квартире у кузена.
В личности Философова та же двойственность, что в доме, где провел он свою юность. Задатки превосходные, образован, красавец. Высок, строен, с русалочьими глазами, породистым носом, чувственными губами, с несколько брюзгливой складкой в уголке, метко схваченной В. А. Серовым в портрете двадцатисемилетнего Дмитрия. И, в сущности, неудачник, стремившийся всю жизнь играть какую-то самостоятельную роль, но остающийся в памяти лишь как спутник нескольких выдающихся людей.
