Константин Душенко - Мысли и изречения древних с указанием источника
Всем людям свойственно, потерпев крушение, вспоминать о требованиях долга и чести.
«Антоний», 17 (128, с.407)
Не только среди животных бывают такие, что прекрасно видят в потемках, но днем слепнут (...), – точно так же встречаются люди, красноречие и ум которых при сиянии солнца и зычных криках глашатая пропадают, но если дело вершится втихомолку и украдкой, способности их вновь обнаруживаются в полном блеске.
«Арат», 10 (128, с.528)
Бессмертия, чуждого нашей природе, и могущества, зависящего большей частью от удачи, мы жаждем и домогаемся, а нравственное совершенство – единственное из божественных благ, доступных нам, – ставим на последнее место.
«Аристид», 6 (127, с.367)
Поистине подобает полководцу иметь чистые руки.
«Аристид», 24 (127, с.380)
Говорят греки, что истина – в вине.
«Артаксеркс», 15 (128, с.513)
Главная причина кровожадности тиранов – это трусость, тогда как источник доброжелательства и спокойствия – отвага, чуждая подозрительности. Вот и среди животных хуже всего поддаются приручению робкие и трусливые, а благородные – смелы и потому доверчивы и не бегут от человеческой ласки.
«Артаксеркс», 25 (128, с.519)
Хиосец Феодот (...) (предложил) принять Помпея, а затем его умертвить. (...) Дескать, мертвец не укусит.
«Брут», 33 (128, с.491)
* Мудрость (...) отнюдь не хвалит невинности, кичащейся неведением зла, но считает ее признаком незнания того, что обязан знать всякий человек, желающий жить достойно.
«Деметрий», 1 (128, с.369)
Великие натуры могут таить в себе и великие пороки, и великие доблести.
«Деметрий», 1 (128, с.370)
Народ часто ненавидит именно тех, кому воздает почести и кто с ненасытимой алчностью и спесью принимает их от недоброхотных даятелей.
«Деметрий», 30 (128, с.385)
Дело не только в том, что вместо красоты и добра они (безнравственные цари) гонятся за одной лишь роскошью и наслаждениями, но и в том, что даже наслаждаться и роскошествовать по-настоящему они не умеют.
«Деметрий», 52 (128, с.397)
Я живу в маленьком городке и, чтобы он не сделался еще меньше, охотно в нем остаюсь.
«Демосфен», 2 (128, с.322)
Один кивок человека, внушающего к себе доверие, весит больше многих и пространных периодов.
«Демосфен», 10 (128, с.327)
Я (...) полагаю свойством (...) созданной для государственных дел души (...) хранить свое достоинство куда тщательнее, нежели актеры, которые играют царей (...) и которых мы видим на театре плачущими или же смеющимися не тогда, когда им хочется, но когда этого требует действие или роль.
«Демосфен», 22 (128, с.333)
Первыми предатели продают себя самих.
«Демосфен», 31 (128, с.338)
Учитель гимнастики Гиппомах, по его словам, издали узнавал своих учеников (...), даже если видел только одно – как человек несет с рынка мясо.
«Дион», 1 (128, с.446)
Законом установлено, что мстить обидчику справедливее, чем наносить обиду первым, но по природе вещей и то и другое – следствие одной и той же слабости.
«Дион», 47 (128, с.469)
Дети способные легче припоминают услышанное однажды, но у тех, кто воспринимает слова учителя с усилием, с напряжением, память более цепкая: все, что они выучат, словно выжженное огнем, запечатлевается в душе.
«Катон (Младший)», 1 (128, с.224)
Согласие проще всего найти там, где слабее всего способность сомневаться.
«Катон (Младший)», 1 (128, с.224)
Его боятся, сынок, еще больше, чем ненавидят. (Сарпедон, наставник Катона Младшего, в ответ на его вопрос, почему никто не убьет диктатора Суллу.)
«Катон (Младший)», 3 (128, с.225)
Нет ни одного нравственного качества, чья слава и влияние рождали бы больше зависти, нежели справедливость, ибо ей обычно сопутствует и могущество, и огромное доверие у народа. Справедливых не только уважают, как уважают храбрых, не только дивятся и восхищаются ими, как восхищаются мудрыми, но любят их, твердо на них полагаются, верят им, тогда как к храбрым и мудрым питают либо страх, либо недоверие. (...) Именно по этой причине и враждовали с Катоном все видные люди Рима.
«Катон (Младший)», 44–45 (128, с.249)
Клятву, данную врагу, нарушают из страха перед ним, а данную богу – из пренебрежения к нему.
«Лисандр», 8 (127, с.489)
И в государственной деятельности есть свой круг побед, и когда он завершен, пора кончать. В состязаниях на государственном поприще – ничуть не меньше, чем в гимнасии, – тотчас обнаруживается, если борца покидают молодые силы.
«Лукулл», 38 (127, с.578–579)
В речи гораздо более, чем в лице, как думают некоторые, открывается характер человека.
«Марк Катон», 7 (127, с.386)
Катон (...) никогда не скупился на похвалы самому себе и отнюдь не избегал прямого хвастовства, считая его спутником великих деяний.
«Марк Катон», 14 (127, с.391)
Невозможность похвастаться богатством люди полагают равной его потере, а хвастаются всегда вещами излишними, а не необходимыми.
«Марк Катон», 18 (127, с.394)
Государство есть некая совокупность объединившихся частных домов и сильно лишь в том случае, если преуспевают его граждане – каждый в отдельности.
«Марк Катон», 30, 3 (127, с.402)
В Спарте полководец, достигший своей цели благодаря хитрости и убедительным речам, приносит в жертву быка, а победивший в открытом бою – петуха. Так даже столь воинственный народ, как спартанцы, полагал слово и разум более достойными и подобающими человеку средствами действия, нежели силу и отвагу.
«Марцелл», 22 (127, с.354)
Робкие врачи, не решающиеся применить нужные лекарства, потерю сил у больного принимают за ослабление болезни.
«Марцелл», 24 (127, с.355)
Вечно у него будет какой-нибудь повод снова попытать счастья: после удачи – уверенность в себе, после неудачи – стыд!
«Марцелл», 26 (127, с.357)
Народ (...) боится презирающих его и возвышает боящихся. Ведь для простого народа величайшая честь, если люди высокопоставленные им не пренебрегают.
«Никий», 2 (127, с.586)
Народ в некоторых случаях с удовольствием использует опытных, сильных в красноречии и рассудительных людей, однако всегда с подозрением и страхом относится к их таланту, старается унизить их славу и гордость.
«Никий», 6 (127, с.588)
Нет ничего постыдного в том, чтобы бежать от гибели, если только не стараешься спасти жизнь бесчестными средствами, равно как нет и ничего хорошего в том, чтобы спокойно встретить смерть, если это сочетается с презрением к жизни. Вот почему Гомер самых неустрашимых и воинственных мужей выводит в бой хорошо и надежно вооруженными, а греческие законодатели карают того, кто бросит свой щит, а не меч или копье, желая этим указать, что каждому (а главе государства или войска – в особенности) надлежит раньше подумать о том, как избежать гибели самому, нежели о том, как погубить врага.
«Пелопид», 1 (127, с.318)
Настоящий полководец должен умереть от старости или, по крайней мере, под старость.
«Пелопид», 2 (127, с.319)
Кони, запряженные в колесницу, бегут быстрее, нежели поодиночке, – не потому, что общими усилиями они легче рассекают воздух, но потому, что их разжигает соревнование и соперничество друг с другом.
«Пелопид», 19 (127, с.329)
Трудно путем исследования найти истину, когда позднейшим поколениям предшествующее время заслоняет познание событий, а история, современная событиям и лицам, вредит истине, искажая ее, с одной стороны, из зависти и недоброжелательства, с другой – из угодливости и лести.
«Перикл», 13 (127, с.186)
* Хорошее искусство – то, которое современникам кажется старинным, а потомкам – новым.
Перефразированная мысль Плутарха («Перикл», 13) (34а, с.412)
Поскольку поток времени бесконечен, а судьба изменчива, не приходится (...) удивляться тому, что часто происходят сходные между собой события. (...) Если (...) события сплетаются из ограниченного числа подобных частиц, то неминуемо должны по многу раз происходить сходные события, порожденные одними и теми же причинами.
«Серторий», 1 (128, с.5)
Среди полководцев самыми воинственными, самыми хитроумными и решительными были одноглазые, а именно Филипп (Македонский), Антигон, Ганнибал.
«Серторий», 1 (128, с.5)
Полководец должен чаще смотреть назад, чем вперед.
«Серторий», 18 (128, с.16)
Лучше жить ничтожнейшим гражданином Рима, чем, покинув родину, быть провозглашенным владыкой всего остального мира. (Приписано мятежному римскому полководцу Серторию.)
«Серторий», 22 (128, с.18)
Душе человека (...) от природы присуща потребность любить, (...) (поэтому) к тем, у кого нет предмета любви, закрадывается в душу и там укрепляется что-нибудь постороннее. (...) Посмотришь иногда – человек не в меру сурово рассуждает о браке и рождении детей, а потом он же терзается горем, когда болеют или умирают дети от рабынь или наложниц (...). Даже при смерти собак и лошадей некоторые от печали доходят до такого позорного малодушия, что жизнь становится им не мила.
