Федор Гиренок - Метафизика пата
Беспричинная тоска – симптом приближения сумерек, онтологический зов ночи при свете дня (3). Ночь была символом откровения, обнаженности и развязывания страстей. Теперь, когда страсти обнажаются и развязываются днем, нет надобности в различии дня и ночи, мужчины и женщины. Все андро-гинно. В безразличии гермафродита родилось новое язычество. Тоска по тотальности определяет умонастроение новых язычников.
Этой тоской тосковал и В. Ходасевич в «Европейской ночи»:
«…Дома – как демоны, Между домами – мрак; Шеренги демонов, И между них – сквозняк, Дневные помыслы, Дневные души – прочь:
Дневные помыслы Перешагнули в ночь. Опустошенные, На перекрестке тьмы, Как ведьмы, по-трое Тогда выходим мы.
Нечеловеческий дух,
Нечеловеческая речь, -
И песьи головы
Поверх сутулых плеч…»1 Ходасевич. В. Собрание стихов. М-, 1989. С. 136. 104
8.3. Низ, верх и пролог
Язычество – это мир. Вернее, это самоопределение чело-века относительно мира, т. е. признание того, что есть только одна вещь, которая связывает человека с миром.
И эта вещь – тело. Тело тянет вниз, к стихиям земли, к почве. Но низ – это и глубина, в которую можно углубиться. Если и есть что-то в человеке глубокого, то это глубокое от тела, от его движения вниз. В глубине низа рождается молчание высокого и низость низкого. Из глубины молчания и низости низкого тянутся к тому, что можно назвать словом. Тянутся к слову, а вытягиваются в душу. Ведь что такое душа? Молчание, облаченное в материю языка. Правда низкого, оправданная словом.
Язычество держится телом, тем, что оно есть. Потерять тело – значит, как шар, взлететь в пустоту верха. Но для того чтобы взлететь, не обязательно терять тело.
Можно сделать так, чтобы оно перестало тесниться в низости телесного. Тело без низости телесного теряет возможность углубления в глубину глубокого. Вот эта потеря и составила опыт того, что я называю новым язычеством.
Новое язычество – это самоопределение человека относительно тела, потерявшего свою телесность, т. е. признание того, что вверху то же, что и внизу. И тянуться вверх так же глупо, как и углубляться вниз.
Новоязыческая плоскость делает нас бесконечно плоскими. Время ровняет и выравнивает неравное. Например, жизнь и смерть. Эти события неразличимы на безликой плоскости но-воязычников, которые не доносят себя до рождения нового в силу бесконечности конца плоского. Ведь что такое плоскость? То, что уже вывернуло вывернутое и опустошило все изнанки как высокого, так и низкого. Иначе говоря, это место, где не родится новое, ибо новое – это ведение из, а «из»-то как раз и не производится. И в этом смысле новоязычники не доношены до конца.
Ведь конец – это новое, или момент, когда говорится, что все, что было, было не так. И теперь, если что-то и будет, то будет по-новому. Но нового нет ни на земле, ни на плоскости. Новое – это огонь, новояз Нового язычества, т. е. стихия, разогревающая слово, пламя, переплавляющее смысл мира. Огонь – это мир, в котором не живут, а проживают жизнь со-творенным.
Самоопределение человека относительно слова я называю модерном. Слово – не земной низ. Это верх и движение вверх к неземному свету. Иначе говоря, слово никогда не есть то,что оно есть. Беспокойство нетождественного гонит от верха к верху в поисках света высокого. Но где свет верха, там и поверхность. В поверхности верха вьет гнездо птица «постмодерна». Постмодерном я называю все, что «сверх». А сверх всего поверхность. Постмодерн – поверхность модерна. Но «пост»- не впереди, а позади, в обозе. Он ищет не то, что было до слова и до мысли, не про-образ человека, а то, что возможно позади и «сверх». Постмодерн не знает поста, воздержания и смирения.
По верхушкам поверхности можно проскакать от сверхчеловека к сверх1мысли. Ведь что такое сверхчеловек? Это поверхностный человек. А сверхмысль – просто банальность, ибо то, что пошло, то и пошло. Сверху слова – одежда знака. Иными словами, постмодернисты – это новаторы, поперхнувшиеся новизной, которая для того, чтобы быть новой, требует нового вновь и вновь. То есть требует обыкновенного повтора. Вот этого-то повтора и не повторили постмодернисты.
Почему? Потому что повтор – это не слово и не огонь, а жизнь на второй день после творения. В мире, в котором живут, верх образует не слово, а крыша. Выше крыши только Бог. Под крышей нет света, но есть просвет для света. Вот эта крыша и съехала у модерна, лишив просвета тех, кто после модерна.
Постмодерн шел от сверхслова к сверхъязыку, а пришел к нарративу быта. Быт, телесность и душа в их бытовании составляют пролог к новой философии, которую я называю философией пата. Ведь что такое пат? Ничья, после которой мешают фиижи, т. е. пост пата, его сторож – это конструкция.
8.4. Крик
Новое язычество противостоит постмодернизму, тотальному разрушению вся.ких тотальностей. Постмодернизм развязывает Pi обнажает, новое язычество – связывает и скрывает. Первое разоблачает тайну темного и варваризирует свет открытости, второе – псевдооблачает и квазикультивирует многомерность плоского.
Постмодерн и новое язычество определяют духовную структуру ситуации, возникшей после распада Европы и смерти России. Постмодерн – изнанка модерна, т. е. новоевропейской рациональности. Ж. Делез – тень Декарта, его открытая до неприличия сокровенность.
Новое язычество – ночь христианской души. Д. Андреев – вывернутый внутрь себя свет Серафима Саровского.
Есть ли еще что-то в мире, что, могло бы объединить этот мир в одно целое и может ли это тотальное целое вместить в,,себя то, что принято называть спонтанностью? Кто это – космос? Душа? Бог? Если космос, то где его неподвижный «.центр? Или эта тотальность не имеет центра? Если душа – это тотальность, то что являет в ней спонтанность и какие мы тогда, когда являемся частями целого, лишенного центра? Или может быть наша тотальность Бог? Но откуда у этой тотальности изнанка?
Поиски новой тотальности привели к новому язычеству. Старые тотализирующие ценности разрушены. Нет больше места ни для логоса, ни для рацио. Время гуманизма кончилось. Дары демократии, как магнит, притянули к себе бездарное.
Труд обессмыслен, собственность потеряла святость. Все эти имперские оси Европы обессилила сила спонтанности. Первой завалилась телега России. Новые язычники уже живут вне фаллической Европы (и, без вагинальной России). Скоро туда переползет и весь мир. Да он уже и ползет, переползая… «И такая вокруг пустота, что хоть криком кричи в мироздание»1 (13, с. 202)..
8.5. Европа
Европа.родилась в Финикии. Она была красивой девушкой, а красота не невинна и соблазнительна. Она покоряла всех, даже богов. Например, Зевса. И в этом смысле красота властолюбива. С тотальности красоты начинается история Европы и Греции.
То, что называют Европой, легко поместить в треугольник души, космоса и трансценденции., Вращая треугольник, мы получим различные картинки, как в калейдоскопе, На одной из них в центре будет душа, на другой Бог, на третьей – мир. Быть в центре – значит быть средой, посредником – и средством. Например, если мир в центре, то этот центр есть посредник между душой и богом. Три тотальности,, три способа совращения и контроля над ключевыми понятиями истории.
Но, как в прощальной симфонии Гайдна, калейдоскоп покидает одна идея за другой.
Сначала его покидает идея мира, затем бога и, наконец, души. На картинке калейдоскопа остается только сам калейдоскоп. А это пат истории. Патология идей нового язычества очевидна. Лишиться центра – значит оказаться без средств, выпасть из среды, и по- 1 Чухонцев Олег. В кн.: Страницы современной лирики.??., · 1983. С. 202. •Ш7 терять посредника. В децентрированном мире есть только действие напрямую. И этот мир есть коллаж. Ведь что такое коллаж? Нечто, держащееся клеем. Все, что склеивает в одно целое, замещает центр. Вот эту целостность я называю новой реальностью со смещенным центром. Например, людей могло объединить в одно целое кладбище, память о предках. И эта языческая реальность. А теперь их объединяет в одно целое гениальность нападающего из какой-нибудь футбольной команды, гуру или бутылка водки, если она одна на троих. Но эта новоязыческая реальность не может держать содержание Пана.
Идея души родилась у египтян. Иудеи придумали трансцендентного Бога. Греки полюбили идею мира. Европеец – это человек, которому удалось совместить в себе все эти идеи. Но этот человек еще просто язычник.
8.6. Пан и смех
Для того чтобы возникла христианская Европа, нужно было умереть греческому богу пастухов Пану. Пан объединял все, что может дать плод, т. е. это символ родов природы. «Полуденным бесом» называли христиане Пана, соблазняющего человека вином, весельем и любовными страстями. Только римский Приап – кутила и сводник – мог соперничать своей фаллической силой с Паном. Недаром сады римлян охраняла деревянная статуя Приапа, трехфаллическая сущность которого была олицетворением порождающего логоса стоиков.
