Генри Мортон - Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса
Я постоянно бросал взгляды в ту сторону: туманная пелена не рассеивалась, стояла плотно и недвижимо. Но вскоре она чуть-чуть посветлела, в ней наметился, нет, не разрыв, а лишь намек на разрыв — как обещание того, что в назначенный час выглянет солнце и разгонит эту непроницаемую серость. И впрямь, прошло немного времени, и на моих глазах начало разворачиваться одно из самых удивительных атмосферных явлений, какое мне доводилось наблюдать на Британских островах. В плотном тумане начали прорисовываться — сначала смутно, а затем все явственнее — какие-то правильные формы. Казалось, будто в этом сумрачном скоплении теней притаился огромный фантастический зверь. Постепенно туман стал истончаться, и глаз начал различать в нем контуры призрачной армады, стоящей на якоре в сером облачном море.
Однако вскоре выяснилось, что зрение снова обмануло. То, что казалось очертаниями остроконечных мачт и такелажа, на поверку обернулось совершенно феерическим зрелищем. Вначале разум отказывался в него верить, принимая за причудливый мираж — из тех, что мнятся путешественникам в пустыне. Но мало-помалу на безнадежно-сером фоне все четче проступали очертания средневекового города. Он проявлялся постепенно, как изображение на негативе — башня за башней, шпиль за шпилем, бельведер за бельведером. И вот уже на краю обрыва вырос призрачный город — Камелот или Тинтагель? Он стоит, ощетинившись сторожевыми башнями, сердито щурясь узкими черными бойницами. Настоящий средневековый город! Откуда, из каких таинственных глубин он материализовался? Он похож на заколдованного рыцаря, который при звуках боевого рога пробудился от векового сна и восстал, сжимая меч в руке.
Именно таким предстал передо мной Старый Эдинбург ранним осенним утром. Древний город, который притаился на склоне холма и через серую пелену тумана свысока взирает на лежащий у его ног Новый Эдинбург.
Я разглядывал его со странным чувством нереальности происходящего. Отсюда, снизу Старый город казался призрачным фантомом. Меня окружал Новый Эдинбург — вполне современный город с регулярной планировкой, с улицами, пересекавшимися под прямыми углами. Местами он казался даже чересчур современным, мне больше нравились другие уголки Эдинбурга — солидные, неторопливые, напоминавшие пожилого джентльмена в старомодном парике и с тростью из черного дерева.
Вокруг царила обычная утренняя суматоха: с грохотом пробегали по рельсам трамваи; владельцы готовились к открытию магазинов — отпирали двери, выпускали на прогулку котов, вытряхивали коврики и подметали ступеньки; то там, то здесь раздавались резкие звуки автомобильных клаксонов. Город жил привычной жизнью, а где-то высоко на холме стоял другой Эдинбург — далекий и неосязаемый, он казался плоской картинкой, вырезанной из картона и пришпиленной к небу.
С этой точки зрения Эдинбург — совершенно уникальное место. Не знаю, существует ли где-нибудь в мире его аналог — город, который бы жил бок о бок со своим прошлым. Ведь современному Эдинбургу довольно только поднять глаза, чтобы воочию увидеть, каким он был столетия назад. Так и стоит на холме город-прошлое, город-воспоминание — не затронутый временем, неприступный и по-прежнему вооруженный до зубов! Возможно, вторым таким городом мог бы стать Солсбери, если б в свое время не было разрушено городище на холме Олд Сарум. Вот, пожалуй, и все. Другие примеры мне неизвестны.
Я с первого же взгляда влюбился в Старый Эдинбург. Меня очаровал этот древний скалистый призрак — умудренный жизнью и немного усталый; самоуверенный и одновременно простой и раскованный. Он погружен в воспоминания о важных событиях и настолько чужд всему мелкому и суетному, что когда его жителей охватила жажда наживы, Старый Эдинбург их отверг. Чтобы зарабатывать деньги, людям пришлось спуститься в долину и построить для себя новый город.
В то серое, туманное утро я долго любовался призрачным городом. Затем солнечные лучи набрали силу, разорвали облачную пелену, и все сразу же изменилось. Старый Эдинбург засиял на вершине холма — беспощадный в своем великолепии, как восседающий на троне король.
Я мог сколько угодно восхищаться Новым Эдинбургом, но сердце мое было навечно отдано Старому городу.
В некоторых городах от приводы заложено нечто королевское. Такими мне видятся Йорк и Винчестер. И хотя сегодня они утратили свой столичный статус, но в самой атмосфере этих городов сохраняется воспоминание о былом величии. Чувствуется, что некогда здесь обретался королевский двор и древние короли проезжали под этими воротами. Тут каждый камень является свидетелем исторических событий. В Дублине не ощущается подобной венценосности, зато захудалый и обнищавший Голуэй обладает ею в полной мере.
Если говорить об Эдинбурге, то это стопроцентная столица — надменная, обремененная комплексом собственного превосходства. Все провинции и во все времена на словах громко порицали такое самомнение, но втайне им восхищались. Эдинбургский снобизм сродни снобизму старой аристократки, которая многое перепробовала на своем веку и точно уяснила, что ей требуется, а что категорически не нужно. Так, местная знать (среди них действительно много снобов, но покажите мне город, где бы их не было!) кичится своей неподкупностью. В Эдинбурге — как ни в одном другом кельтском городе (может, за исключением Дублина) — трудно пробиться наверх благодаря деньгам.
Боюсь, я допустил непростительную ошибку, говоря об Эдинбурге в женском роде. Определенно по отношению к этому городу следует употреблять местоимение «он», а не «она». Эдинбург, как и Лондон, исключительно мужественный город. Мне известны три женоподобные столицы — Париж, Вена и Дублин. Если первые два города по-женски соблазнительны, то Дублин отличают чисто женский шарм и, увы, вздорность характера. Иное дело Эдинбург, Лондон, Берлин и Рим. При взгляде на эти города вспоминается стадо бычков-производителей; они — несомненно мужские города. Я слышал, что в Нью-Йорке много женственного, но подтвердить не могу — своими глазами не видел.
Попадая в Эдинбург, невольно начинаешь оглядываться в поисках трона. Так и кажется, будто в этом городе непременно наткнешься на наместника короля. Я невольно сравнивал Холируд с пустующим Букингемским дворцом — когда королевский штандарт спущен, а гвардейцы несут почетный караул перед Сент-Джеймским дворцом, — и должен сказать, что закрытые ставнями окна Холируда произвели на меня большее впечатление, нежели опущенные жалюзи Букингема. Совершенно не важно, сколько лет (или веков) здешнее здание не используется по назначению — оно все равно сохраняет свой потрясающе царственный вид. Достаточно заглянуть в Тронный зал Холируда, чтобы понять: здесь должен сидеть король Шотландии.
Полагаю, каждый гость Эдинбурга рано или поздно решает подняться на вершину Кресла Артура. Некоторые приходят сюда добровольно, других чуть ли не насильно притаскивают энтузиасты из числа местных жителей. И они абсолютно правы: есть особое наслаждение в том, чтобы, подобно Асмодею, взирать на город, раскинувшийся у твоих ног.
Я тоже не избежал сей участи: как-то на исходе дня вскарабкался на холм и подставил разгоряченное лицо свежему ветерку. Солнце уже начало клониться к закату. Справа от меня ослепительно сверкал Ферт-оф-Форт, за ним виднелось графство Файф; под ногами — под голубоватой шапкой дыма — распростерся Эдинбург. Отсюда, с высоты, я легко различал вдали Замковую скалу, с которой начинался Эдинбург. Думаю, не ошибусь, если скажу: эта скала сыграла для Эдинбурга ту же роль, что и Темза для Лондона.
— А почему город называют «Старым дымокуром»?[12] — поинтересовался я у стоявшего неподалеку мужчины.
— На этот счет существует история, — охотно отозвался он. — Жил некогда на Файфе лэрд по имени Дарем Ларго, и имел он привычку выверять время вечерней молитвы по дыму над Эдинбургом. Город-то хорошо был виден от его крыльца, вот он и привык. Едва эдинбуржцы начинали готовить себе ужин, весь город заволакивало дымом. И лэрд кричал домочадцам: «Эй вы, бросайте все дела, возвращайтесь в дом! Пора читать молитву и отходить ко сну. Я вижу, что «Старый дымокур» напялил свой ночной колпак».
Я бросил взгляд на горизонт. Хотя время вечерней молитвы еще не наступило, но над крышами Эдинбурга курился легкий дымок. Облако сизого тумана потихоньку заволакивало город, и лишь Замковая скала гордо сверкала на солнце, как драгоценный камень. Приглядевшись, я различил Королевскую милю, спускавшуюся от замка к Холируду, а также разбегавшиеся во все стороны кривые улочки средневекового города. Чуть дальше на север зияла пустота — там проложили железнодорожные пути. А за ними начинался Новый Эдинбург, построенный по американскому образцу: геометрическая сетка прямых улиц, среди которых выделялась Принсес-стрит, проходившая по самому краю обрыва. Какое великолепное обрамление для города! К югу лежали холмы Пентленда и Морфута; на востоке раскинулся Ламмермур, за ним вздымались хребты Норт-Берик-Ло и Басс-Рока; на севере за голубым пятном Ферт-оф-Форта вырисовывалось графство Файф. По голубой глади залива скользили темные точки — это мелкие тихоходные пароходики отправились в свое ежедневное плавание к Лейту. Однако самое притягательное зрелище таилось на севере: голубые тени сгущались, приобретая тот особый розовато-лиловый цвет, который обычно имеет выращенный в теплице виноград. Там начинался Хайленд! Стоило мне произнести про себя это слово, как в голове словно что-то щелкнуло, и стрелка внутреннего компаса развернулась в сторону Бен-Ломонда — главного пика всего горного массива, короля-великана, который дремлет «над милыми, милыми берегами»[13] горного озера.
