Елена Коровина - Великие тайны золота, денег и драгоценностей. 100 историй о секретах мира богатства
Однако говорят, что, когда 31 марта 1814 года русские войска вступили в Париж, окончательно победив армию Наполеона, на указательном пальце императора Александра I, сына Павла, ярким смарагдовым лучом переливался некий старинный перстень, который можно было использовать и как печать. Получается, что исчезавший изумруд снова вернулся неисповедимыми путями. Потом и легендарная гадалка Ленорман, которую царь Российский удостоил аудиенции, свидетельствовала, что на пальце победителя-самодержца был изумрудный «перстень Силы». Впрочем, Ленорман хоть и была провидицей, но судьбу драгоценному перстню не предсказала. Да и до того ли ей было? Достаточно, что ей пришлось предсказать трагическую судьбу некоторым русским офицерам, тем, кто в будущем стали декабристами-бунтовщиками. И стоит отметить, что Ленорман не хотела делать столь ужасных предсказаний…
А вот изумрудный бродяга после возвращения из Парижа не появлялся на публике. И опять же неизвестно, то ли он затерялся сразу же по прибытии в Петербург, то ли позже. Но среди перстней Николая I, вступившего на престол после внезапной смерти брата Александра, такого кольца не было. Куда исчезла смарагдовая печать — загадка. Но разгадали ее только в 1880-х годах во времена царствования императора Александра III. Говорят, у него старинный изумрудный перстень-печать имелся. И поразительно: царствование этого монарха прошло на удивление спокойно. А ведь его батюшку, Александра И, убили террористы-первомартовцы. Но при Александре III внутренняя и внешняя политика оказались такими «сильнодействующими», что император вполне мог сказать: «Пока русский царь ловит рыбу, Европа может подождать!»
Однако после смерти Александра III никакого изумрудного перстня-печати не обнаружилось. На престол вступил его сын — Николай И. Чем закончилось его правление — известно. Неизвестно только, куда же опять исчез легендарный смарагдовый бродяга. А может еще сыщется? Кто знает…
Золотая монета
Куда вы так спешите, месье живописец?» — Смазливая девица растянула в улыбке ярко накрашенные губы. Андреа отшатнулся и вжался в стену коридора. Боже, сколь вульгарны дамы при французском дворе! Провожатый художника ухмыльнулся: «Видно, Лизон из «Эскадрона радости» положила на вас глаз!»
Тайны французского двора
Андреа изумился: «Эта девица служит в армии?» Провожающий захохотал: «И даже получает офицерское жалованье! Только поле битвы у нее — королевская спальня.
Не будьте столь наивны, месье художник, перед вами — обычная шлюха! Но наш милостивый король Франциск хочет, чтобы к Рождеству вы нарисовали ее. И конечно, обнаженной!»
Андреа замотал головой. Наверно, он спит или бредит. Не может быть, чтобы король Франции пожелал запечатлеть на дворцовых портретах подобных девиц, да еще и голых! Конечно, в родной Италии тоже есть эта греховная радость, и даже сам Рафаэль рисовал римских куртизанок. Но ведь они были вполне пристойно одеты. Художник вздохнул: ему-то что теперь делать?! Отказать королю или все-таки нарисовать этих размалеванных куриц? А может, коли монарх желает обнаженную натуру, написать ему к Рождеству что-то вроде античной аллегории? Все попристойней…
На Рождество 1518 года в Фонтенбло кружила метель. Наутро снег стаял, оставив холод и грязь. Королевский двор впал в уныние. Придворные жались по углам — поближе к жаровням. И только жизнерадостный, шумный король Франциск I искрился весельем. Он был молод и неутомим, обожал яркие наряды и драгоценности, но больше всего ценил три удовольствия — вино, женщин и рыцарские турниры. А еще король обожал живопись. Вот и сегодня он увидит новую картину итальянского художника Андреа… как бишь его… дель Сарто. По-итальянски это звучит смешно: Андреа Портняжка. Говорят, отец у него был простым портным. Вот с кем вынужден общаться!
Что поделаешь, настоящие картины создают пока только итальянцы. Приходится выписывать их ко двору. В особняке Кло-Люсе при замке Амьена с января 1516 года живет сам Леонардо да Винчи. Он, конечно, — гений, но уже стар и потому работает медленно. Еле-еле написал «Иоанна Крестителя» — святого, которого особо почитают при французском дворе. Конечно, картина — великая, но одна-единственная. А для обустройства замков короля по всей стране, которое затеял Франциск, необходимо множество — и картин, и фресок, и гобеленов. Этот же Андреа дель Сарто работает быстро. За полгода написал уже несколько отличнейших картин. Вот только норовом оказался странен: все его тянет на библейские или мифологические сюжеты. Вот к Рождеству он нарисовал какую-то аллегорию. Но может, на ней и Лизон нашлось место?..
Полотно, туго натянутое на подрамник, выставили в центр Золотого зала. Зал еще не был окончательно отделан, так что пока считался «рабочим», а не парадным. Придворные вошли гурьбой, но остановились на почтительном расстоянии. Только мальчики-пажи приблизились, освещая новое творение. Но и они стояли опустив головы: смотреть на новые картины первому — привилегия короля.
Франциск подскочил к холсту вплотную, словно хотел понюхать или опробовать на ощупь. Придворные затихли, ожидая вердикта. Король на миг замер, потом резко развернулся и выдохнул: «Это же не Лизон!»
Художник вышел из тени залы в круг света. В свои тридцать с небольшим он был, пожалуй, красив, только черты лица — мягкие, как у женщины. Сейчас он особенно робел, вертел в руках дорогую беличью кисть и норовил сломать ее. Прожив при французском дворе уже полгода, он все еще плохо понимал язык и, главное, никак не мог привыкнуть к перепадам королевского настроения. Вот и сейчас не мог понять: нравится картина монарху или нет.
Франциск ткнул в холст: «Я спрашиваю: кто это?»
«„Аллегория Любви“, Ваше Величество!» — промямлил Андреа и судорожно сжал кисть. Раздался сухой треск. Франциск подскочил и рявкнул: «Огня!»
Казначей, стоявший ближе всех к монарху, тут же выхватил у стражника факел и протянул королю. Тот поднес его почти вплотную к холсту. С холста взглянула женщина, прекрасней которой, казалось, не было на свете. Загадочная улыбка, темные глаза с поволокой, искрящиеся светом волосы. А уж об обнаженной фигуре и говорить нечего — богиня, Венера, истинная Любовь!
«Эта дама не из моего цветника! — выдохнул король. — Кто здесь изображен?»
Андреа потупил глаза: «Моя жена, Ваше Величество!»
Франциск отскочил от полотна и скомандовал: «Аллегорию — в мою спальню! Жену — ко двору! Немедля! Созерцать красоту — привилегия короля».
Художник завздыхал, подбирая слова: «Боюсь, ваше величество, а вдруг она не поедет… Она такая властная женщина…»
«Так ты подкаблучник?» — развеселился Франциск. И придворные загоготали. А король громче всех.
Возвращаясь в отведенную для него комнату, Андреа едва не заблудился в лабиринте коридоров дворца Фонтенбло. Все так запуталось. Конечно, при дворе Франциска — роскошь и богатство, даже его, бедного художника, устроили как короля. Стены его комнаты обиты дорогой материей, над кроватью гобелен со сценой псовой охоты, балдахин из бархата, прошитого золотыми нитями. Никогда он не жил в такой роскоши. Но нравы?! Разве можно вести жену в этот вертеп?! Она такая порядочная женщина, а тут — «Эскадрон греховной радости»… Да Лукреция придет в ужас!
К тому же здесь всегда холодно, от вечных сквозняков не помогают даже ковры и меха, которыми застлан и завешен весь дворец. Франциск распорядился и окна завесить толстой материей, даже слово придумал для этих занавесей — «штора». Но никакая «штора» не спасет при промозглом холоде. А вот в благословенной родной Италии — круглый год солнце…
В тот первый день весны 1517 года во Флоренции тоже светило солнце. Андреа весело шагал по кривой улочке родного города. Ему неожиданно повезло: удалось купить целый рулон наилучшего холста для картин. Правда, такой качественный холст и стоит дороговато, зато попадается редко. Настоящее сокровище! Андреа шагнул и застыл на ходу. Прямо перед ним ретивая хозяйка выплеснула ведро помоев с верхнего этажа. Проклятые улочки с их теснотой — развернуться негде!
Вдруг совсем рядом отворилась дверь. Высокая стройная женщина подняла глаза Андреа и улыбнулась. Господь свидетель, все солнце отразилось в этой улыбке! Но еще миг — и незнакомка окажется прямо в зловонной луже. Художник вздохнул и бросил свой лучший холст под ноги красавицы.
А. делъ Сарто. Мадонна с гарпиями. 1517 г.
Уже на следующий день он узнал, что зовут ее Лукреция дель Феде. Она молодая вдова. Старик-муж наградил ее дочкой, но не оставил почти ничего. А что мог предложить тогда Лукреции Андреа? Толком ничего. Ведь даже когда они поженились и он начал писать с жены Мадонну, ткань на темно-синюю накидку пришлось одолжить у приятеля — художника Франчабиджо. У того тогда были весьма выгодные заказы. Зато Андреа написал Мадонну, которую даже самые ретивые ценители живописи признали превосходной. У ног этой Мадонны он изобразил склоненных злых гарпий — пусть Лукреция наглядно увидит, что сможет одолеть любое зло. Да только вышло все по-другому. Завистники тут же уничижительно окрестили картину «Мадонна с гарпиями», а обозленный заказчик не заплатил денег. Так и сидел бы художник, проедая последние сбережения своей молодой жены, если бы не случай.
