Абрам Фет - Заблуждения капитализма или пагубная самонадеянность профессора Хайека
Таким образом, христианство обрело идеал Абсолютного Добра, и даже в двух вариантах – загробном и земном. По закону дихотомии, ему нужен был также идеал Абсолютного Зла, и оно его нашло. Это был вовсе не Ад: в Аду действовало божественное правосудие, а не человеческая злая воля; там злые, по воле божьей, наказывали злых, но сам Ад был частью установленного Добра. Абсолютным Злом был этот земной мир, где мы живем. В этом мире действует свободная воля, дарованная человеку, и эта воля может быть злой; отсюда и происходит все мировое зло.
Эта фантастическая дихотомия была реальностью две тысячи лет – психической реальностью для верующих христиан. Ад возглавлялся Дьяволом, Князем мира сего, столь же страшным, или более страшным, чем Бог. Историки говорят о «религии Дьявола», но в действительности был один чудовищный магнит, между полюсами которого металась человеческая душа. Профессор Хайек, по-видимому, надеется заменить это устройство рыночным хозяйством, несомненно имеющим притягивающие и отталкивающие силы.
Идеал Абсолютного Добра две тысячи лет беспокоил христианских сектантов и еретиков. Чаще всего они пытались лучше понять, чего от них хочет бог, чтобы обрести спасение души. Но нередко они стремились вкусить блаженство уже здесь, на земле, устроив собственными силами тысячелетнее царство в местах своего обитания. Так рассуждали альбигойцы, старавшиеся праведно жить, и мюнстерские анабаптисты, требовавшие праведной жизни от других. Церковь считала это ересью, поскольку не могло быть тысячелетнего царства до второго пришествия, и сурово наказывала еретиков. Но все эти еретики были пламенно верующие христиане, уповавшие на помощь свыше. Они пытались помочь божественному провидению, но не надеялись ничего достигнуть без него; поэтому они не были социалисты. Социализм начинается там, где люди начинают полагаться на себя, уверовав в собственные силы и рассчитывая изменить мир по собственному разумению [Я невольно пародировал здесь знаменитое определение епископа Боссюэ: «Еретик – тот, кто доверяет своему разуму и руководствуется собственным мнением».]. Для этого их чувство справедливости, прошедшее школу христианской праведности, должно соединиться с верой в Прогресс.
2. Идея прогресса
Прогресс – сравнительно новая идея. Представление о том, что человеческие учреждения можно совершенствовать сознательными усилиями людей, впервые высказал в конце XVI века Жан Боден, темный схоласт, еще веривший в колдовство и обличавший ведьм. Но в 1737 году идею прогресса провозгласил уже просвещенный мыслитель, аббат Шарль де Сен-Пьер, а в 1750 ее восславил Тюрго. По-видимому, это французская идея, но несомненно навеянная открытиями Ньютона; давно уже замечено, что французы часто делали последние выводы из теорий более осторожных англичан. Во всяком случае, во второй половине XVIII века, прозванного веком Просвещения, вера в Прогресс овладевает умами людей. Наконец, в 1770 году выходит книга Поля Гольбаха «Система природы», где (скрывшийся за псевдонимом) автор впервые прямо утверждает, что бога нет. Теперь идея Прогресса отделяется от сентиментальных ссылок на божественное провидение: Прогресс сам становится божеством. «Религия прогресса», сменившая в образованной части общества разрушенную христианскую религию, не называла себя, конечно, «религией», а прикрывалась многозначным, но не столь скомпрометированным именем «философии». По существу же это была выросшая из «просвещенного христианства», из оптимистического деизма и его гуманистической этики религия человечества. Вера в Человека должна была заменить веру в Бога, или, как это впоследствии описал Фейербах, Человек преодолел свою извечную привычку проецировать вовне свои собственные атрибуты и обнаружил в Боге самого себя. Это была великая революция человечности, сохранившая главные эмоции всякой религии – благоговение и энтузиазм – но отбросившая название «религия». Так было и при первой религиозной революции, когда евреи, уверовав в единого Бога и запретив себе поклонение идолам, отказались произносить имя Божие. Вторая религиозная революция, связываемая с именем Христа, отвергла по существу еврейскую религию, но отказалась назвать нового Бога и сохранила фикцию продолжения Ветхого Завета. Христианство, признав себя религией, назвало себя именем своего пророка, неуклюже пристроив его к старому Богу в должности Сына. Третья религиозная революция, порвавшая со Сверхъестественным, то есть проекцией Человека на небо, стеснялась называть новую веру «религией». Лишь отдельные люди решались произнести это слово – и, по-видимому, это были те, кто не совсем еще порвал с сентиментальным деизмом первоначального Просвещения. Вообще, подлинно новая религия стесняется назвать своего Бога. Третья религиозная революция, пытавшаяся основать религию без сверхъестественного, религию, согласную с только что открытыми законами природы, отказалась от самых понятий «Бог» и «религия». Поверхностные мыслители не поняли ее глубокой веры, ее пламенного энтузиазма; а ученые немцы принялись сочинять системы, напечатанные готическим шрифтом, чтобы сохранить Бога своего детства, закутав его в уже неизбежный рационализм. Но главное в религии – это не содержание веры, а сама вера.
Вера была у французского рационализма; ее не было у «немецкой классической философии», возникшей как реакция на эту веру. Кант не мог расстаться с Богом своей матери, Фихте и Гегель не могли обойтись без абстрактного суррогата уже мертвого для них бога – вот движущие мотивы этой философской реакции, выражавшей не только немецкое глубокомыслие, но и немецкую отсталость. Немецкая философия, как справедливо говорит Альберт Швейцер, не дает опоры для веры.
Не случайно Швейцер, глубоко верующий немецкий мистик, обратился к традиции французского рационализма. Вот что мы читаем в начале его книги:
«Просвещение и рационализм построили в своем мышлении этические идеалы развития отдельной личности до подлинной человечности, положения человека в обществе, материальных и духовных задач этого общества, отношения народов друг к другу и их слияния в объединенное высшими, духовными целями единое человечество. Эти этические идеалы мышления начали влиять на действительность, сталкиваясь с нею в философии и в общественном мнении и преобразуя существующее положение вещей. В течение трех или четырех поколений был достигнут столь значительный прогресс в культурном сознании и в культурном состоянии, что это казалось решительным началом эпохи культуры, которой предстояло неудержимое дальнейшее развитие…
В XVIII и начале XIX столетия философия была руководительницей общественного мнения. Она занималась вопросами, стоявшими перед людьми в то время, сохраняя живое мышление в этих вопросах в духе культуры. В философии было тогда элементарное [Прилагательное «элементарный» означает у Швейцера «относящийся к непосредственным, жизненно важным для человека вопросам».] философствование о человеке, обществе, народе, человечестве и культуре, естественным образом породившее популярную философию, овладевавшую общественным мнением и поддерживавшую культурный энтузиазм».
Причину, по которой этот прогресс задержался и с середины прошлого века начались явления распада культуры, Швейцер усматривает в «несостоятельности философии» (Versagen der Philosophie). И в самом деле, философия в интересующем его смысле перестала существовать; но это следствие, а не причина распада европейской культуры. Кроме того, вместо «философии прогресса» возникла другая философия, во многом враждебная культуре, но породившая очень влиятельную «популярную философию», действующую на массы. В начале этой другой философии был Маркс.
3. О вере
Теперь мы должны заняться понятием веры, поскольку «религия прогресса» была верой, и еще больше был верой социализм. Философы много рассуждали о вере. Расселу принадлежит проницательный анализ элементарных явлений веры, но мне кажется, что объективное понимание этого важнейшего факта человеческой психики до сих пор отсутствует. Я не претендую на сколько-нибудь полное его исследование и ограничусь здесь тем, что мне нужно в этой работе.
Биологической основой явлений, объединяемых под названием веры, по-видимому, является напряженное ожидание некоторого события, важного в жизни животного. Такому событию могут предшествовать признаки, известные животному из его генетической программы или из предыдущего обучения; например, сюда относится обнаружение добычи, предшествуемое такими признаками как запах, следы или звуки, или обнаружение опасного врага, также предваряемое известными признаками. Ожидание события может вызвать у животного «приятные» или «неприятные» эмоции, которые на антропоморфном языке называются надеждой и страхом. Ожидание важного события сопровождается энергичной деятельностью (даже в том случае, когда животное подстерегает добычу без физического движения, поскольку при этом усиленно действуют гормональные механизмы), и эта деятельность очевидным образом важна для сохранения вида. Поэтому можно понять, что эволюция выработала особые механизмы, поддерживающие в такие периоды ожидания напряженное состояние психики, бдительность восприятия окружающей обстановки и готовность к физическому действию. Такие «напряженные» состояния, вероятно, и составили основу, из которой у людей развились религии и многое другое, о чем еще будет речь.
