Лара Габриель - Учебник по выживанию в новой стране
Насытившись и напившись, кто-то таки вспоминал про нас, будущее поколение страдателей.
Собирались в кучку, и мы шли гуськом к ручью.
Потом ручей назвали святым, и просто так, без понимания святости момента, туда уже было не залезть, а тогда еще можно было. Мы с радостным гиканьем прыгали в холодную, обжигающую тельце воду, вереща от радости общения с природой, смеясь несанкционированно и гогоча.
На этом воспоминания о нем прерываются.
Память причудливо не запомнила больше ничего.
Белая, чистая еще рубашечка, черные сатиновые шорты.
Самое начало конца.
Существующая возможность.
Обнять,
приласкать,
направить — была навсегда упущена именно тогда.
Упущена возможность другого общения.
Другой передачи данных.
Другого способа существования.
Реальность была такова.
Безрадостная, пьяная. Не осознаваемая вообще. Веками передавалась от отца к сыну и дочери, так по кругу века и века.
Что могло произрасти из этого?
Ничего и не произросло.
Потом, уже в зрелом возрасте, случайно пересекшись на семейном празднике, он с поломанной рукой вещал, что не хочет работать на дядю, ему западло. Работать на себя брату просто не приходило в голову, хотя он попробовал поиграть в местном оркестре на трубе, что тоже само по себе необычно. Попытка таки была. Но то ли играл он без вдохновения, то ли не пришел на ответственный сбор — игра не пошла. Брат пустился во все тяжкие и больше не вылезал из тюрьмы. Она стала для него и матерью, и домом отчим, заботливо обеспечив казенным пропитанием, койкой под названием нары в восьмиместной камере. Он привык жить там, и его привычный обитаемый мир стал небом в клеточку, но там кормили и было тепло. В промежутках он все-таки умудрился жениться, и мы родили мальчиков-погодок. Он, по-моему, даже не понял, что произошло в его жизни, что этот мальчик — его сын. Фантасмагория жизни продолжалась, неукоснительно, фатально ведя линию его жизни именно к такому концу.
Выход, пробел, вход обратно, только причины посадок менялись. Сначала за применение, была такая статья, бедных людей сажали пачками, не разобравшись в причинах.
Борьба со следствием. Известный, проверенный веками способ, еще дальше заталкивающий пороки вглубь.
Народ сидел, привыкал, осваивался и тюремно-нарная действительность становилась нормой на многие годы для приспособившихся обитателей новых, но по сути тех же гулагов, перемалывая огромные массы людей, прорастая в их душах. Давила и грела вечерними попойками крепкого коричневого чифиря и тюремными песнями под гитару. Тюремный эпос России. Он оттуда пророс.
Ах, мама, мама, зачем ты меня такого на свет родила….
И вот результат. Нелюбимо, нелепо прожитая жизнь, которая дается, как известно, один раз, и прожить ее надо так…
К сожалению, ему никто не рассказывал как. Сам он так и не удосужился разобраться и прожил ее абы как, без смысла, впотьмах подсознания, фактически так и не выйдя на свет. Страшный сон разума рождает чудовищ. Никто не удосужился этих чудовищ убрать, ну или хотя бы разбудить.
Брат проспал, пропустил, не доехал, не дал себе труда, никто из семьи не дал.
Не встал рядом, не подпер, упустили момент. За работами непосильной тяжести, временными собственными пробуждениями и пьяными мужьями-отцами таких вот Сашек, Витек и Ларочек.
Безотцовщина, безматеринство, безысход.
Мы прошли через это не посильное многим испытание. Кто-то стал сильнее. Проснулся. Кто-то просто завяз, повис в этой реальности, так и не найдя в себе силы выйти, прорваться, уйти из нее.
Это ли их вина, отсутствие желания, так раздражающее меня. Может быть, начни мы, хотя бы кто-то из нас просыпаться пораньше, останавливаться, задумываться, что происходит, может, и можно было сформировать другой сценарий для большинства из нас.
Семьи.
Страны.
Государства.
Планеты.
Нет, не случилось, не вспомнилось, не пришлось.
Жизнь случалась. Катилась. Угасала. Кому-то повезет быть с близкими при уходе-окончании, а если нет, то как есть — одному. На грязной больничной койке без участия, сострадания сжатой в кулак поддерживающей руки. Так он и уйдет, ничего не поняв, не успев понять, не захотев.
Это выбор его и мой. Почему так и щемит под ложечкой.
Брат, прости, я не была с тобой. Пыталась, но этого мало. Жизнь прошла. Бестолково, натужно, никчемно. Кое-как. Может быть, потом, в следующей жизни. Эту ты упустил.
Мне горько от этого.
Но жизнь твоя. И выбор твой.
Я смирилась.
Любим тебя.
Глава 19. Вековая злость
Я вижу в людях злость. Такая темная, игольчатая энергия. Разноцветное. Холодное. Неоновое. Грязно-красный — агрессия, темно-синий — раздражение, человек себя сдерживает. Черный — злость. Искорки-свечения. Сначала видны маленькие струйки холодных уколов, безжалостно-прицельных. Если есть за что зацепиться в другом человеке. Злость цепляется, дуплицируется, иногда взрывом сливаясь в свару — огромное грязное облако, клочьями витающее в пространстве. Тогда уже не понять, кто прав. Не важно. Логики в злости нет. Она просто взрывает реальность, надолго оставаясь в человеческом поле. Люди в основном не задумываются об этом, откуда она.
Неприятие мира, который есть. Там, в голове, согласно своим убеждениям, привычкам, пристрастиям строится мир. Глубоко внутри компьютерной графикой создается картинка, как оно должно быть. Данные передаются в центр решений, мгновенно сверяясь с тем, что реально есть в материальном мире. Участок решений выдает вердикт: ситуация не в нашу пользу.
Возможно, уже было такое. Человек пострадал. Запомнил. Шаблон внедрился, остался нейронной дорожкой, в мозгу засел навсегда. Как только возникает хотя бы чуть похожая ситуация, человека взрывает несоответствие.
Злость.
Она сидит поколениями ДНК, передавая ситуации, реакции, шаблон поведения из поколения в поколение. Неосознанного внутреннего кошмара. Человек бы сам рад избавиться от привычки. Ему надоело уже воевать. Что-то внутри проводит именно эту линию в мозговой дорожке. Он бы смолчал. Невозможно. Вековая злость. Требуется подкормка. Она все еще там. До бесконечности. Пока кто-то из поколения ни проснется, не задумается.
— Что это я так? Возможно же по-другому.
Осознанно начиная злость искоренять из своего поля. Тела. Момент за моментом выводя из подсознания все ненужные уже шаблоны, привычки, реакции.
Это уже возможно.
Оно происходит.
Прадедушка был из кулаков. Валял валенки, бондарил бочки. В Заинске домов, как у них, было мало. Цинковая крыша была видна издалека. Особенно в полдень. Горела металлическим солнцем местного масштаба. Да и только. Внешний фасад был виден. Внутреннего просто не было. Дети бондаря не ходили в школу. Семь человек абсолютно безграмотного населения. Да разве только семь? Нужны были в хозяйстве. Как только подрастал старшенький, учился ходить, рождался новый, за которым уже с раннего детства приглядывал предыдущий. Спали вповалку на полу, укрываясь ватными стегаными, давно уже истлевшими одеялами. Подушек не было, так что по утру можно было наблюдать перемешанную горку детских головок и тел. Все в куче. Куда потом куча делась — разбросалась по миру, поди разберись.
Прабабушка, осатаневшая от такого кагала, была просто зла на жизнь. Столько детей она не планировала. Кто ее спрашивал? Рожала, как все. Тяжелая женская доля, которую признали таковой только в прошлом столетии, веками давила на женщин, не давая реализовать способности. Был только один беспробудный, неблагодарный домашний труд. Ни слова сказать, ни обнять тогда еще не умели. Во многих семьях просто не могли улыбаться друг другу. Не учили, не могли, повода не было. Дети вырастали с материнской неосознанной злостью внутри. Передавая ее поколениям дальше.
Бабушка моя, вместо запланированного жениха, приготовленного ей родителями, для тогдашнего их семейного предприятия, как было раньше века и века, решила вопрос по-другому. Она полюбила местного красавца. Красавец дедушка был голодранец. Ни тебе крыши цинковой. Вообще никакой. Бабушка же хоть из кулацкого роду, была безграмотная. Запудрил ей мозги шустрый сосед. Да и время уже подходило другое. Дедушкино. Наверстал. Пролетариат набирал силу. Потом он стал комдивом, вообще ушел. Но сначала прабабушке сильно не понравилось такое своеволие бабушки. Она ее прокляла. Что против воли, не спросив, выбрала себе вот этого… Дальше следовали, я думаю, эпитеты не самого благопристойного стиля.
Злость разрасталась в нашей семье размерами. Прабабушка больше с дочерью не говорила. Просто ее игнорировала. Даже когда в войну пришлось бабушкиной семье эвакуироваться обратно в Заинск, прабабушка детей отступницы не приняла. Жить пустила, но вровень не ставила никогда. Кормила сначала своих, потом только тем, что останется, мою маму, ее сестер. Если оставалось немного или совсем ничего, ложились голодными мои дальние родственники. Чуть больше века назад.
